— Есть специализированные суворовские и нахимовские училища! — вспомнил я. — Академическое хореографическое при Большом театре в Москве! Есть музыкальная школа при Московской консерватории, спортивные детские школы, училища живописи, математические школы…
— Правильно! Нужда заставляет! — обрадовался Александр. — Ведь музыке или балету поздно учиться после общеобразовательной школы. Но почему не считается бедой, когда парень приходит в колхоз, не зная запаха чернозема? Почему не безобразие, что на металлургический комбинат поступают ребята после десятилетки?
— Читал недавно, в одной школе директор вводит на переменах танцы, музыку…
— Вот, вот… Удаление в эпоху Древней Греции! — засмеялся добродушно Александр. — Положительные эмоции помогают усваивать программу. И ладно… А школы должны быть специализированы! Наши комсомольцы уже получают заряд уважения к профтехучилищам, охотно идут в них по убеждениям, а не как изгнанники.
— Если все школы будут при крупных предприятиях, например при Магнитогорском металлургическом комбинате, при нефтяных главках Тюмени… то инженеры станут тащить своих детей в инженеры… Возникнут касты…
— Э, — Александр отмахнулся от меня. — Опять вы о «вечных проблемах». У нас сегодняшние заботы. Учитель оторван от производства, ученик — того больше. До шестнадцати лет рубля заработать не может… Вот хлопочу в лесокомбинате, чтобы дали нам цех, будем выполнять заказы…
У высокого штабеля бревен две шеренги школьников, перед ними в офицерской форме без погон учитель, а рядом парнишка в школьной серой одежде — пиджак, брюки, сапоги.
— Взво-од! На-а-ле-ву! — звонко командовал парнишка, и строй послушно поворачивается, замирает.
Обойдя штабель, чтобы не мешать занятиям, Половников заговорил с гордостью:
— Заметили нововведение? Мальчик учится командовать. Что такое совесть? Норма реакции. А воля? Сила реакции. А темперамент? Скорость реакции. Есть еще врожденные лидерство, коллективизм, честолюбие. Каждый хочет быть сам по себе. Никому не хочется подчиняться. Порой и в литературе насмешки встречаешь над начальниками. А ведь без приказа не будет подчинения, дисциплины. Религия тысячи лет бубнит о всеобщей справедливости, о равенстве. Сама-то церковь не управляется совестью, а выстроила тоже иерархию, укрепила пирамиду соответствующими привилегиями. Как же создать комсомольскую организацию без дисциплины?! Вроде бы возникает разлад между лидерской властью и совестью. Да ведь во имя организации! Уже в однодневном походе нельзя без строгой дисциплины, станут по всякому пустяку дискутировать, разбредутся и потеряются. Мы высмеиваем абстрактную справедливость. Секретарь комитета ВЛКСМ — руководитель, вожак, его распоряжения — закон для исполнения. Ошибется — комитет исправит. Вот и учатся ребята управлять бригадой, сектором в комитете, младшими группами. Каждый должен походить в начальниках, покомандовать на занятиях физкультуры или военного дела, в походе, уметь планировать труд, бригадирствовать, учитывать сделанное, стимулировать других поощрениями и не стесняться в наказаниях. Демократия без дисциплины — анархия.
— Песни строевые поют?
— А как же! Песня удваивает армию, говорил Суворов. Мало только песен строевых, игровых, любовных, групповых для хора у костра. Все эстрадные…
— Есть педагоги — противники всякого наказания, — вспомнилось мне. — Учат любовью и добротой без команд…
— Чепуха! — Александр поправил ремень, одернул гимнастерку. — Кого мы воспитываем? Голубей, что ли? Активных, деятельных. У каждого своя воля, свой темперамент, значит, разный уровень конфликтности. Если их держать за партами, общаться лишь с «духом» учеников, то можно обходиться без наказания. У нас школа-интернат. Отбой, подъем, физзарядка, умывание, завтрак. Живем по Уставу ВЛКСМ.
В спальных комнатах по десять и даже по пятнадцать человек. Что поделаешь, пока условия далеки от домашних. Оптимальным было бы по пять… Если воспитывать борца за народное счастье, то борцу нужны здоровая психика, крепкие, закаленные нервы и привычка к суровым условиям…
— Нормальное честолюбие, — в тон Александру произнес я.
