Во время этой встречи Насонов устно заручился поддержкой Жданова. Вот почему он вел себя достаточно независимо на Ученом Совете. Вот почему заговорил об организации опытов по перепроверке выводов Лепешинской.
Тем не менее после Ученого Совета Насонов почувствовал, что положение остается напряженным и решил воспользоваться поддержкой, которую ему совсем недавно обещал самый крупный в стране партийный чиновник, управляющий наукой. Он послал письмо в ЦК партии Жданову.
«…я признал, — писал Насонов в этом письме, — что с нашей стороны было бы ошибкой то, что мы ограничились чисто словесной полемикой… и что в дальнейшем эту ошибку следует исправить.
Мое выступление встретило, однако, резко отрицательное отношение со стороны приехавших из Москвы товарищей, которые сразу же взяли по отношению ко мне тон судей. Мне были поставлены в пример выступления проф. Н. Г. Хлопина и проф. Б. П. Токина (также подписавшихся под критической статьей), которые полностью отказались от своей критики и признали ее ошибочной… Особенно негодовал по моему адресу присутствовавший на заседании инструктор горкома (партии. — B.C.) Бобовский, который потребовал, чтобы в постановление ученого совета был введен пункт, осуждающий меня и профессора В. Я. Александрова, полностью солидаризовавшегося со мною в своем выступлении. (В конце концов это не было сделано только благодаря заступничеству нашего директора проф. Д. А. Бирюкова.)»245.
Насонов заканчивал свое обращение в ЦК партии повтором тезиса о необходимости экспериментальной проверки «возможности самозарождения клеток». Он указывал:
«Это тем более необходимо, что фактический материал, опубликованный до сих пор О. Б. Лепешинской, вызывает у меня и у многих других очень серьезные сомнения»246.
Он также делился тревогой по поводу будущей судьбы руководимого им коллектива ученых:
«Глубокоуважаемый Юрий Андреевич! Я очень прошу Вас верить мне, что вопрос, по поводу которого я решился писать Вам, волнует меня не по личным соображениям. Не упрямство и не страх перед возможными ущемлениями руководит мною, а тревога за ту область биологии и медицины, в которой я работаю и за которую наряду с другими несу ответственность»247.
Отправляя письмо в ЦК партии, Насонов, видимо, не представлял, сколь серьезные кары, а не «ущемления» его ждут. Однако уехавшие в Москву Жуков-Вережников и Майский, равно как и их покровители, не оставили этого дела. Через непродолжительное время Президиум АМН СССР принял решение полностью ликвидировать Отдел общей морфологии ИЭМ, возглавлявшийся Насоновым (и, конечно, входившую в его состав Лабораторию цитофизиологии В. Я. Александрова).
Насонов, еще не потерявший веры в возможность помощи ему со стороны сидела ЦК партии, занимавшегося научными учреждениями и кадрами, отослал туда второе, более краткое письмо с описанием трагических последствий санкционированной в верхах победы Лепешинской. Он указал в начале письма на теоретические истоки исследований, проводившихся в его Отделе, на значимость для теории и практики уже полученных результатов, на факт присуждения именно за эти работы в 1943 году Сталинской премии. Он скромно (и жалостливо!) писал:
«Этот отдел является моей единственной исследовательской базой… Вот почему закрытие Отдела… практически означает для меня прекращение работ моего направления»248.
С тех пор, когда оригинал этого письма был отправлен в Москву из Ленинграда, минуло 48 лет. Пожелтела бумага на подписанной Дмитрием Николаевичем копии письма, кажется архаичным шрифт машинки — какого-нибудь дореволюционного «Refnington»’a, но до сих пор эта бумага несет и передает тем, кто берет ее в руки, душевную муку, вырывавшуюся из строк, написанных (или продиктованных) выдающимся русским ученым, прославившим свое имя праведными трудами и принесшим славу своей стране. Ничтожные в науке, но умелые в плетении интриги сведении счетов политиканы принудили гордого и независимого ученого униженно просить оградить его от посягательств на его детище, не позволить уничтожить его труд:
«Глубокоуважаемый Юрий Андреевич, я обращаюсь к Вам с просьбой о заступничестве. Я прошу, если возможно, сохранить мой Отдел, хотя бы в сокращенном виде, в ИЭМ’е для дальнейшего развития моих работ, я надеюсь и в будущем быть полезным моей Родине в смысле развития на основе диалектического материализма как теоретических проблем обшей физиологии, так и ряда проблем практической медицины.
