Над поздравлениями пришлось задуматься. Они — это люди, которые живут в Пекине, а ни с чем не сравнимое счастье быть принятыми председателем Мао, в первую очередь досталось нам, а не им, к тому же они должна нас обслуживать. И они ничуть не ропщут, а мы из-за того, что нас подняли немного раньше, стали ворчать, не смогли воспринять это с пониманием. Когда едут на ярмарку, встают куда раньше! Подумав так, я успокоился, почувствовал себя счастливейшим человеком. Хотя на теле была сырая одежда, однако сердце переполнилось счастьем. Боюсь, что в этой жизни не будет второго случая поучаствовать в смотре, проводимом председателем Мао! Разве только, если он развернет вторую великую культурную революцию.

Когда построились и вышли из столовой, я увидел старика-сторожа музея, он стоял на крыльце и, подняв обе руки, молча махал нам на прощание. Интересно, завидовал ли он нам?

ГЛАВА 15

Небо непроглядно черное. Так называемая предрассветная темень и тишина. Холодно. По моим воспоминаниям, зима в тот год в Пекине пришла особенно рано. К счастью, у меня было пальто. Иначе я в своих мокрых куртке и брюках, наверно, умер бы от холода в те предрассветные часы.

Пекин, весь день шумевший и кричавший, только в этот момент, когда ночь одолела день, затих. То была обычная тишина. И в то же время, казалось, — очень даже не обычная. Когда мы дошли до конца переулка, я увидел, что по обеим сторонам улицы на небольшом расстоянии друг от друга стояли вооруженные военные.

Построившись в колонны, мы под командованием командира батальона направились в Пинъань, а из Пинъаня — в Дунсы. Там тоже чуть ли не вплотную один к одному по обеим сторонам улицы стояли шеренги солдат Народно-освободительной армии. Колонна за колонной под командованием военнослужащих НОА из разных улиц к нам выходили хунвэйбины и вливались в наши ряды. Колонна становилась все мощнее и мощнее. Постепенно выстроилось войско, которому не было ни начала, ни конца. Перед одним из перекрестков ввели ограничения. Видимо, для того, чтобы к нам не могли присоединяться те хунвэйбины, которые не должны были участвовать в смотре. Немного погодя командир батальона приказал нам сделать перекличку в группах и впредь не допускать в них посторонних, чтобы предотвратить проникновение в наши ряды классового врага. Командир нашей группы сказал, что, со слов того маленького бойца, он и их командир батальона уже несколько раз водили хунвэйбинов на прием и смотр к председателю Мао и ни разу ничего не случалось, за что они получили благодарность от Центрального комитета по делам культурной революции.

С этой минуты мы стали смотреть на него другими глазами.

Вместе с потоком наша колонна зашла в один из переулков вблизи Дунсы. Сейчас припоминаю, что то был все-таки не маленький переулок, а длинная улица. Огромное войско заполнило всю эту улицу, как бы укрывшись в ней. Поток остановился. Маленький боец сказал нам, что здесь мы будем ждать до рассвета.

Потом мы наблюдали, как прояснялся день. Казалось, чем дальше, тем медленней тянется время. Наконец, рассвело — было всего шесть часов утра. Маленький боец сообщил нам, что смотр начнется только в 10 часов. Он посоветовал нам набраться терпения. Еще ждать 4 часа — как много надо иметь терпения! В моей памяти не было случая, чтобы я выдерживал такое длительное испытание. После этого случая мое терпение тоже ни разу не подвергалось такой продолжительной пытке.

В ходе вынужденного ожидания и проверки способности на долготерпение мы съели все, что у нас было. Желудки заполнились. Сырая одежда на мне высохла. Поднялось солнце. Люди немного согрелись, громко, с подъемом запели революционные песни. Пели повсюду. Несколько военных с успехом поднимали настроение: руководили пением, запевали песни, в такт песни размахивали руками и хлопали в ладоши, как только могли подогревали настроение людей. Песни непрерывно возникали то здесь, то там. Один мотив накладывался на другой, одни старались перекричать других, пели с большим энтузиазмом.

Жители обеих сторон улицы не могли выйти из дворов, не могли войти в дома. Во всех домах к окнам прилипли лица людей, разных по возрасту и по полу, жадно смотревших на нас. Иные из нас, захотевшие пить, просили у них воды. Те тут же открывали окна и подавали стаканы с кипятком или чаем. А если кто-то просил поесть, то и эта просьба удовлетворялась с великой щедростью. Этот кто-то благодарил их, они отвечали «не стоит благодарности» и говорили, что прием хунвэйбинов, прибывших в Пекин из других мест, — это долг жителей столицы. В те годы часы на руке хунвэйбина были редкостью. У многих военных Народно-освободительной армии тоже не было наручных часов. Правда, комбат был с часами, но никто не хотел спрашивать у него время, боясь, что ему не понравится наше нетерпение. Поэтому мы часто стучали в окна жителей столицы и спрашивали у них. Они терпеливо отвечали на вопросы. А некоторые старики и дети сами открывали окна и периодически сообщали время.

— Восемь тридцать!

— Девять часов!

— Девять двадцать пять!

— Девять сорок пять!

— Ровно десять!

И тут вся улица всколыхнулась, подхватила:

— Ровно десять! Ровно десять!

— Наконец-то наступил самый счастливый для нас момент!

— Да здравствует председатель Мао! Да здравствует, да здравствует председатель Мао!

Когда выкрики прекратились, движение колонн еще не началось. Хунвэйбины на улицах забеспокоились.

Военные с трудом сохраняли порядок. Они сообщили, что им сейчас передали весть о том, что сегодня многоуважаемому председателю Мао нездоровится, что время смотра, возможно, отодвинется.

Будто ушат холодной воды вылили на головы людей, настроение хунвэйбинов на улицах вмиг упало. Все опасались, что из-за недомогания председатель Мао может не подняться на трибуну Тяньаньмэнь и в этот день смотр не состоится.

Ждем не дождемся. Только в одиннадцать тридцать под руководством военных, наконец-то, началось движение нашего разношерстного войска, теснившегося на той длинной улице.

Улица Дунсы (а может быть и Дундань) была оккупирована непрерывным потоком колонн хунвэйбинов, как вода катившихся по ней. Шеренги по 30 человек беспрерывно, без конца и начала шли вперед перебежками: то останавливаясь, то делая рывок вперед.

Послышались могучие, восторженные звуки песни «Алеет Восток».

Погода выдалась как на заказ. Хотя ночью веяло прохладой, зато днем ясное небо уходило в бесконечную даль, яркое солнце висело прямо над головой.

Когда повернули на улицу Тяньаньмэнь, из шеренг в 30 человек перестроились в шеренги по 60 человек. Потоки со всех улиц слились вместе, звуковые волны «да здравствует», как воронье карканье, донеслись до первых рядов:

— Да здравствует председатель Мао!

— Да здравствует председатель Мао!

— Да здравствует, да здравствует председатель Мао!

Все это напоминало стоны доносившихся издали морских волн.

Эти возгласы как бы звали нас, они заглушали централизованные команды военных. Колонны смешались. Строй сломался. Образовался общий людской поток, он неудержимо устремился вперед.

Наконец, я увидел Тяньаньмэнь!

Наконец, я приблизился к трибуне Тяньаньмэнь!

Трибуна пуста. А где же председатель Мао? Почему председателя Мао нет на трибуне?

Оказалось он уже больше часа простоял на трибуне Тяньаньмэнь, проводя смотр. Он, старый человек, устал. Он, многоуважаемый, должен отдохнуть.

Те, кто уже увидел Мао, хотели еще раз взглянуть на него. Те, кому не удалось посмотреть на него, были недовольны тем, что не увидели. Поэтому перед трибуной Тяньаньмэнь сгрудились миллионы хунвэйбинов! Действительно миллионы!

— Да здравствует председатель Мао!

— Да здравствует, да здравствует председатель Мао!

— Мы хотим видеть председателя Мао!

— Мы хотим видеть председателя Мао!

Скандировала, кричала, плакала многомиллионная масса хунвэйбинов. То была картина безумного фанатизма, какого не видело человечество за всю историю своего существования!