Наевшись, я с оставшейся пампушкой и кусочком другой в руке направился к выходу. Я не предполагал, что у Двери стоит страж, который не разрешал выносить пищу с собой: надо съедать на месте. Знай об этом раньше, я съел бы эти две пампушки полностью и не набивал желудок какой-то кашицей. Не в силах расстаться с ними и отправить их в корзину, стоявшую у двери, я вернулся к столу, чтобы съесть их, но желудок не принимал. Я быстренько засунул за пазуху оставшиеся пампушки, досадуя на себя за то, что не сделал это раньше.

Возвратившись в зал музея, я, усталый, не раздеваясь, бросился на пол и снова завалился спать.

Проснулся лишь утром на следующий день. Больше полчаса пришлось простоять в очереди, чтобы умыться.

После завтрака посмотрел на себя в зеркало, стоявшее в зале: одежда на мне была грязная и помятая, волосы в беспорядке. Стыдно было видеть такое чучело. Я похож был на несчастного бродягу. Как с такой физиономией показаться на улицах Пекина? Как идти на смотр к многоуважаемому председателю Мао?!

В голове долго боролись всякие мысли, наконец, решил истратить оставшиеся пять юаней, купить полотенце, зубную пасту и зубную щетку, мыло. Все это закупил и хотел уже возвращаться, чтобы, воспользовавшись солнечным днем, выстирать одежду, но неожиданно встретил одного соученика, вместе с которым ехал в поезде. Вид у него был ничуть не лучше моего.

Он рассказал, что остановился в одной из начальных школ. Прошлую ночь спал на двух спаренных партах.

— Мы, человек 200–300, все спали на партах, подстилали циновки, укрывались шерстяными покрывалами, — сказал он, растирая лопатку, — парты, черт бы их побрал, очень узкие, за ночь три раза падал на цементный пол!

Когда я сказал, что мы остановились в музее министерства геологии, он был несказанно восхищен и тут же спросил, не могу ли я помочь ему перебраться туда же.

Я, конечно, обрадовался встрече с соучеником, однако ничем не мог ему помочь — для входа в музей нужен был «пропуск в общежитие».

Он до крайности расстроился.

А я, наоборот, позавидовал ему, потому что у них были шерстяные покрывала.

Он предложил мне вместе сходить в Военный музей.

Меня смущало то, что туда очень далеко, боялся, что вернемся поздно, не успею на ужин и придется голодать. И в то же время не хотел испортить ему настроение, поэтому предложил сходить вместе на площадь Тяньаньмэнь.

— Вот глупец! Ведь мы же все равно будем проходить через площадь Тяньаньмэнь во время смотра, который будет проводить председатель Мао. Если мы побываем там раньше, то впечатление, которое оставит смотр, не будет столь глубоким! Надо сделать так, чтобы осталось самое сильное впечатление! Это — огромное событие, которое должно войти в историю также как и китайская революция, история тоже нуждается в том, чтобы ее писали — резко возразил он против моего предложения.

Я внимательно обдумал его слова, нельзя сказать, что в них не было резона, и согласился вместе с ним сходить на экскурсию в Военный музей. Покраснев от стыда, я высказал ему свою просьбу — купить для меня билет на автобус. Так как денег у меня совсем немного и скоро понадобятся — ведь еще придется покупать фотографию, на которой изображены вместе председатель Мао и заместитель верховного главнокомандующего Линь, и неизвестно, сколько денег потребуется для этой цели.

— Дурень! Ты самый настоящий дурень! Кто мы с тобой? Мы гости Пекина, приехавшие по приглашению председателя Мао! На поезде ехали бесплатно, а в автобусах надо платить? Смешно! — пристыдил он меня.