Искренне уважающий Вас
и преданный Вам Д. Насонов»249
Заступничество не состоялось. Отдел Насонова закрыли. Александрова, крупнейшего ученого, лауреата Сталинской премии с 1 сентября 1950 года вышвырнули изо всех мест, где он трудился. Полтора года он оставался безработным. Насонов еще сохранял за собой руководство кафедрой обшей и сравнительной физиологии в Ленинградском университете и лабораторией в Физиологическом институте имени А. А. Ухтомского при этом университете.
Добившись закрытия Отдела в ИЭМ’е, лепешинковцы дотянулись и до университета. 13 декабря 1950 года там состоялось заседание ученого совета. На этот раз Насонову пришлось каяться и отрекаться, чтобы спасти и себя и сотрудников. Но Александров решил стоять до конца. В своем выступлении он повторил сказанное раньше: единственная ошибка тех, кто подписал «Письмо 13-ти», заключалась в том, что они не предприняли работы по экспериментальному анализу положений Лепешинской.
«Если бы мы раньше занялись этим делом, — сказал он, — так, вероятно, в настоящее время у нас были бы взгляды, основанные на собственном экспериментальном материале и, вероятно, мы не совершили бы той ошибки, которую сделали, подписав статью в «Медработнике» с априорными суждениями»250.
После такого заявления против Александрова один за другим выступили Токин, С. Гальперин, М. И. Виноградов и другие.
Возможно, в судьбе Александрова отрицательную роль сыграло еще одно обстоятельство, получившее известность лишь гораздо позже и выплывшее из тайников случайно. При разборе бумаг, оставшихся после кончины профессора Т. В. Виноградовой, была обнаружена копия ее доноса (подписанная собственноручно этой дамой — истовой сторонницей Лысенко) в НКВД[31]. Главными объектами нападок были Насонов, Александров и Юрий Иванович Полянский. Донос был отправлен 15 февраля того же 1950 года. На трех страничках машинописного текста, напечатанного через полтора интервала, Виноградова очень умело накаляла страсти. В чем другом, а в этом лысенкоисты были крупными спецами. Из ее слов вытекало, что Насонов и Александров — ярые морганисты и метафизики (говорилось и о том. что они закоренелые антимичуринцы), что их теория паранекроза только вредит стране:
«…огромные государственные средства тратились на разработку никому не нужных и идеологически вредных «паранекрозов»… Насонов… идеалистическую теорию паранекроза считает за великую науку будущего нашей страны, а задачи социалистического строительства, стоящие перед нами сегодня — за «мелкие вопросы», не заслуживающие его высоко-ученого внимания»251.
Она также «сигнализировала», что Насонов и Полянский побывали весной 1948 года в заграничной командировке, перечисляла их друзей, выписывая много еврейских фамилий, а потом добавляла:
«Другом Насонова является и Александров, у которого (как и у самого Насонова) тесные связи с заграницей: его мать и брат живут в Палестине (Александров — еврей), а сестра — в Америке. Недалекое морганистское прошлое этих друзей, в котором они не покаялись, их связи с заграницей, их «ученые» свидания на Мурманской станции и их энергичная борьба… против мичуринской перестройки… — все это несомненно звенья одной цепи, одной организации, ведущей политическую борьбу против советской науки… Как директор Мурманской станции Полянский, вероятно, имеет в своем распоряжении сведения секретного характера, касающиеся метеорологических условий нашего Севера, морских течений, карт, данных о ледовитости и т. п. При наличии друзей типа Насонова и Александрова… эти обстоятельства приобретают особый смысл. Мурманская станция несомненно имеет рацию и может связываться с заграницей»252.
31
Таисия Васильевна Виноградова, ассистент Догеля, переметнулась на сторону Лысенко и благодаря этому (и, разумеется, не без помощи таких писулек) сумела занять место заведующей кафедрой в Ленинградском педагогическом институте им. Герцена после выгона с этой должности профессора Ю. И. Полянского.