В одну из суббот я разрешил в качестве пристрелки, так сказать, репетиции в спортзале танцевальный вечер. Дежурили, кроме самих ребят, учителя; я тоже находился в школе. Было еще часов восемь вечера, в зале играла радиола. Ни о чем не подозревая, я покинул кабинет и направился в спортзал не по коридору, а через двор; там есть другая дверь. И моим глазам представилось невообразимое зрелище. В зале визг, крик, девочки сбились в углы, мальчишки тоже разбежались, а в центре один Виктор Агеев, размахивая обломком палки шведской стенки, сражался с тремя незнакомыми сорванцами. Когда я крикнул «что тут творится?» и бросился к драчунам, то увидел, что на полу лежит, точнее полусидит, скорченный учитель пения, держась одной рукой за лысину, а другой щупая свой подбородок. Хулиганы кинулись от меня бежать, но мы с Агеевым успели сшибить одного, скрутили руки ему назад, и Виктор умело связал их своим брючным ремнем.

— Проводите Владимира Елизаровича в учительскую, — распорядился я; и мальчики-танцоры, подхватив учителя пения под руки, повели в коридор. А мы с Агеевым конвоировали захваченного в плен.

Оказалось, в разгар танцев, как это бывало и раньше, к нам пожаловали неизвестные гости. Учитель Владимир Елизарович, хлипкий добрый старикашка, попросил их покинуть зал, а когда они попытались прятаться за танцующими парами, он настиг одного и по старой привычке ухватил его за ухо, но незваный гость тотчас ударом в челюсть сбил нашего блюстителя порядка. Девочки закричали, а «банда» начала расшвыривать танцующих, буквально бить кулаками парней налево-направо — кого в бок, кого в скулу. А тут еще кто-то панически закричал: «Берегитесь, у них ножи!» Наши герои, самонадеянные интернатцы, падали как скошенная солома, разбегались как мыши. «Злодей», связанный нами, невысокого роста широкоплечий юнец, даже помоложе десятиклассников. Конопатое растерянное лицо, голубая рубашка, пиджачок, длинные взлохмаченные волосы. Он шел, конечно, к нашим девочкам «кадриться», танцевать. В кабинете русского языка мы усадили захваченного «языка» за парту. Любопытных набилось — не протолкнешься.

— Что с ним делать? — обратился я к школьникам.

В меня вперились недоуменные взоры, будто я шучу, привыкли, что директор все знает. Попросив Лизу Рощину записывать мнения комсомольцев, я ожидал предложений.

— В милицию его!.. — советовали ребята.

— Узнать, кто такой, и прогнать на улицу.

Постепенно смелели.

— Дать ему пендаля, и все! Другие предостерегали:

— Это же пэтэушник! Они нас бить потом будут!

— Нас в поселковый клуб не пустят!

Одни голоса требовали передать «хулигана» руководителям сельского ПТУ (откуда, предположительно, он пришел, хотя сам молчал, только усмехался), другие — отпустить. И опять Агеев выручил. Подмигнув мне, быстро развязал «арестанту» руки, крикнув: «Ну раз вы не знаете, куда его девать, я его провожу». Я кивнул Агееву, и он под растерянные возгласы ребят увел «бандита» за двери. Сам скоро возвратился.

Кареглазые, синеглазые, розовощекие, худенькие и крепкие шестнадцати-семнадцатилетние парни озадаченно смотрели на меня. Агеев посредственный ученик, троешник, но вел себя толково, смело. А гурьба ребят — почти вся комсомольская организация школы — скромно молчала. Стыдно за интернатцев, за их ужасную скованность, забитость. Сколько сказок о детдомовцах-хулиганах! А ведь это легенды, дошедшие до нас из эпохи детского бродяжничества первых лет гражданской войны. Пэтэушники, их больше, чем наших интернатских, действительно сорванцы, там есть и хулиганистые подростки, но они такие же, как наши школьники.

— Никакой вам свадьбы! — раздосадованно бросал я в зал. — Такая армия воинов не могла утихомирить трех пацанов! Паникеры вы! Слабаки! Нас и надо терроризировать, потому что мы трусы! Марш в общежития, а приходящие — по домам!

«Следственная комиссия» десятиклассников, которую опять-таки возглавил Виктор Агеев, установила, что «бандитов» в школу «заманил» восьмиклассник Петя Водолеев. Классная руководительница охарактеризовала мне Водолеева. Хрупкий, опрятно одетый мальчик, комсомолец, «вертун», непоседа и пакостник. Сидит обычно у окошка, в прошлом году на уроках хрюкал как поросенок, не раскрывая рта, учительница истории посылала нарочного во двор прогонять животное. Весь класс потешался. Уличив Петю в коварстве, учительница возмущалась. В школу вызвали отца Водолеева. Мальчик остепенился. Но учится кое-как, на уроках невнимателен. Я затребовал тетрадку с самохарактеристикой Водолеева. Вот что Петя написал о себе:

Прочитав Петину самохарактеристику, я увидел в ее бесцеремонности скрытую озлобленность. Его неуважение к педагогам. Было над чем задуматься. Вот так Юлий Цезарь! Такой мог привести «бандитов» не для танцев, а именно для дебошей. Всю весну прошлого учебного года кто-то почти ежедневно выбивал в окнах школы стекла камнями, страдали и стекла моего кабинета. Похоже, что это месть Водолеева, разобиженного на учителей за то, что они вызвали его отца в школу. «Не хотели его принимать в комсомол», — вспомнила классная руководительница. Водолеев с массой странных способностей: не раскрывая рта, хрюкает на уроках, умеет смешить класс, продевая большой гвоздь в ноздрю и вытаскивая его через рот; он потешает ребят и девочек тем, что задирает рубаху, изображает животом волны; сидя на скамейке, Петя пальцем левой ноги берет стакан с водой и, подняв до уровня рта, выпивает, может почесать ногой за ухом. Способен ради шутки… чтобы всех изумить, выпить полведра воды и с раздутым животом влезть на турник, вылить из себя воду через рот… Самый заразительный номер этого клоуна-мальчишки в том, что он любую сказанную вслух фразу тут же произносит навыворот. «Силен, Водолеев, опять агитация!» — пошутила по какому-то случаю учительница математики. Петя тут же объявил негромко: «Яйца тига тяпо, Веелодов, не лис!» Класс, зная его забавную способность, захохотал. Учительница не поняла юмора, оскорбилась, раскричалась. Клоунады Водолеева выводили ее из себя.