А когда Микола вышел из машины, комендант проворно подбежал к калитке и хотел ее открыть, словно не хозяина они привезли, а гостя. Но калитка не поддавалась чужому. Тогда Захарий саданул ее сапогом. Прочные, плотно подогнанные доски — отец всегда все делал добротно — только глухо ухнули в ответ.

Комендант обернулся к Миколе — открывай! Микола легко открыл калитку — чуть приподняв ее и резко оттолкнув от себя, так что пришельцы даже не догадались, в чем дело. Захарию стало досадно от своей неловкости, и он зло крикнул:

— А ну-ка показывай… свои тайники, партизан!

Микола посмотрел вопросительно на гестаповца: куда вести? Полицай, поняв этот взгляд, приказал:

— В огород, к яблоне… Похвастай, что там в яме припрятал!

Микола понял — врагам известно значительно больше, чем он предполагал. О тайнике в окопе знали только самые доверенные люди. Кто же выдал?..

Микола ощутил грубый толчок в спину:

— Шнель!

Что же, по крайней мере, теперь ему известно: арестовали не случайно, а по чьему-то доносу и не на что больше надеяться. Нужно взять себя в руки, трезво все взвесить, держаться твердо и расчетливо, как подобает подпольщику. Ведь каждый, кто борется с врагом, должен быть в любую минуту готов к самому худшему.

Яма так яма. Они имеют в виду убежище. Там уже ничего они не найдут. Ребята из леса очень своевременно все вынесли. В душе шевельнулось нечто похожее на радость, если вообще можно радоваться в такой ситуации. Теперь будет легче все отрицать. Но главное — враги опоздали и нужное партизанам уже в лесу.

Всего несколько часов назад стоял он здесь, вслушиваясь в напряженную тишину утра, а сейчас… Вот уж действительно, добро не торопится, а беда спешит.

Фашисты почем зря топтали сапогами густую картофельную ботву, копали, заставляли копать Миколу — и все зря. Но вот Захарий спросил:

— Где батареи? Оружие где? Медикаменты?

И, встретив вместо ответа притворно невинный, вроде бы ничего не понимающий взгляд слишком уж ясных серых глаз, изо всей силы саданул Миколу кулаком в зубы, да так, что тот от неожиданности покачнулся. На ногах удержался, но ударился головой об узловатую нижнюю ветку. С нее сорвалось яблоко, глухо шлепнулось о землю — точно как утром.

Микола машинально, не задумываясь быстро нагнулся, чтобы поднять его. Гестаповец испуганно схватился за автомат, недоверчиво глядя, как хозяин поднял яблоко с земли и принялся отирать его. Настороженно следил за каждым движением Миколы, будто в руках у того была граната, а не обыкновенное яблоко.

— Брось! — гаркнул гестаповец, не выдержав напряженности.

Услужливый полицай выбил яблоко из рук Миколы.

Перевернули все вверх дном в хате и во дворе.

— Где оружие? — допытывался Захарий.

— Какое? — снова удивленно спросил Микола и мысленно похвалил себя.

Но разве для них имеет значение, найдут или не найдут. Его все равно схватят и уничтожат. Надо бежать. Бежать!..

Когда подходили к воротам, Микола решил: если гестаповцы первыми выйдут со двора, он успеет захлопнуть калитку и, пока они будут возиться со щеколдой, бросится огородами к лесу. Но гестаповцы неотступно шагали по бокам, а калитку открыл и старательно закрыл Захарий.

На этот раз Миколу грубо втолкнули в машину да еще и пнули сапогом. Ворота всех соседей были плотно закрыты, будто на всей улице не осталось ни единой живой души. Но он был почти уверен, что кто-нибудь видел и обыск и арест.

А кругом было так же тихо, как утром, когда он вышел во двор после жуткого сна. Окрестность словно настороженно прислушивалась к чему-то, стараясь запомнить что-то очень важное.

Сидевшая на заборе сорока подергала хвостом, почистила клюв и вроде бы собралась подать голос, но лишь подняла голову, недоверчиво оглянулась и, подавленная странной тишиной, промолчала. Поднялась в воздух и метнулась к лесу.

