А пока они их шерстили, то Алла Викторовна - красавица писаная, английский с французским в совершенстве, хоть сейчас в посольство на работу - развернулась к ним задом и что-то там, на торговом столе пальцами перебирает. Якобы документы готовит.

А когда «налоговые» к ней - со всей свойственной им «вежливостью» - обратились: «А вам что, особое приглашение нужно? Давайте ваши документы!», - она замерла, но к ним не повернулась. Тогда они её за плечо потеребили, мол: «Мы ждём!».

Тут наша Алла Викторовна и выдала «по Станиславскому»! Развернулась и давай креститься, а потом - глаза на переносицу и с «кашей» во рту: «Мне мама сказала: ничего никому не давать!».

И так она про это «не давать» заладила, что они её вначале успокаивать начали, а потом уже и не знали, как отвязаться. Печатей, каких было можно, ей понаставили на год вперёд, а уходя, сокрушались: «До чего народ довели, даже дураков жизнь на рынок выгнала: кого только не увидишь здесь! Свят, свят!».

Как тут не поверить, что есть и там добрые люди.

Надо признаться, что окружающие были ошарашены такой изобретательностью Аллы Викторовны. А она больше всего сокрушалась о том, что её родители или ученики могли в таком виде увидеть. Но ей всё сошло с рук...

«Я тоже так могу!», - решительно подумала я и, вскочив на постели, повернула к вошедшим перекошенное лицо с косматой головой.

- Чего припёрлись? Видите, сплю! - спросила я, шепелявя, и тут же отвернулась, укрывшись простынёй с головой.

Духота, бардак и стол, заваленный лекарствами, были моими декорациями. И мне - главному и единственному здесь гениальному актёру - хватило нескольких секунд, чтобы оценить обстановку: горничная - в извиняющемся шоке; «подселёнка» - амёба в очках! - в культурным шоке.

- Простите! - услышала я голос горничной, а затем - щелчок закрывающейся входной двери.

«Ура! Победа! Нормальный здоровый человек ни за что не подселится к прибабахнутой болезной тётке, да ещё за две тысячи триста в день!», - радовалась я, как ребёнок.

Сил появилось столько, будто в меня их влили из ведра.

Напевая, я спустила ноги на пол и на носочках протанцевала в ванную. Хорошенько вымылась, уложила волосы феном, накрасила губы. Заправила покрывалом постель, убрала со стола и выбросила использованные лекарства и шприцы, хорошие - спрятала в ящик тумбочки. Затем раскрыла шторы и впустила свежий морской ветер в комнату...

Ужин прошёл прекрасно.

Семья «бегемотихи» оказалась обязательной, и к моему приходу они уже уходили, отужинав и пожелав мне приятного аппетита. А я, ужинав с именно таким аппетитом, только сейчас поняла: какая же я была голодная!

«Сейчас отдохну, и - на море!», - мечтала я.

Солнце садилось. Высоченные сосны подсвечивались снизу его последними лучами. Мир был добр ко мне в этот ласковый вечер?

Ага...

Я поднялась в номер за полотенцем и купальником. Открыла дверь...

- Давайте знакомиться! Меня зовут Инна! В моём номере, на соседней кровати сидела «подселёнка»-амёба в очках.

В чём и где я ошиблась? Чего не просчитала?..

Я, признаться, была крайне удивлена такому сюрпризу. Подумала: «Вот это номер!», - а вслух сказала:

- Меня зовут Оксана.

«Как же это необычно, когда в наше время тебе селят в номер совершено чужого человека. Номеров свободных - завались! Какая необходимость тесниться? Для экономии чего? Электроэнергии? Труда горничных?», - так думала я, но ответов не находила...

А «киндер-сюрприз», между тем, начала осваивать территорию. Сначала она потребовала убрать мой чемодан с прохода.

«Что ж? Законно...», - сказала я себе и молча откатила чемодан к своей кровати, не имея ни малейшего желания его сейчас распаковывать.

Как только проход освободился, Инну прорвало. Было такое впечатление, что я убрала чемодан с её языка.

