Не отстают от них и синицы, которые истребляют гусениц-златогузок и различных вредоносных бабочек. Одна пара синиц уничтожает за год 120 миллионов яиц насекомых или 150 тысяч гусениц!

Когда мы вырубали старые деревья — жилища этих бесценных птичек и птиц — мы совершенно забывали об их полезности, и это дошло до нас только тогда, когда насекомые-вредители размножились в таком количестве, что сожрали всю листву в наших дубовых лесах и пришлось травить их (а из-за них и самих себя) ДДТ. Не говоря уже о том, что при массовом опрыскивании ДДТ мы истребляли уйму полезных птиц и животных и нанесли серьезный ущерб полезной лесной фауне, в еще большей степени расшатав ее биологическое равновесие.

В Родопах, у дороги, связывающей Белицу и Энихан, росла группа старых, даже не столетних, а многовековых буков. Сохранились они там видимо из-за чешмы, на которую эти древние гигантские буки бросали свою плотную тень. Весной, когда птицы высиживали на ветках этих буков своих птенцов, по всей округе разносилось их пенье. Было истинным счастьем, утолив жажду холодной водой из чешмы, послушать птичье веселье, поглядеть и порадоваться этим, каким-то чудом уцелевшим, все еще пышным буковым патриархам. Стволы их были такими толстыми, израненными и узловатыми, что не могли служить пиломатериалом. Но несмотря на это, года два назад сюда привезли моторные пилы и повалили их. Затем распилили, но поскольку расколоть кряжи так и не удалось, под них положили взрывчатку и разнесли их в щепки. Несколько дней возле старой, осиротевшей чешмы раздавался грохот и треск, как на войне. Обломанные ветви, щепки и корни разлетались при каждом взрыве, пока, наконец, эти чудесные деревья не были стерты в порошок. И никому не было жаль этих пятисотлетних патриархов! Никому не пришло в голову сохранить это маленькое птичье царство, ну хотя бы для того, чтобы оно просто радовало человеческий глаз.

Таким же образом были уничтожены старые ели возле проходящей по гребню Мазар — Гидик — Персенк римской дороги. На этом месте сохранился древний участок искусно вымощенной булыжником дороги (то ли римлянами, то ли турками — это не имеет значения), окруженный великолепными елями, которые так сливались с этой вымощенной дорогой, что просто невозможно было понять, что к чему здесь подлаживалось — то ли эти ели к булыжнику, то ли булыжник к елям. Не знаю, есть ли еще где в горах Болгарии подобное сказочное место, образец такого чудесного слияния природы и старины. Сделаешь шаг по этой древней мощеной дороге — и слышишь, как он отдается в зеленой стене елей по крайней мере раз пятнадцать, словно всамделишная кавалерия проходит по дороге. Чирикнет дрозд — и ему ответят сто с помощью эха.

…Так вот эти деревья были вырублены.

Лесовод, что обрек их на рубку, был, разумеется, вправе их убрать. С точки зрения закона мы не можем ни в чем его упрекнуть. Но где были его глаза, почему он не увидел, какое черное дело он делает, почему не сказал лесорубам: «Остановитесь! Пускай останутся эти трехсотлетние деревья. Сто кубических метров древесины всегда найдутся, но вторых таких старцев-патриархов нашим глазам уже никогда не увидеть!» Ему такое просто не пришло в голову. Не приходит это в голову и нам, потому что мы не всегда видим то, что имеем… И не щадим его!

Рискну уподобиться Хаджи Смиону, который все переводил разговор на Молдову[16], но не могу не упомянуть об одном старом дубе в Финляндии, в деревушке Мокули, вблизи города Лахти. Ничего особенного в том дубе не было, кроме того, что он был старый, дуплистый и кривой. Особым же было только то, что финны сделали серебряный «протез» на поврежденном месте его ствола. Они объяснили нам, что серебро окисляется слабо и потому не вредит древесине. Мы — болгары — сначала не поверили, но когда поколупали перочинным ножиком этот «протез», то убедились, что он действительно серебряный, притом так тщательно сделанный, словно над ним трудился зубной врач, и, вероятно, довольно дорогой, потому что серебра на «пломбу» ушло килограмма три-четыре.

