В миру Портос — водолаз в отставке; в силу бестолковости, водолаз неправильный, неглубокий, речной. Атос и Арамис относятся к нему с лёгким скепсисом, усматривая поверхностную личность. Мне же Портос нравится. Он жизнелюб и фанфарон, а такие на вес золота в этой богадельне. «Что самое интересное со дна доставал?» — спросил его я. «Всякое, — отвечал он. — Доставал лодки подводные; как утонет, так и подводная». Шутка эта, видимо, была одной из его коронных. Ещё одной коронной шуткой было сообщить встревоженным родственникам: «Всё нормально. Доктор сказал, ходить буду. Под себя». Раза три повторил, отвечая на разные звонки.

Любознательный вопрос мой открутил крантик портосова красноречия, и он незамедлительно рассказал, что вообще-то со дна в разное время случалось доставать уникальную корабельную ложку длиною чуть ли не с полметра, для общего котелка, пряжку от старинного офицерского ремня, а один раз труп, потом ещё труп и так двенадцать трупов подряд, — подумав, сообщил Портос, явно пожалев об умеренности своей фантазии. «Лихие девяностые; лабусы на разборки приехали, а наши их на дно положили. А вообще жмуров ловишь чаще всего, особенно не видать бы рыбаков этих, которые на льду сидят. Одеты плотно, повздуваются и поверху плывут, а заплывают же чёрт знает куда». Потерпев немного, Портос не выдержал и поведал, что доставал и золото, бывало. Атос и Арамис посмотрели на него со значением, но он уже рассказывал, что умеет покупать на рынке калькуляторы за полцены, — даёт продавцу в руки, диктует особенную задачу, и калькулятор ошибается. «И я тогда как благодетель такой: ну ладно, возьму за половину… А это в каждом калькуляторе такая ошибка заложена, и никто о ней не знает». Потрепавшись ещё немного на разнообразные темы, Портос выскочил противозаконно курить в туалет.

— Как думаешь, — спросил Арамис Атоса, — с женой они развелись, потому что пиздит он много?

Атос пожал плечами, но некоторое время спустя кивнул головой.

В коридоре раздаётся энергичный стук палки. Это наяривает взад-вперёд по коридору Железная Бабка, тренируясь ходить. Хромает она, что подстреленная утка, но бабкиной силы воли хватило бы и на слона. Я уважаю Железную Бабку, воительницу с клюкой, воплощённый триумф воли и альтруизма. Какое разительное отличие от самовлюблённых и саможалеющих плаксивых товарок, которых она возит на каталках, проветривая. В очередях, в столовую ли, на сдачу крови — Железная Бабка непременно пытается пропустить меня вперёд, потому что «молодейшему важней». Неизменно доброжелательная, она умеет желать добра вутра и прыятного петита, по контрасту с пожилыми чурбанами и грубиянами, смяв рты и недружелюбно сопя ползущими на необходимые процедуры.

Атос сегодня особенно печален, хотя врождённое достоинство не позволяет ему проявлять свою печаль явно. Мне, однако, заметны изменения в его состоянии. К нему приходят гости, много гостей, выводят его в коридор для секретного разговора, но я успеваю услышать, что у мушкетёра день рождения.

Встретить новый год жизни на больничной койке, на штампованных простынях, в немощи и скорби. Да, в сочувствии и заботе самоотверженных докторов, медсестёр и даже одного медбрата, но ведь это только подчёркивает неблагополучный статус пациента. Я понимал печаль товарища; улучив момент, когда мы остались вдвоём в палате, я подарил ему лучшее, что было у меня на тот момент — большую сочную грушу, сказав:

— Я всё слышал, друг мой. С днём рождения! Не беспокойтесь, я буду нем как рыба и никому о нём не расскажу.

Ибо не каждый захочет светить в такое время и в таком месте свой личный сокровенный праздник.

— Спасибо, — ответил Атос. — Спасибо огромное.

Дверь отворилась, и в нумера вошёл Арамис. Время клонилось к вечеру, что означало, что этот щедрый мушкетёр будет потчевать соратников своим эксклюзивным салом. «Сало хохлацкое нихуя не особое», — говаривал Арамис, убеждённый, что ему открыта тайна. — «В сущности, любое сало одна и та же поебень. Но хохлацкое сало правильно готовится, поэтому бульбашское или москальское перед ним ёбань».

В этот раз, бросив на Атоса проницательный, тяжёлый и мрачный взгляд, Арамис заметил:

— Ты ни разу в жизни, наверное, так не праздновал. Торт с шампанским, знакомые-хуёмые, звон хрусталя, а тут, блядь, выдался праздничек. С днём рождения.

