Он вышел на крыльцо, осторожно прикрыл дверь, стараясь не разбудить Брюсова. Мимо двора шли, торопились на работу женщины. Они лавировали между лужами, аккуратно ступая на густые выпуклые розетки подорожника и спорыша.

«Не для Ржанца туфельки», — отмстил Пирогов, угадав на многих ленинградские «лодочки».

— Товарищ лейтенант…

Против калитки остановилась мать потерявшейся малявки. Красные наплаканные глаза глядели на Корнея как на чудотворную икону. Ему захотелось убежать домой, спрятаться от этих глаз.

— Товарищ лейтенант…

Она не находила других слов и ждала, ждала с мольбой и надеждой, что он найдет именно те, которые нужны ей.

— Здравствуйте, — сказал он. — Мы приняли меры. Три сильные группы со вчерашнего дня идут по шрам… Подождем результата. Потребуется, организуем четвертую, пятую. — Увидел испуг в ее глазах, поспешно прибавил: — Но, думаю, до этого не дойдет.

Она заплакала беззвучно. Корней Павлович посмотрел на женщин, остановившихся поблизости, призывая их на помощь.

— Боже мой, боже… Я схожу с ума… Товарищ лейтенант…

— Успокойтесь. Ничего страшного. Уверяю вас.

— Ой, да поймите ж вы меня… Поймите… Она могла сто раз умереть там… В Ленинграде… Она уже почти умерла… Если бы не бойцы…

Он понимал, что она готова говорить о своем горе не переставая, но кто-то должен слушать ее. Так ей казалось легче. А Пирогову сделалось невыносимо. Того и жди, выжмет слезу из глаз.

— Еще раз говорю, ищем. Не убивайтесь… Все будет хорошо… Возможно, уже сегодня… А сейчас, виноват, мне надо идти. И вам тоже… Все будет хорошо, и мы с вами еще посмеемся над приключением.

Последнее не столько ей сказал, сколько себе. У самого-то ведь душа не на месте. Второй день Игушева молчит, от поисковиков никаких вестей, ни слова малого.

В отделе было тихо, покойно. Пахло керосиновой лампой. Он отмахнулся от рапорта: сам все видел, все знаю… Прошелся до «кельи», заглянул в глазок двери, ничего не увидел, но всматриваться не стал, вернулся к дежурной.

— Ткачук?..

— Ни слуху, товарищ начальник.

Он вздохнул. Надо ж, как прижало. Впору самому брать ноги в руки и бежать, бежать, бежать… Куда? Ребят искать? Игушеву? Или поисковиков? Или на Элек-Елань?..

Он снова прошел в глубину прихожей комнаты, снова прижался к прямоугольному окошечку.

— Вы живой, Якитов?

— Живо-ой, — доложила из-за спины Каулина. — Кашлял недавно.

Пирогов снял замок с двери.

— Выходите.

Якитов неторопливо показался в дверном проеме, увидел, что Пирогов направляется на крыльцо, как бы и его приглашая.

— Зачем на люди-то? Или мне перед собой позору мало?

Пирогов поразился его щепетильности, но не подал вида.

— Пошли, — сделал нетерпеливый жест, будто смахнул с крыльца кого-то.

Потупясь, вобрав голову в плечи, Якитов шагнул за ним.

— Куда мы идем? — спросил. — Если домой, так я не пойду.

— Вот как? Почему же?

— А это никого не касается.

Он проводил Якитова в глубь двора к дощатому «скворечнику».

— Нуждаетесь?

— Другому некому, что ль? Сам в сортир водишь.

— Вы у нас высокий гость.

— Напоминаю, я сам пришел.

— Потому я и называю вас гостем.

На обратном пути они не перекинулись ни словом. Уже из-за порога брюсовской «кельи» Федор попросил:

— Не надо меня всей деревне показывать. Увезите в область. У вас ведь нет военного трибунала. А вина моя не нуждается в доказательстве.

— Куда вы торопитесь?

— Я же сказал, мне перед собой позору не обраться.

— А может, тайну бородача хотите быльем покрыть?

— Слушай, лейтенант… Я — трус, дезертир. Но… Зачем же ты так… Человек накормил меня. Последнее отдал по душевной простоте своей. А ты предлагаешь выдать его.

— Благородство взыграло. «Последнее отдал». А где он взял ото последнее? Хлеб!.. Не на той ли машине, что стоит у дороги? Не угощал ли он вас мясом вашей собственной коровы?

