Обе девушки сели рядом со мной, не обращая больше ни малейшего внимания на того субъекта.

Мощь столичной организации «Совместные действия» в то время была известна повсюду, ее английский вариант названия распространился очень широко, приняв мистическую окраску. Робкие люди, встречая человека из «Совместных действий», прятались, как мыши от кота. Эти две хунвэйбинки из «Совместных действий» остались в моей памяти «женщинами-рыцарями», как те 13 сестер времен золотого века бугэнов[47] и огромных перемен, когда они в период «Великой революции» мыкались по всему свету. Я и уважал их, и боялся, и стыдился, и был признателен им. Мог ли парень, встретив героинь, не стыдиться? Я сжался в комочек, душа ушла в пятки. Сидел между ними, не смея шелохнуться.

Субъект из организации «Дин тянь и ди» сразу сник. Он понял, что не представляет интереса, зло фыркнул и протиснувшись в общую массу, униженный, незаметно исчез.

Хунвэйбинки из «Совместных действий» перемигнулись и громко рассмеялись. Проявляя такт, я быстро встал, чтобы они могли сидеть свободней, робко, угодливо поблагодарил их.

Они были одеты в военные кители из чистой шерсти, пошитые специально для женщин, в военные брюки из лавсана цвета хаки, обуты в туфли на среднем каблуке, не сковывающем движение. До «великой культурной революции» такую военную форму одежды разрешалось носить лишь старшим офицерам. Во время «культурной революции» ее вдруг стали одевать артисты агитбригад художественной самодеятельности воинских частей во время выступлений. Военная форма одежды из лавсана в войсках появилась недавно, и то, что они могли носить такие лавсановые брюки, а не диагоналевые, говорило о том, что, очевидно, в войсковой части они находились на особом положении.

На голове у них были новейшие мужские военные кепи. Волосы были заправлены под козырек так, что не высовывалась ни одна прядь. «Эволюционная мода», которой жаждали девушки-хунвэйбины тех лет, выражалась словами: «не люби красную одежду, любя военную одежду». Иначе говоря, в те годы они не могли даже про себя подумать о «красной одежде», все материальное и духовное, включая красное одеяние, принадлежало к «буржуазной» категории. Эти две хунвэйбинки из столичной организации «Совместные действия», одетые во все военное, выглядели особенно героически, браво и изящно. В них сочетались элегантность и надменность, вели они себя необыкновенно темпераментно.

Они были просто прелестны и очаровательны. Кожа белоснежная. Лица чистые, как яшма. Особенно замечательны были руки: изящные пальцы, ногти заострены, как нежные луковицы или ростки бамбука, только что вылезшие из земли. Если бы они были одеты не в военную форму, а в красное платье, их можно было бы выпускать на сцену в амплуа молодых героинь. А если бы их взяли на киносъемки, то сыграть роль интеллигентной, знатной, образованной женщины для них не составило бы труда: выбросить руку, выставить ногу, нахмуриться или улыбнуться — все это могло у них получиться самым естественным образом. Короче говоря, им шла любая одежда: и красная, и военная. Я про себя догадывался, что они студентки либо театрального, либо кинематографического института, а нарочно выдают себя за хунвэйбинов организации «Совместные действия», чтобы тем самым запугать грубого и наглого субъекта из организации «Дин тянь ли ди». Не исключено, что презрение, иронические насмешки, наставления, которые они высказали тому типу, были всего лишь игрой, возникшей спонтанно. Такие догадки в какой-то степени вернули мне чувство собственного достоинства хунвэйбина-мужчины.

Увидев, что я встал, услышав, как я робко и угодливо поблагодарил их, они перемигнулись и громко расхохотались.

Они смеялись совершенно свободно, ничуть не стесняясь, даже несколько излишне развязно. Окружавшие их люди по-разному отнеслись к ним. Но было очевидно, что они вызвали исключительный интерес многих. Взоры некоторых так прилипли к ним, как будто их тела были намазаны клеем. Благодаря их привлекательной внешности? Или потому, что они были одеты не так, как все? А может быть благодаря их исключительно бравому и героическому виду? Или потому, что были элегантны и надменны, необыкновенно темпераментны? Откуда мне знать! В вагоне, похоже, не было их сторонников, а те, кто оказался рядом, не определили свои симпатии или антипатии к ним, либо не придавали значения происходящему.