На самом деле все произошло так, как он сказал: при входе в автобусы и выходе из них кондукторы совершенно не интересовались, есть ли у нас билеты. Столица тех лет была похожа на ту, какой ее знали во время оккупации ее объединенной армией восьми государств (1900–1901 гг.), или какой она была при нашествии маньчжурских войск: хунвэйбины, приехавшие за тридевять земель, заполонили все улицы города. Везде развевались «княжеские» боевые знамена. Машины различных течений, пропагандировавшие идеи Мао Цзэдуна, сновали, как челноки. Они транслировали торжественные заявления, дипломатические ноты, серьезные предупреждения, энергичные протесты. Неизвестно, сколько сот или тысяч громкоговорителей было установлено во всем Пекине. «Алеет Восток», «В открытом море не обойтись без кормчего» и многие другие революционные песни, воспевавшие председателя Мао, изречения Мао, стихи и песни самого председателя целыми днями оглашали улицы Пекина, а вечером устремлялись к млечному пути. Наверно, кроме председателя Мао, ни один монарх страны, нации или династии не вынес бы таких шумных, таких горячих торжеств, а потом, оставшись один на один с самим собой, довольствовался бы своим одиночеством.

В Пекине все стены выкрасили в красный цвет и исписали бросающимися в глаза «высочайшими» или «новейшими» указаниями. Каждая улица Пекина превратилась в подлинно красную. Пекин потонул в «красном море». Пекин стал огромным лагерем хунвэйбинов, съехавшихся со всех уголков страны. Пекин стал штабом главного командования бунтарей всей страны.

А главнокомандующим был председатель Мао.

«Ты прекрасно знаешь историю, ты можешь успешно руководить многочисленным войском» — говорят, что эти слова написаны были тогда самим председателем Мао для любимого заместителя верховного главнокомандующего Линя. Так ли это — сейчас уже трудно проверить. Во всяком случае хунвэйбины верили и переписывали их друг у друга.

Под многомиллионным войском, конечно же, подразумевались хунвэйбины. На груди огромного числа хунвэйбинов, прибывших в Пекин за многие тысячи километров, висел иероглиф «преданный», сделанный в форме сердечка. Маленькие — величиной с ладонь, большие — с тарелку. Некоторые сделаны грубо, не радуют глаз. Другие — тоже грубо, но красиво, вышиты серебряной и золотой нитями, смотрятся прямо-таки как произведения искусства. Группы братьев и сестер хунвэйбинов из числа национальных меньшинств на широких улицах города с песнями и плясками выражали чувства радости и счастья в связи с прибытием в Пекин на смотр к многоуважаемому председателю Мао.

В Военном музее море народа. Некоторые хорошо известные людям картины и экспонаты были сняты с показа для переделки. А в обновленном варианте картины «Соединение войск в Цзинганшане» председатель Мао пожимает руку уже не главнокомандующему Чжу Дэ, а Линь Бяо, который в то время был всего лишь командиром роты. Новейший вариант картины «Председатель Мао отправляется в Аньюань» говорит нам о том, что действительным руководителем Аньюаньского восстания был не Лю Шаоци, а Мао Цзэдун.

Снаружи военного музея в разделе критики расклеены карикатуры. Я уже не помню их, забыл. Но одна врезалась в память и сидит в голове по сей день.

На ней Лю Шаоци, стоя в лодке и отталкиваясь шестом, переправляется через реку. Пэн Дэхуай стоит на берегу в прощальной позе, машет рукой и поет:

Пэн Дэхуай изображен уродцем. Лю Шаоци — тоже. На картине «Гнусная сотня» уже появился Дэн Сяопин, правда, пока еще на втором плане, всего лишь позади Лю Шаоци.

Многие из нас старательно срисовывали карикатуры для себя. Мне, как и другим ученикам, тоже хотелось сделать несколько зарисовок, с блокнотом в руках я протиснулся в первые ряды. То были картины не простого любительского уровня, а шедевры, в них была видна рука знатока определенного жанра. Правда, трудно утверждать, но в те годы великая культурная революция вырастила не только большую плеяду «народных лидеров», «теоретиков», «полемистов», «ораторов» и «поэтов», но также и множество «карикатуристов». Карикатура — это наиболее острое оружие большой критики. А поскольку это оружие, то люди хотели сами овладеть им, пользоваться им. Только во время великой культурной революции простые люди могли произвольно глумиться над своими бывшими вождями.