— Он стар для таких подвигов.

— Однако он доковылял до Элек-Елани. И допустил укрывательство дезертира… Он нагнал на вас страху, а вы говорите — стар.

Повесил замок, проверил, — надежно ли? — пошел составлять рапортичку. Когда без минуты восемь к нему заглянула Ирина Петровна, текст был готов и дожидался ее. Потом Пирогов обошел отдел, заглянул в ленкомнату, толкнулся в запертую дверь угро. Вернулся к дежурной.

— Сколько же штыков у нас осталось?

Перед ним стояла Каулина и пришедшая сменить ее Ветрова. Та самая Ветрова, которая вчера днем выполняла обязанности оперативной дежурной, посыльной, допоздна принимала от руководителей учреждений запертые замки и пломбы, убеждалась в их надежности, исправности. Сегодня ей предстояло сесть за барьер до завтрашнего утра, выполнять десятки маленьких обязательных дел.

«Трудно им», — подумал Пирогов жалостливо. У Ветровой было малокровное утомленное лицо, и вся она была квелая, будто подвяленная. «Еще эти… женские штучки. Хотя бы сами регулировали очередность. Ткачук или Пестова. Лучше Ткачук.»

У входа в сером дождевике и платочке застигнуто переступала с ноги на ногу Астанина. Она появилась после восьми и испуганно ожидала выговора или, как говорила она, нагоняя. Уварова прямиком из дома ушла на пилораму.

Вот и все ударные силы! Все боевые штыки!

— Каулина, как сменитесь, останетесь за старшего. И за среднего и за младшего. В трех лицах, — сказал Пирогов. — Разрешаю отдохнуть в любом кабинете, но требую неотлучно находиться в отделе. Должны наконец подать голос Ткачук и Пестова. Это — раз. И два: ровно в девять разбудите Брюсова и вызовите его сюда. Он у меня дома.

Подумал, не забыл ли чего. Прошелся по комнате. Остановился перед машинкой.

— Одну минуточку, — сказала Ирина Петровна, закладывая под валик очередной лист бумаги и выравнивая верхний срез. — Читайте пока первый экземпляр.

Он пробежал глазами текст. Отмстил складные слова: вор — шофер, малявкой — явкой. Удивился легкости, с какой оказались они в официальной бумаге. Гмыкнул иронично: поэ-зия. Дождался, когда второй лист ляжет перед ним, поставил подпись и там и там.

— Ирина Петровна, — сказал нетвердо. — У вас дома есть картошка?

Она ответила быстро, будто последние дни они часто репетировали эту сцену.

— Есть, товарищ лейтенант.

— Одолжите нам… С Брюсовым… Штук по пять.

Глава двадцать девятая

Непчинов и Паутов начинали рабочий день со встречи. Паутов заходил к Непчинову, ему это было по пути в райисполком, и несколько минут они обменивались информацией, координировали свои планы на день, обговаривали действия. Они умели ладить, честно выходить из нередких затруднений. И при этом личные отношения их не были тесны и, пожалуй, откровенны, о чем можно судить по поведению их окружения, которое открыто тяготело к одной из сторон, не принимая другую. Пирогов старался быть между ними. Собственно, он поставлен был так своим особым положением и строго соблюдал свое место. Но где-то в глубине души он держал, точно наготове, предпочтение Непчинову, более открытому, прямолинейному, хотя и резковатому в суждениях. Паутов отпугивал его ряженьем «под мужика», которое не очень соответствовало положению предрика, хочешь не хочешь, наводило на размышление: каков же ты на самом деле…

Поэтому каждое утро, используя встречу Непчинова и Паутова, заглядывал Корней Павлович в райком, разговаривал и с тем, и с другим, предваряя специальные явки и вызовы в райисполком.

Вручив Непчинову и Паутову рапортички, Пирогов на словах подробней рассказал о событиях минувшего дня.

— Завариваешь ты кашу с этим шофером, — сказал Паутов. — Зачем он тебе нужен? Чтобы испортить статистику мокрым делом?

— Думаю, в действиях преступников как раз и был расчет, что мы затеем препирательство с соседями, вынудим их искать убийцу в своем районе. А они тут окопались. Доказательство до сих пор у своротка на Саранки стоит.

Непчинов был согласен с Пироговым. Интересовал его подробно Якитов.