— Ты где? — спросила Лаура.

— В Мичигане, — сказала Сара.

— Это Сара! — крикнул Ллойд в глубину дома.

— Ты беременна? — спросила Лаура.

— Прекрати, бога ради, — сказала Сара.

Еще одну трубку подняли.

— Алло, родненькая, — сказала мать надломленным голосом. Ее голос словно окутал Сару.

— Прости меня, — сказала Сара и снова заплакала.

— Ты едешь домой? — спросила Айрин.

Проехала машина и посигналила. Кто-то из машины заметил ее в освещенной будке. Сара прижала ладонь к стеклу двери. Глядела ли она изнутри на улицу или, наоборот, с улицы заглядывала в кабинку?

— Я могу подъехать и забрать тебя, — сказала Лаура.

— Мне хочется приехать домой на автобусе, — сказала Сара. Она считала, что обязана вернуться на автобусе.

— С тобою все в порядке? — спросила Айрин.

— Я неважно тебя слышу, — сказала Сара.

— Мы счастливы, что ты возвращаешься домой, — сказал Ллойд.

— Нам пришлось забрать твои вещи из твоей квартиры, — сказала Лаура, — поскольку никто не знал, когда ты вернешься.

— Ты можешь жить у нас, сколько хочешь, — звучал в трубке голос Ллойда. — Можешь занять свою старую комнату. Мы тебя любим, Сестричка.

— И я вас люблю, — сказала Сара.

— Скажи мне, куда перевести деньги? — сказал Ллойд. — Я завтра же с утра первым делом переведу тебе телеграфом деньги.

Сара дала им адрес ресторана «Рыбный дом». Она представила, как Лаура входит в обеденный зал в черном кожаном пальто и высоких сапогах. За ней, как эскорт, два официанта. Сара убегает от них в кухню.

— Спрячься в холодильнике! — кричит ей повар из-за гриля.

— Вы меня осуждаете, наверно? — говорит Сара.

— Никто тебя не осуждает, — отвечает Айрин. Она на кухне украшает салаты.

— Любовь — это рабство, — произносит Верн. — Ты — раба. — Он щупает свой парик, потом срывает его с головы и протягивает ей — в подарок…

Двадцать три

— А ты пополнела, — сказала Лаура.

— Всего на семь фунтов, — сказала Сара.

Они сидели в Лауриной машине. Вместо денежного перевода появилась Лаура. Она сидела за рулем в аккуратных брючках и пуловере. Сара рядом с ней, в джинсах и черной кожаной куртке, чувствовала себя разжиревшей. Скромные ее пожитки валялись на заднем сиденье.

— Семь фунтов — это немного, — сказала она.

— Я думаю, все же ты бы себя лучше чувствовала, если б сбросила вес. Я всегда так делаю, — сказала Лаура участливо.

Ровно рокотал мотор. Сара слышала тиканье часов в кабине. Она даже не нашла в себе сил рассердиться, когда появилась Лаура. Только почувствовала собственную беспомощность.

— Ты отпускаешь волосы? — спросила Лаура и включила радио.

— На стрижку в последнее время денег не было.

— Нам с тобой длинные волосы не идут, — сказала Лаура.

Она свернула на юг по шоссе, ведущему к Огайо. По этому самому шоссе Сара с Джеком мчались на север. Лаура прибавила газу и обошла грузовик с прицепом.

— Я думаю, все зависит от фасона стрижки, — сказала Сара.

— Нет, нам просто не идут длинные волосы, — сказала Лаура.

Когда им было по четырнадцать лет, они носили длинные волосы. Айрин это очень не нравилось и она укоротила им прически в день их первой вечеринки с участием мальчиков. Она настояла на том, чтобы Сара в этот вечер надела черные замшевые туфли с супинаторами от плоскостопия. «Чем чаще ты их будешь надевать, тем скорее ты их перестанешь носить», — говорила Айрин. Лауре никогда не приходилось носить туфли с супинаторами.

— Какой унылый день, — сказала Лаура. Она взглянула на мичиганский пейзаж и вздохнула.

Сара смотрела на проплывающее мимо заброшенное кукурузное поле.

…Когда они приехали на вечеринку, несколько мальчиков и девочек уже играли в подвальном этаже в бутылочку.

— Мы не можем оставаться на вечеринке, где играют в такие игры, — сказала она Лауре. В ту пору она увлекалась религией.

