Я медленно еду по минированному мосту, находясь в середине арьергардной колонны. В обязанность арьергарда входит прикрыть главные силы с тыла и не оставить за собою целым ни одного значительного моста.

Громыхая тягачами тяжелых орудий, цокая тысячами подков навьюченных лошадей, плотно сдвинутые колонны войск уходили на северо-восток. Полнокровные и до отказа снабженные всем необходимым, части войск на этом театре военных действий выполняли план стратегического маневра.

Венгерско-фашистские войска опасливо продвигаются за нами. Получив ряд сильных ударов в ущельях Карпатских гор от небольших отрядов пограничников, они недоумевают, почему уходят куда-то регулярные соединения Красной Армии.

Мы спешили соединиться с другой группировкой наших войск, и кадровые бойцы — мастера огня и штыкового удара, сильные и закаленные, до бесконечности выносливые, стиснув зубы, шли все дальше и дальше.

Спали на получасовых привалах. Шли, оставляя синеющие горы и звонкие речные потоки, города и целые районы.

Связные офицеры зорко наблюдали за дисциплиной марша. Привалы регламентированы и сокращены: два часа движения — десять минут привала, четыре часа движения — тридцать минут отдыха. Ночлеги отменены. Пешие колонны, в плащ-палатках и стальных касках, прошли Стрый, Долину, Калуш. Миновали Днестровский мост в Галиче…

Еще несколько дней назад штабист шепнул мне на ухо:

— Спешите… Я мог бы приказывать, но я прошу: торопитесь! Обстановка крайне тяжелая: не сегодня-завтра мы можем потерять переправы и коммуникации, противник повиснет на нашем фланге, отрежет нас от соседней группировки, и окружение наших частей окажется неминуемым.

Уходя, мы сжигали склады и нефтебазы. Пламя опаляло лица бойцов; пахло пригорелой шерстью коней. Черный дым густо застилал небо.

Мой арьергард шел сквозь пожары. Горело и рвалось то, что составляло нашу оборонную мощь на этом театре военных действий.

Мы уничтожали все, что могло служить врагу для военных целей.

Казалось, готово было разорваться и мое сердце. От всего, что видели глаза, на душе становилось горько и больно.

Над мостом тонко заныли два немецких самолета. Они низко спланировали над рекой и, покружившись, скрылись. Где-то восточней ухали тяжелые разрывы; должно быть, главные силы шли под бомбежкой с воздуха.

«Почему не бомбили наши войска на переправе? — спрашиваю я себя. — Неужели они думают, что мы оставим мост целым? Нет, этого не будет!» — и я окинул взглядом величественно-стройное сооружение.

Плавно спускаясь с пяти высоких пилонов, над мостом висела крестообразная сеть ветровых связей. С боков, сквозь стальную решетку панелей, виднелся плес реки и синеющие горы. Строгие и точные сплетенья раскосов и диагональных связей, повторяющиеся тысячи раз, отчетливо рисовались на фоне реки и неба. Человеческий разум и сила подняли к смело перебросили над горными потоками стометровые металлические фермы, открыв свободный путь через большую реку.

«Пусть погибнет этот мост, — говорил я себе, — пусть вязнут в бродах танки врага, пусть тонут, копошатся в грязи, в иле! Мост ляжет на пути захватчиков бесформенной грудой металла и запрет реку для судоходного сообщения».

Я перешел мост и остановился, пропуская последнюю колонну арьергарда. Несколько сот пограничников, выбиваясь из последних сил, спешили к переправе.

— Через десять минут произойдет взрыв, товарищ капитан. Я прошу вас отъехать на безопасное расстояние, — обратился ко мне командир саперов.

— Обождите, товарищ лейтенант, вон там наши, — указал я на колонну пограничников, которым до моста оставалось пройти не более трех километров.

— Это займет тридцать минут, — оценивая расстояние, возразил сапер, — не могу, у меня график главного командования. В 14.00 я должен взорвать этот мост. Я прошу вас отойти на пятьсот метров.

— Товарищ лейтенант, сперва пройдут все наши люди. Это пограничники. Я дам вам знать, когда настанет время.

— Я обязан взорвать без опоздания! — настаивал лейтенант, — я головой отвечаю…

— И я отвечаю головой как начальник арьергарда!

— Но…

— Никаких но! Как старший тут, приказываю вам взорвать мост только после того, как пройдут пограничники.

Лейтенант подчинился.

Мы ждали отставшую колонну еще четверть часа, когда в хвосте арьергарда, проходившего в это время через город, возникла жаркая перестрелка.

— Фашисты в городе! Броневики! — доложил прискакавший связной из города, — Наши ушли! Бронемашины идут сюда! Прорвались со стороны Львова. К нам навстречу! Мы отрезаны!

— Фашисты! С востока? — я не хотел этому верить, но в городе уже трещали пулеметы.

Прибежал раненый шофер, — машина его была подожжена немцами. Он сказал то же:

— Вражеские броневики отрезали нас с востока… Десять бронемашин и танкетки! Видел сам. Я пытался проскочить, но броневики стоят на всех улицах города…

Стало ясно, почему отменен привал в Галиче, почему немцы не бомбили переправу. Их механизированный десант сидел где-то в засаде, ожидая, пока пройдут наши главные силы и удалится от моста арьергард. Десант выжидал, чтобы захватить мост целехоньким! Захватить в тот момент, когда по нему будут идти последние отставшие подразделения, расстроенные, слабо вооруженные, усталые. Следовало ожидать, что броневики сейчас же появятся у моста.

Не пустить их на мост — это являлось первой нашей обязанностью.

Перешедшие на эту сторону повозки с патронами и несколько грузовиков пограничной комендатуры, которая спешила к мосту, я развернул поперек шоссейной дороги, поднимавшейся высоко над лугом. Эта баррикада послужила защитой отставшим пограничникам: они спешили к нам, услышав перестрелку в городе.

Через несколько минут фашистские броневики вышли из города и построили перед нами дугу обороны, упирающуюся своими концами в Днестр. С расстояния около трехсот метров они начали обстреливать нашу баррикаду.

Полагая, что мост уже захвачен и отрезанные от главных сил пехотные подразделения не станут сопротивляться, немецкий офицер поднял люк броневика и вылез наружу. Размахивая флажком, он направил огонь машин на нас. