- Давайте на него наберём, может, он где-то в сумках? - предложил Гриша.
Он набрал мой номер на своём телефоне. Мы поставили сумки и стали ждать, что из какой-нибудь «задилидонкают» звонки, но сумки и чемодан молчали.
- Я - с тобой, - сказала Геля.
Мы поспешили обратно, пока не отогнали поезд, но айфон в вагоне не нашли.
Я шла и понимала, что осталась не только без связи, но и без интернета - бюджетный отдых превращался ещё и в дикий.
- Нашли? - спросил нас Гриша, когда мы вернулись.
- Нет. Ну ладно, чего уж там...
Но не успели мы сделать и несколько шагов, как из сумки раздалось знакомое пиликание. Это звонил мой Любимый, узнать, как я доехала, и как меня встретили. До этого Гриша просто второпях неправильно набрал номер.
Радости не было границ: и звонок, и находка.
- Если бы это случилось с Гелькой - я бы её убил, - подытожил ситуацию Григорий.
«Хахаль, он и есть хахаль. А ведь не ошиблась!», - мелькнула мысль.
Ангелина что такое невнятное промяукала о том, что неплохо бы заехать на море на пять минут.
Но Гриша уже был Моториным. Он сказал, что завтра - мотогонки, что он не намерен их пропускать, и хочет раньше лечь спать.
Ангелина сначала пожала плечами, извиняясь за его откровенную грубость и бесцеремонность, а потом вдруг выпалила:
- А ты знаешь, Гриша - поляк!
- Да что вы говорите! Европеец, то есть? - заполнила я образовавшуюся после её слов паузу.
- А я знаю, что ты тоже полячка. Да?
- Да. По папе.
- А Гриша - по маме.
- В настоящее время я только русская.
- Я сижу между двух поляков, - искренне радовалась Ангелина.
«Какие же куры, эти влюблённые бабы», - подытожила я встречу.
Про море Саша слышать не хотел, Ангелина, пожимая плечами, извинялась, но я не расстраивалась - такси в городе есть.
Я позвонила знакомой Ане-Амазонке, девушке из такси, и она отвезла меня на «Высокий берег». Я рада была всем, кого встречала в этом тёплом городе. И мне были рады...
Долго я не плескалась. Усталость и вагонную «романтизму» я смыла, а остальное - дальний заплыв с сердечными рыданиями - оставила на завтра. Будет чем заняться.
Сердечные рыдания далеко в море - мой собственный способ очищения души и борьбы с депрессией и усталостью. Некоторые так ревут в церкви. Я тоже это проходила, но оставила далеко в прошлом. Настолько позади, что... Просто забыла. Теперь же я рыдаю под высокое сопрано, хорошее хоровое пение и просто прекрасную музыку. Ещё я рыдаю, когда читаю свои стихи, но это - мой секрет и очень личное.
Мой муж от этого приходит в такой поросячий восторг, что никакой морковки не надо. Вот как только что-то выльется на бумагу с души - прошу его послушать, а в конце как начну реветь, как дура какая.
А он всегда говорит: «Какая ж ты у меня, Нюрок, впечатлительная!», - и смеётся.
И я тогда тоже смеюсь.
Малость отступила от темы. Про халяву рассказала, про хахаля - тоже. Осталось - про евреев...
Привезла меня Анна обратно.
Какая девушка, я вам скажу! Мне так очень нравится. Не замужем. В руках всё горит - в хорошем смысле слова - а хорошего мужчины рядом нет. Представляете, у женщин курортных городов беда с нормальными мужиками. Курортников навалом, а для жизни - трудно найти. А хахаля - эдакого белоруса! - она бы в три шеи выгнала. Говорю же: «Амазонка!». Я ей на рождество пообещала жениха найти...
Зашла я к Ангелине в дом. Хорошая квартира на первом этаже.
- Хорошая у тебя квартира, Геля. Комнаты большие.
- Это - наша с Гришей.
И тут я поняла, что женщина не иначе как очарована «носом», и любые разговоры здесь бесполезны, а намёки - тем более...
Григорий Моторин спать ложиться не торопился. После того, как его миновала доля завозить взбалмошную тётку на море, он решил оказать белорусское гостеприимство в Гелькиной квартире. На столе возвышалась двухлитровая баклажка какого-то пива и миска с нарезанной капустой. Про капусту Геля сказала, что это единственная еда у них в доме последние три месяца - вся с нового урожая.