Машина одолела глубокий песок и помчалась по улице. Опять к лесопилке? Нет. В противоположную сторону. Вот мостик через Стугну, деревянная церковь на холме. Ясно. Везут в жандармерию.

…В темный подвал сквозь маленькое зарешеченное окошко, забрызганное снаружи грязью, потому что было оно вровень с землей, скупо пробивался мутный свет. Среди сидевших в углу узников Микола увидел Гордея. Когда их взгляды встретились, Гордей отвел глаза в сторону, словно испугался, как бы кто не заметил, что они знают друг друга. Конечно, надо сделать вид, что они незнакомы.

Микола тоже отвернулся к стене и увидел на ней надпись: «Здесь сидел…» Дальше шли имена и фамилии.

«Здесь сидел…»

Микола достал из грудного кармана огрызок химического карандаша, который всегда носил с собой, но писать «Здесь сидел…» не стал. В этом «сидел» было что-то унизительное. Просто вывел свое имя, фамилию и день ареста. Кое-кому это могло кое-что подсказать.

На следующий день Миколу, Гордея и еще группу узников загнали в крытую брезентом машину и куда-то повезли. Выехав из-поселка, машина помчалась по Васильковскому шоссе. Куда везут? В Васильков или прямо на тот свет?.. Машина мчалась вперед, натужно завывая на песчаных подъемах. Мимо проносились обезлюдевшие села, балки и перелески, по которым темными ночами пробирались партизанские группы, и гестаповцы торопились, вывезти арестованных из опасного лесного района.

Когда поравнялись с небольшой рощицей, зеленым клином подступавшей к дороге, Микола вдруг услышал совсем неподалеку перестрелку. Неужели хлопцы узнали об аресте и устроили засаду? Но стрельба прекратилась так же внезапно, как и началась. Скорее всего это каратели прочесывали опушку. Вспомнилось, как Лариса однажды говорила: «Только запели соловьи, а каратели устроили облаву…»

Лариса… Где ты сейчас? Неужели схватили и тебя?

Вот и Васильков. Небольшие домишки на окраине, дальше — главная улица, мощеная, с узкими тротуарчиками, длинная и извилистая. Здание школы, где теперь разместилась жандармерия, — высокое кирпичное строение с широкими, забитыми фанерой окнами. У входа — полотнище со свастикой. Промелькнуло хорошо знакомое крыльцо районной парикмахерской — здесь работает подпольщик Анатолий, который ловко добывал у болтливых немецких офицеров и солдат нужные партизанам сведения.

«Может быть, взяли и его, и устроят очную ставку…»

Но машина промчалась дальше..

Вот паровая мельница — с высоченной трубой, словно какой-то завод. С этой мельницы Шамиль увел в лес группу подпольщиков, и начал действовать неуловимый Васильковский партизанский отряд. Шамиль и на него, Миколу, вероятно, возлагал немалые надежды, да вот как все нескладно обернулось…

И снова завертелось в мозгу: «Надо бежать! Как только остановится машина — броситься на охранников и бежать…» Он ведь еле сдержался еще тогда, когда гестаповцы обыскивали усадьбу, так и подмывало кинуться в сторону, перескочить через штакетник и мчаться куда, глаза глядят. Его догнали бы — если не гестаповцы, то их пули. Надо выждать удобный момент, правда, его может и не оказаться.

В Василькове тоже не остановились. Уж не торопятся ли в Фастов? Там гебитскомиссар фон Булинген лично расстреливает узников, никому не уступает такого удовольствия. Такой же и шеф сельского хозяйства Витте — этот наловчился убивать только ударом палки. Один солдат ежедневно выстругивает для него с десяток увесистых колов, и шеф за день разбивает их о головы людей. В Фастове есть отряд СД, занявший помещение детского сада, и гестапо — в бывшей сберкассе.

На территории медицинского техникума — обнесенный колючей проволокой концлагерь. А в центре города, на площади — виселица. На длинной веревке в петле постоянно кто-нибудь покачивается. Даже в самую тихую погоду. Повешенный медленно поворачивается во все стороны, будто для того, чтобы его получше рассмотрели прохожие, узнали, запомнили.

Завтра, а то и сегодня он, Микола, будет в этой петле. Убить могли и в Василькове, и в Боровом, а вот виселица в Фастове, на центральной площади…