— Огромное спасибо! — ответил Атос.

— День рождения! — возопил Портос. — Поздравляю! Это надо отметить! Побегу к старичью за кипятильником.

— Спасибо огромное! — вежливо отвечал Атос.

Арамис расхаживал по комнате, время от времени сочувственно поглядывая на виновника торжества.

— Ты блять пей чай, день рождения с удовольствием отмечай, — приговаривал он.

Сварганили небольшой праздничный стол. Я, совсем ещё слабый больной, принял в нём самое кратковременное участие, завалившись почти сразу же на кровать в болезненном тумане. Портос, как ни странно, молчал. Сочувствие имениннику было написано и на его обширном, бородатом, увенчанном хохолком-косичкой лице. Левая рука раздулась до размеров коровьей ляжки: утром Портосу неправильно поставили капельницу. Сквозь инсмутовский морок, окутывавший и пытавшийся поглотить моё упрямое дымчатое сознание, я слушал неспешные слова Арамиса, слушал и сумеречно записывал:

— Парафин, блять, я туда сушеной вишни хуяк. Жменю. А грушу нихуя резать нельзя. Чтоб настойка была. Самая ценная — дичка. Малина свежая, нихуя не мороженая.

Сегодня Арамис был атипично говорлив. Я понимал его тактику: развлекать виновника торжества матерно-гастрономическими монологами, не давая и задуматься в этот день о бренности бытия в Отеле, где разбиваются сердца. Да ведь они здесь не только разбиваются, но и собираются воедино? Будем верить в лучшее.

Тактика Арамиса принесла успех. Атос просветлел и тихо заговорил о разведении яблок.

Я перестал записывать, отдавая все силы разгону инсмутовского морока, когда увлечённые беседой мушкетёры спросили меня, знаю ли я, что такое жлукто.

— Нет, господа, это не по моей части, — честно признался я.

Они не удивились, и терпеливо объяснили. Теперь я знаю, что это такое, но никому не открою тайну. Причастный ей, я провалился в болезненную дрёму минут на десять, а когда очнулся, констатировал, что с несвойственной ему неугомонностью Арамис продолжает вытаскивать Атоса из возможной прострации.

Наступил вечер воспоминаний.

— Время было не то что интересное, а очень интересное. Нихуя жрать не хватало, — говорил, по-прежнему расхаживая, старый мушкетёр, отдавая должное временам империи цезаря Никиты. — Только монпансье и пряники блять медведьки-хуедьки. Этого более чем дохуя, от мяты аж скулы сводило. Ситро блять охуеть вкусное, с конца уже капает, а пьёшь. Камбала стабильно сорок шесть копеек, рубль два килограмма. Пиво настоящее, а не эта хуйня.

Мечтательно помолчав, он продолжил:

— Девятнадцатого августа у людей начинали только краснеть помидоры. На спас. Не пырскали и не хуирскали.

Сделал ещё более продолжительную паузу и подвёл неожиданный итог:

— А на самом деле всё кругом однотипность.

Я посмотрел на Атоса. Едва заметная улыбка согласия играла на его бледных устах.

На следующий день, всполошив медперсонал, Портос ушёл в самоволку. Вечером он принёс Атосу подарок.

— Вот, смотри, специально для тебя, — с гордостью сказал он, протягивая новорождённому небольшой синий предмет. — Ручка. Итальянская. Самая лучшая!

Кавалеры Ордена Трёхлитровой Банки

Я превратился в огромную тяжёлую каплю и стал оплывать к матушке-земле.

— Самого молоденького попортили! — воскликнула сердобольная санитарка, склоняясь надо мною с тряпкой в руках.

Но время стереть меня с лица земли, уповаю, ещё не пришло.

Под белым флагом с красным крестом, на корабле дураков, ведомом командой бдительных врачей по бурным волнам разнообразных дурацких судеб, я действительно юнга. Юнгой здесь быть, впрочем, совсем нетрудно, учитывая средний возраст экипажа. Я — самый молодой пациент, самый тяжёлый пациент и самый большой дурак. Ещё в прошлом году я предчувствовал, что в нынешнем должен буду столкнуться с серьёзной болезнью. Она носилась в воздухе, чёрт знает каким образом замешанная на подлой украинской войне, я чувствовал это; она гнула меня к земле; я ещё не был больным, но уже был тяжёлым. И вот колокол зазвонил. Никчёмнейшая простудная инфекция добралась вдруг до сердца, с которым я никогда не имел проблем, и беспрецедентно воспалила без того пламенный мотор. Так я стал тяжелобольным официально.