От пива я отказалась - не люблю.
Гриша после этого оживился. А когда узнал, что я ещё и не курю - даже обрадовался. Видимо, не очень любил, когда его «обкуривают и объедают».
Но у меня были и свои «продовольственные запасы». «Идёшь на день - бери на два!», - всегда говорила мне бабушка. Игорь мою бабулю знал мало, вернее, почти не знал, но думал, видимо, так же. Вот тут-то и наступил час «Х» для початой бутылки «Вермута» и тех продуктов, до которых не добралась инвазийная девица. Стол стал похож на праздничный. Гриша налегал на пиво, а мы с Ангелиной приканчивали «Вермут», сыр, капусту и еврейскую колбасу.
Еврейская колбаса - лучшая колбаса в мире. Однажды мы купили палочку, всё в той же Анапе. Мы пытались её нарезать, но сломав об неё не один нож, выяснили: ей «хоть бы хны». В конце концов, она присутствовала на нескольких стихийных сабантуях, но выжила, пережила дорогу домой в поезде «Анапа - Липецк», а ещё через месяц мне позвонила подруга - благодаря которой я познакомилась с Анапой - и сообщила мне, что её всё-таки прикончили усилиями всей семьи.
Я люблю пошутить за столом. Ангелина, выпив вина, немножко расслабилась, и мы с ней стали смеяться над тем, как искали телефон...
Тут я вспомнила, что привезла ей чудесный подарок. Её нарядили, и она снова стала нарядная, яркая, весёлая...
Потом смеялись над Гришиной баклажкой пива и предложили не «дуть его в пустую», а попробовать справиться с еврейской колбасой. Гриша от колбасы не отказался. Справился и принялся нахваливать...
Мне было хорошо.
Мы сидели втроём: армянка, русская и белорус и болтали на простые жизненные темы. Всем было уютно, пока вдруг не заговорили о войне. О страшной братоубийственной войне. Женщины говорили о женском, и - по-женски. Мужчина - по-мужски, и о мужском.
И сразу возник хаос. Как будто невидимый ветер задул свечу на подоконнике. И стало темно...
- Колбаса хорошая, а вот евреев я ненавижу, - вдруг сказал Гриша.
- За что?
- А ни за что! Ненавижу - и всё...
- Гелька говорила, что ты поляк? - спросила я.
- Я подданный царства Литовского! - гордо козырнул «Подданный».
«Ой, мама! Крепкое, видимо, пиво...», - подумала я.
- Это мама моя - полька! - продолжал распускать ветви родословной Гриша.
- А как у неё фамилия? У мамы? - спросила я.
- Кухаревич...
- А дедушку твоего как звали? Папу маминого?
- Леонид...
- То есть ты - внук Лёни Кухаревича, идеальный еврей по материнской линии - сейчас заявляешь, что ты ненавидишь евреев?
Сначала была долгая пауза.
Гриша Моторин - ныне Гоша Кухаревич - был настолько ошарашен такой новостью, что когда он открыл рот, чтобы что-то сказать, я тут же вспомнила Васю Кроликова из фильма «Ширли-Мырли». Но я мало того, что вспомнила - я немедленно воспроизвела: «Тётя-мама, скажи ты мне как на духу, как русский человек - русскому человеку. Фактически, я что, Изя Шниперсон?».
И вот в этом месте Ангелина разразилась звонким заливистым смехом. Она смеялась искренне и долго, а невысокий Гриша становился всё ниже и ниже ростом. Выражение его лица менялось на глазах: он из понтового качка превращался в маленького обиженного мальчика.
- А я-то думаю, что это ты, Моторин, такой жадный? Ты же сигареты пересчитываешь в пачке, - добила его Геля.
«Тихое Лето» - Гриша - оставшийся вечер вёл себя, как приличный простой человек.
Ангелина стала сама собой. Она рассказывала о дочери, об общих знакомых. Хранила их секреты и была той самой Ангелиной, которую я знала.
Если вдруг ты, Геля, когда-нибудь прочитаешь этот мой репортаж - я хочу, чтоб ты знала, что ты очень хорошая и добрая, а я желаю тебе счастья пусть даже и с Моториным-Кухаревичем.
Спать мы расходились довольные встречей. Думаю, и Гриша - тоже...
Насколько, узнаете в следующей части: «Еврей - это вам не просто так! Или, узнает кошка, чьё мясо съела...».