— Свиньи? Тогда люди умирали без счета, кто мог интересоваться, что едят свиньи?!

Я понимал, что они говорят невероятные глупости, как будто в те годы они не жили на территории Китая площадью около 9,6 миллиона квадратных километров!

Наконец, я истощился, я больше не мог чем-либо похвастаться перед ними, надоело ублажать их, стал, осторожно зондируя, сам задавать вопросы. Я не мог все время вести разговор с анонимами, ничего не зная о чих.

— Моя фамилия Чжан, — сказала одна из них, — зовут Чжан Сань.

— Чжан... Сань? — я не поверил, что ее могли назвать таким простонародным именем — Чжан третья. Она разъяснила:

— Не тот сань, который входит в счет «и, эр, сань» (один, два, три), а Сань, который входит в слово «коралл»!

Я мгновенно покраснел. Ну как я мог подумать, что ее назвали Чжан третья! Конечно же Сань — это часть слова «коралл». Только такое красивое имя могли дать этой особе!

— Ее фамилия Яо, а имя У, — сказала она мне, показывая на вторую девушку.

— Яо... У? — у меня нечаянно вырвалось сожаление в голосе, чем я выдал свое отношение к имени второй девушки. Я о У засмеялась, не разжимая губ.

— Ты не подумай снова, что У — это счет пять! У — это часть слова «танец». Яоу — это красивый танец, ты посмотри какая у нее грациозная фигура! В танце она парит в воздухе, разве не появляется желание двигаться, когда услышишь это имя?

Я торопливо оправдывался:

— Я не подумал, что У — это пять. Ее имя очень поэтичное! Яо У прыснула со смеху, прикрыв рот рукой. Однако я не понял, отчего она засмеялась.

— Мой отец, — сказала Чжан Сань, — работает контролером в кинотеатре «Шоуду» («Столица»), ее отец... — она взглянула на Яо У, загадочно усмехнулась, — пусть она сама скажет тебе!

Яо У пожала плечами и медленно, раздумчиво дополнила Чжан Сань:

— Мой отец... у входа в кинотеатр «Шоуду» продает эскимо... — глядя на то, как она замялась, можно было подумать, что она стыдилась сказать о таком мелком занятии ее отца.

— Тогда все мы — дети трудового народа! — воскликнул я.

— Именно так, именно так, — сказала Чжан Сань.

— Говоря вашими словами, все — наследники пролетариата! — подхватила Яо У.

Я почувствовал, что мы еще больше сравнялись, надо только проявить инициативу для дальнейшего закрепления отношений такого равенства.

На всем пути я везде обслуживал их: через окно выбирался на перроны станций и покупал им еду, протискивался через несколько вагонов, чтобы передать их «боевым друзьям» устные послания, «жертвовал» собственными плечами, чтобы их головы, опираясь на них, могли подремать.

Перед приходом поезда в Сиань они, посовещавшись, решили в Сиани сойти с поезда и несколько дней провести в этом городе. Стали подбивать меня остаться вместе с ними.

Я совершенно забыл о своем обещании, данном в Чэнду девушке, которую называл старшей сестрой, но имени не знал. Я могу лишь сказать, что тогда меня черт попутал. Я без малейших колебаний, обласканный ими, даже изъявил желание сопровождать их в любое место.

Они тоже обрадовались. Не трудно было заметить, что они хотели иметь такого, как я, маленького спутника. И вот я снова, протиснувшись через несколько вагонов, передал их «боевому другу» их решение.

Поезд прибыл в Сиань.[51] Многие пассажиры вышли из поезда и решали на станции свои дела. Я же вместе со своими покровительницами неторопливо покинул вагон и в прекрасном настроении зашел в вокзал.

Они привели меня в приезжую воинской части. Им дали комнату на двоих. Меня определили в казарму батальона вместе с солдатами. Я недоумевал, как им удалось остановиться в приезжей воинской части.

Чжан Сань быстро разрешила мои сомнения:

— Об этом не следует спрашивать и ты не спрашивай. Знай себе, что нас хорошо устроили и ладно!