— Мы же выручили тебя из беды, а ты как будто боишься нас? — спросила одна из них, та, которая дала пощечину типу из организации «Дин тянь ли ди», с состраданием глядя на меня. Ее скорбный тон, ее любовь и жалость, сердечная боль были такие, как будто они вырвали юного отрока из лап бандита.

— Я не боюсь, я не хочу, сидя между вами, стеснять вас! — сказал я.

— Это не имеет значения, садись! Не сядешь ты, скоро заявится кто-нибудь толстый и попросит чуточку уступить места, как мы ему не уступим?

Я подумал, что, наверно, так и будет. Если действительно придет толстяк и сядет между ними, то разве он столько займет места, сколько занимаю я. Свято место пусто не бывает. Если сяду, можно считать за добро отплачу добром.

И тогда я сказал:

— В таком случае вы сядьте вместе, а мне немного места оставьте с краю! Два цуня[48] — и хватит!

— Два цуня? Ты считаешь, что ты настолько тонкий?

— Чертенок-хунвэйбин, брось ты показывать нам манеры юного джентльмена, лучше, золотце мое, слушай нас, садись в середину! Мы будем охранять тебя слева и справа!

— Мы с удовольствием станем для тебя « женщинами-рыцарями»!

— Старшие сестры-хунвэйбины не откажутся охранять чертенка-хунвэйбина! Они откровенно подсмеивались надо мной, одна из них, взяв меня за руку, как мать непослушного ребенка, подтащила к полке и посадила посередине между ними.

Я стал объектом их шуток, покраснел и не смел что-либо сказать, боясь снова изречь какую-нибудь глупость, позволил им от души повеселиться.

— Откуда везешь такой аромат?

— И в самом деле! Чертенок-хунвэйбин, что за особенную вещь ты принес в вагон?

— Это два помпельмуса в моей сетке так сильно пахнут, — ответил я.

— Помпельмусы? Ты почему раньше не сказал? Мы изнываем от жажды!

— Этот красивенький книжник оказывается обо всем подумал, не то, что мы, а? А мы и не догадались прихватить с собой несколько пампельмусов!

— Красавчик! Чем ты так привлекаешь к себе людей? Ты посмотри, он покраснел!

— О-о-о! Белый красавец стал красным! Какой он благовоспитанный да застенчивый, он скорее похож на юного странствующего сюцая![49]

Еще один раскат хохота.

Я раздумывал: а может быть я им понадобился на полке между ними не только из-за боязни, что их может потеснить какой-нибудь толстяк, а еще и потому, что они сразу увидели, что я, как чертенок-хунвэйбин, доставлю им развлечение?

В конце-концов я тоже хунвэйбин! Хотя по возрасту моложе их на несколько лет. Неужели, по их мнению, мое чувство собственного достоинства ничего не стоит?

Первоначальное мнение, которое сложилось у меня по отношению к ним, резко пошло на убыль. Какое же они имеют преимущество перед хунвэйбином председателя Мао? Дочь «каппутиста» в метеорологическом училище в Чэнду относилась ко мне по-родственному и с любовью, как старшая сестра. А они, черт возьми, подобно избалованным отпрыскам, даже насмехаются, как над ребенком! Неужели они считают, что если они втащили меня в вагон, отчитали того типа из организации «Дин тянь ли ди» и дали мне место, то имеют право выставлять меня на посмешище, потешаться надо мной, как им захочется?

У меня в душе росла неприязнь к ним. Или точнее будет сказать — огромное желание дать отпор.

Я снова поднялся с полки с намерением побыстрее уйти от них, перебраться в другой вагон.

— Ты куда? Не уходи! Что, боишься, что мы съедим часть твоего помпельмуса?