- Мон шер, - сыпала она, грассируя. - Вы даже не представляете, кто к вам подселился! Было время, когда мне открывали лимузины! Я живу в Париже...

«А я - в Кологриве (20)...», - хотелось пошутить мне, но я промолчала.

И не только потому, что вступать было рано - даже имей я такое желание, слово вставить было бы некуда. Папа Инны, с её слов, был полковником внешней разведки, но недавно скончался, чем нанёс ей непоправимую травму. Она закончила МГИМО. Работала в посольстве России в Бельгии, а теперь - в связи с выходом на пенсию - преподаёт в своей альма-матер. Всё это она сдабривала французской речью, в которой изредка проскакивал малорусский говор.

- Я поплакала немножко у ресепшен, узнала, что вы моложе меня на целых 14 лет, и решила, что мы с вами найдём общий язык, - тарахтела она, - Я с молодёжью всегда нахожу общий язык.

- А плакать-то зачем надо было? - не сдержалась я.

- Вы так негостеприимно меня встретили, так негостеприимно... Даже не поздоровались. Но потом я решила, что вы спали и не ждали меня...

Ответов не требовалось. Создавалось впечатление, что она разговаривает сама с собой, перемежая русские слова французскими. Или - ещё какими. Я не сильна во французском.

Мозг мой работал: вопросов с каждой секундой становилось всё больше. На 62 года она совсем не выглядела. Высокая, красивая, умная... Странная... Плакала два часа и пошла селиться к болезной тётке, то есть - ко мне. Надо добавить, что угрозы я от неё не чувствовала. Мне было её жаль почему-то. Мне всегда всех жаль: сильных - за силу, слабых - за слабость...

Чемодан её был замотан плёнкой. Она прилетела: рассказывала про самолёт и попутчиков...

Во время её рассказа я наблюдала за ней - она начинала мне нравиться.

Я поняла, почему она вызывает у меня симпатию - она похожа на мою крёстную, мамину сестру. Крёстная была очень красивой женщиной. Чересчур красивой для послевоенных лет. Мой отец был фартовым парнем - эдакий «свободный художник». Таким нравятся красивые женщины. А крёстной не нравились «свободные художники». Зато моя мама была от него без ума.

Мама была большая модница, и такая же - большой ребёнок. От маминой безумной влюблённости в папу - который в свою очередь был страстно влюблён в мою крёстную - родилась я. И выросла похожей, как ни странно, и на папу, и на крёстную. Представляете, как бывает! Жалко, что папа этого не увидел...

Когда я увидела такое сходство «подселёнки» с крёстной, то у меня защемило в груди...

А ещё, Инна была жуткая неумёха! У неё всё валилось из рук, она ничего не могла найти и только тарахтела на своём французском.

Я решила зарыть приготовленный на случай «топор войны» и принялась ей помогать. Плёнку на чемодане, который она пыталась освободить, я мгновенно вспорола открывалкой для бутылок.

- Оксаночка, вы, наверное, машину водите? - услышала я ещё один достаточно странный вопрос

- Вожу.

- А я ничего не умею. Папа умер, и я - как без рук. А какой был у меня папа! Он работал в военной разведке, но давно вышел в отставку.

«Мой папа был кавалером армии Будённого!», - вспомнила я слова Раисы Захаровны  из фильма Меньшова.

- Вы знаете, я так испугалась, когда увидела в каких условиях и с кем мне предстоит жить... - откровенничала Инна.

«Станиславский, всё-таки, хорош!», - злорадно подумала я. - «Так на это и расчёт был!».

- Я вас, честно говоря, не ждала. И попыталась сделать всё, чтобы вы ко мне не вселились, - огорошила свою я Инну.

- Да? - искренне удивилась она. - Я возьму это на вооружение и сделаю так же, если ко мне захотят подселить кого-то после вас.

«И зачем она въехала, если так не хотела?», - спросила сама себя, пока Инна носилась по комнате туда-сюда и каждый свой шаг комментировала на французском.

В конце концов она немного угомонилась и сообщила мне:

- Когда меня будут спрашивать про отдых, то я буду отвечать, что самыми лучшими в нём были: вид на море из окна и соседка в номере.