— А почему, собственно, не можем? — поинтересовалась Лаура.

Натан Браун закрутил бутылку. Этот высокий блондин был самым красивым мальчиком в девятом классе. «Если бутылка укажет на меня, мальчишки взвоют», — подумала Сара. «Пожалуйста, пусть она укажет на меня», — молила Сара. Бутылка остановилась, указывая горлышком на Сару. В жутком волнении она пошла в чулан. Ее мучило, что она выглядит толстухой со своей короткой стрижкой, в тяжелых черных замшевых туфлях с супинаторами, да еще в сером шерстяном джемпере. За спиной зазвучало с пластинки на проигрывателе: «Где ты, где ты, звездочка моя?»

— Если не хочешь, можем не целоваться, — сказала она Натану.

Она бы поняла его, если бы он не захотел ее целовать. Она пыталась разглядеть в темноте его голубые глаза. Он дышал слишком громко. Он ткнулся губами сначала в веко ее левого глаза, а потом чмокнул ее в нос. Он дотронулся до ее груди. Она смотрела на полоску яркого света под дверью. Ребятня снаружи стала орать и хлопать в ладоши. Кто-то колотил в двери. Когда они вышли, Натан пригласил танцевать Лауру.

Легкий снежок замелькал над кукурузным полем. Скоро день благодарения. Сара почувствовала тоску по камину в фермерском доме, где они когда-то жили. На мраморной доске стоял маленький коричневый радиоприемник.

— У матери и отца, как гора с плеч от того, что ты возвращаешься. Они прямо извелись без тебя, — сказала Лаура.

— Каждый из-за кого-нибудь изводится.

— А ты чего другого ожидала? — спросила Лаура. — Ты ведь как в воду канула. Папа собирался звонить в полицию, пока я не рассказала ему, что произошло на самом деле.

— Что ты ему сказала? — спросила Сара.

— Они не могли поверить, что ты такое отколола. Все вокруг только о тебе и говорили.

— И что же они говорили?

— Ну, мол, надо, чтобы ты вернулась к прежней жизни, — сказала Лаура.

— Я не чувствую себя здесь счастливой.

— Но ты безусловно могла быть счастливой. Ты бывала даже милой и веселой, когда хотела.

Сара застегнула «молнию» на куртке.

— Зачем ты носишь эту уродливою куртку? И почему ты больше не пользуешься косметикой?

— Наверное, потому, что мне так нравится.

— Да, мне бы очень не хотелось оказаться в твоей шкуре. У тебя, должно быть, прескверно на душе.

— Вовсе и не скверно, — сказала Сара.

Лаурины комментарии вызывали у нее улыбку.

Она не чувствовала особого огорчения от всего случившегося.

— Почему ты не можешь быть сама собой? — спросила Лаура, словно жалуясь.

«Просто будь сама собой», — обычно говорила Айрин непринужденным тоном. Сара полагала, что мать тем самым советует ей быть такой, как все, хорошей, одним словом.

— Я сама собою и осталась, — сказала Сара. — Наверное, ты от меня отвыкла и не узнаёшь.

— Не могу с тобой согласиться, — сказала Лаура. — Напрасно ты строишь из себя этакую лихую деваху.

— А кого я, по-твоему, должна из себя строить?

— Почему бы не одеться по-нормальному, чтобы быть женственной?

Сара рассмеялась.

— Для путешествия на мотоцикле я одета нормально.

— Ты ведь сейчас не на мотоцикле, — сказала Лаура. — И вообще, к мотоциклу ты уже никакого отношения не имеешь.

— А к чему я имею отношение?

— Ну уж не к мотоциклу, по крайней мере.

— Ты не знаешь, к чему я имею отношение, — сказала Сара. — И вообще ты меня не знаешь.

Двадцать четыре

— Я хочу домой, а меня не отпускают, — сказала Мирти.

Лицо ее как будто стало меняться. Она осунулась, хотя выражение было прежним, знакомым. На Мирти была шляпка без полей и пурпурный шерстяной джемпер, надетый наизнанку.

Сара опустилась на колени у ее кресла. У кресла староамериканского стиля в комнате, где прежде жил Питер.

— По крайней мере, ты здесь не одинока, — сказала Сара.

— Нет, я одинока, — ответила бабушка.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — сказала Сара.

— Я оставила там некоторые вещи, которые должны быть при мне. — У Мирти был хитроватый вид — она уже дважды убегала домой.