Отношению к паркам и лесам мы можем поучиться у Дании, где существует закон — строительная организация должна посадить столько деревьев, сколько людей вселится в новый дом. Сажают там деревья и при поступлении каждого ребенка в школу.

Что тут еще сказать… Охнешь только еще раз, сожалея о зря загубленных старых болгарских деревьях и досадуя, сколь часто проявляет наш брат отвратительную слепоту. Как увидим редкостный цветок — эдельвейс ли, пион ли — и сразу бросаемся делать букет. Увидим цветущую сирень — рвем, ломаем ее, и — на стол! Войдем в лес — давай сразу же делать себе трость! И ради нее срезаем, не моргнув глазом, молодую сосенку! Понадобится нам камень — останавливаемся возле ближайшей скалы и начинаем откалывать и отламывать от нее куски, и в голову нам не приходит, что пробиваем дырку в пейзаже, что обезображиваем землю.

Все определеннее вырисовывается эта, своего рода «туристская эрозия». Она развилась или, точнее, разгулялась в последнее время вместе с увеличением количества автомобилей, которые дают возможность тысячам людей каждую субботу и воскресенье проникать глубоко в горы и радоваться их красоте. У людей есть автомобили, есть больше свободного времени — естественно, что они проводят его на чистом воздухе в горах. Худо становится тогда, когда их автомобили расползаются по полянам, а там автомобилисты расстилают одеяла, жгут костры и давай жарить перцы, разбрасывать очистки, газеты, пустые консервные банки. А некоторые считают, что теперь самое время произвести заодно еще осмотр машины, заменить в ней масло или помыть ее тут же у источника (уж не станем упоминать о том, как мнут они траву).

27 июля нынешнего года, в воскресенье, лишь вдоль дороги Проглед — Пампорово — Ардашлы мы насчитали 412 машин и десятки костров, от которых исходил, разливаясь волнами, запах жареного мяса и перца, так что от аромата сосен не осталось и следа. Когда мы вечером возвращались по той же дороге (после того, как автомашины уже уехали), поляны вдоль шоссе смахивали на лагерь башибузуков: среди травы зияли темные пепелища с еще недогоревшими дымящимися головнями, а разбросанный повсюду мусор поражал своим невероятным количеством.

Разумеется, не все автомобили совершают на лоне зеленой природы такие опустошения, но большая часть их (чтобы не сказать бо́льшая) так безобразно уродуют природу, что каждое их посещение превращается для нее в своеобразную катастрофу.

Конечно, есть люди, которые возразят нам: «Да это же мелочи! О более важном заботьтесь, о более важном!» Дело, однако, в том, что когда мы не жалеем малого, мы и более важное транжирим. Когда не видим малого, то и по отношению к большому мы слепы. Вслед за малыми убийствами, происходящими в природе, следуют и крупные. Поэтому я никогда не забуду трех вещей, увиденных в Финляндии: первое — это «пломбированный» дуб возле Лахти, о котором я уже говорил. Второе, что меня поразило, был квартал «Тапиола», где возле новых строек я видел деревья, сплошь обшитые досками, чтобы кто-нибудь из строителей не повредил их молотком или, не дай бог, не забрызгал известью! И третье, что мне случилось увидеть по дороге в Лахти — скрытый под землей каменный карьер — чтобы не обезображивать пейзаж. Удивительные люди эти финны — мало им их лесов, так они даже перед отелями понасадили в бочках сосенки, как будто весь Хельсинки да и вся Финляндия буквально не утопают в лесах. Об этих людях вполне можно сказать, что они сроднились с лесом и испытывают к нему чуть ли не религиозное чувство. И я уверен, что эта необыкновенная любовь к лесу и деревьям проистекает не только из того, что леса — это главное богатство финнов. Это вопрос традиции и прежде всего — культуры.

Жители Дубровника в свое время тоже имели подобные традиции. В Дубровнике существовал закон, обязывавший сажать в честь каждого новорожденного оливковое дерево, а молодожены должны были сажать по два кипариса и два оливковых дерева. Не знаю, жива ли еще эта средневековая традиция, но каждый человек, проезжающий через Дубровник, может видеть в его окрестностях оливковые и кипарисовые леса, буквально втиснутые в скалы, где каждая трещина известняка использована для посадки деревца.