Яо У, которая была ближе ко мне чем Чжан Сань, пояснила:

Здесь заведующим приезжей работает мой дядя, вы оба благодарите меня! В те дни, которые мы провели в Сиане, они иногда брали меня с собой в свои развлекательные походы, но в большинстве случаев совершали прогулки сами. Когда они ходили отдельно от меня, я тоже самостоятельно уходил куда-нибудь развлечься, а если; хотел, то спал в казарме батальона.

За все время великого шествия в эти дни я блаженствовал как никогда. Кроме того, Яо У передала мне комплект трикотажного белья. Я обещал ей, что как только вернусь в Харбин, так сразу перешлю его обратно. Она велела не возвращать. Когда я надел то наполовину новое белье, мне стало намного теплее. Я уже не ощущал холод, который с севера добрался до Сиани. Помимо этого, я мог через день вместе с солдатами мыться в бане. Питался я тоже в солдатской столовой, никакой нормой меня не ограничивали. А мои дамы устроились где-то отдельно.

Кроме того, я сходил в парикмахерскую, сделал себе ученическую прическу. Правда, один доморощенный умелец — младший боец вызвался показать на мне свое мастерство, но я отказался. Подумал, что он хочет потренироваться на моей голове, чтобы приобрести навык, и может так постричь, что родная мама не узнает.

Я очень чисто выстирал свое белье и верхнюю одежду, своим местным способом с помощью чайной чашки, заполненной кипятком, выгладил куртку и брюки, да так ровно, как это делала мать. Даже повязку хунвэйбина постирал и выгладил. Когда я надевал на себя чисто выстиранную и выглаженную верхнюю одежду, она плотно прилегала к нижнему белью, которое подарила Яо У, и мне казалось, что мое тощее тело становилось полнее, что весь я подрастал.

Однажды утром, идя в столовую, на завтрак, я встретил их.

Они с удивлением осмотрели меня с головы до ног.

Уже прошло два дня, как я не встречал их. Когда у них возникали дела, для выполнения которых требовалась моя помощь, они посылали ко мне какого-нибудь юного боевого друга. Если такая просьба не поступала, то я не ходил к ним, чтобы не мешать. Я прекрасно понимал, какая роль мне отведена.

Когда они детально изучили мою внешность, Яо У с серьезным видом сказала:

— А ведь и правда!

В ее словах я уловил похвалу и очень обрадовался.

А Чжан Сань добавила:

— Ты такой славный. Люди могут влюбиться в тебя. Под «людьми» она явно подразумевала самих себя, это я тоже понял. Радости прибавилось еще больше.

— Позавтракаешь, приходи в нашу комнату, я хочу подарить тебе кое-что,— сказала Яо У.

Они многозначительно обменялись улыбками и легкой грациозной походкой отправились дальше.

Позавтракав, я сразу же побежал к ним.

Подойдя к их комнате, я услышал разговор. — Ты, кажется, влюбилась в этого харбинского младшего брата? — Это был голос Чжан Сань.

— Да что-то есть. Этот юноша очень миловидный, не так ли? — это голос Яо У.

— Красавчик писаный, правда, очень стеснительный, похож на девочку! Тебе это нравится?

Я же тебе сказала: да, что-то есть! Возможно, мне как раз нравится эта его девичья стеснительность!

— Слушай! А что бы ты хотела услышать от меня?

— Ты скажи всего пару слов, не разочаровывай меня!

Яо У восхищена мною!

Пусть даже всего чуть-чуть влюбилась, все равно какая неожиданность, какая несказанная радость! Я — 17-летний юноша — до сих пор не знал, что могу нравиться какой-нибудь девушке. А тем более такой, как эта! То, что я нравлюсь пусть даже немного, для меня уже большое счастье! Если бы я своими ушами не услышал то, что она сказала, как бы я осмелился надеяться, как посмел бы поверить? До того я и думать не мог о них! Они, конечно, были не такие, как «лицо-яблоко», которую я встретил в поезде Харбин-Пекин! В их облике было величие, было видно, что они смотрят на окружающих свысока, как будто они подарили им этот мир. Это чувство превосходства да красивая внешность, в которую они уверовали, очевидно создали некую более важную психологическую основу. Она, как невидимая вольтова дуга, окружала их со всех сторон. И если кому-то приходило в голову приблизиться к ним, то он обжигался, как от электрического тока.