— Верно! — энергично повернулся ко мне, удивляясь, что соглашаюсь с ним. — Умеренность в честолюбии и в денежных запросах не рождает никакого энтузиазма. Мы за уважение к честолюбивым. Разве Пушкин или Лермонтов были лжескромными? Ха-ха! Наше правило: не ущемлять без причины гордость, быть щедрыми на похвалы, одобрять даже малые успехи. В каждом искать какой-то талант. Ведь школа не должна работать с отходами. Все дети наши, советские. У всякого право на хорошую жизнь и на дело в жизни. Воришку, юного лентяя, донжуанчика, сплетника, хвастуна нельзя исправить, если не указать ему на какой-то добрый в нем задаток, талант. Вот в чем гвоздь! Огонек цели должен светить.
— Бахвальство — ужасный порок.
— О нет! — Александр тряхнул головой. — Меньший недостаток, чем равнодушие к похвалам и бездеятельность.
— В истории всегда существовали две крайние точки зрения на счастье, — заговорил я. — Одна — стремление к освобождению от страстей, в равнодушии, в спокойствии духа, то есть сознания, в избавлении от страданий; другая — борьба за счастье, страдание во имя избавления от страданий, к свободе для людей. Представители эвдемонизма — Сократ, Аристотель — разделили стремление на личное и на общественное. Эти дохристианские теоретики указывали на пути достижения счастья на земле, а христианские богословы показывали на загробный рай. Буржуазный гедонизм прорвал плотину запретов, смыслом жизни стало потребительство, прагматизм, утилитаризм, удовлетворение частных интересов под лозунгом экономического прогресса. Остается исчислить, выгодно ли пострадать, если получишь большой кусок. Без ответов на эту проблему и не обойтись никакому честному педагогу-коммунисту.
Александр энергично потер руки.
— Смысл жизни, говорят генетики, — приспособление к среде и приспособление среды. Мы не беремся в школе отвечать за глобальные проблемы человечества. Для нас есть коммунистический идеал. Есть цель — сформировать идеальный характер. Вот над эталоном-то мы с ребятами и бьемся. Сейчас в обыденном представлении даже учителей эталон сплетается из всяческих обрывков: гедонизма, кинизма, эвдемонизма, эпикуреизма, стоицизма и христианства.
— Счастье в борьбе…
— И все? Думаете, фраза все исчерпала? Вспомните дневник пэтэушницы Ксении Комиссаровой! Девочка записала: «Счастье в борьбе», «Счастье в семье», «Счастье в славе», «Счастье в деньгах», «Счастье в профессии», «Счастье в отсутствии несчастий»… Она собрала в кучу то, что услышала в беседе. Но она права! Ведь эти формулы не противоречат одна другой. Идеал складывается из ответов на вечные запросы личности. А если мы обнаружили двадцать три фундаментальные таинственные силы характера, то и должны быть для них идеалы. У семейной жизни — свой идеал, у труда — свой, у страха — свой, у голода — свой, у честолюбия — свой… Поэтому для всех нас есть общий идеал, а для каждого еще личная цель.
— Ксения Комиссарова хотела стать актрисой, но ошиблась, — напомнил я.
— Вся ее жизнь, как свидетельствует дневник, была проявлением лидерства в коллективе. И она выросла в хозяйственного руководителя, — быстро нашелся Половников. — Лермонтов учился сперва в университете, затем в школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Он был воином и осуществлял свою поэтическую мечту. Ребята тоже имеют запасные цели.
…После ужина вместе с группой ребят мы ходили по берегу озера, разжигали костер, пекли в нем картошку. Мальчишки дурачились, трое из них съездили на лодке к островку, оказывается, там у них стояли вязаные верши и плетенные из прутьев морды. Привезли целое ведро мелких золотистых карасей и пузатых маленьких гальянов. Намеревались варить уху, но никому не хотелось чистить рыбу.
У нас с Половниковым беседа не затихала.
— У стоиков цель — самосохранение, у эпикурейцев — уклонение от страдания, у гедонистов — удовольствия, у прагматистов — выгода, у эвдемонистов — счастье, у конфуцианцев — гуманизм, у киников — уравнительность и так далее. Вы, Саша, задались целью воспитывать активных и крепких бойцов-комсомольцев. Но как это сделать с помощью идеала Лермонтова? Помните? «Придет ли вестник избавленья Открыть мне жизни назначенье». Или: «Без сожаленья, без участья Смотреть на землю станешь ты, Где нет ни истинного счастья, Ни долговечной красоты, Где преступленья лишь до казни, Где страсти мелкой только жить; Где не умеют без боязни Ни ненавидеть, ни любить».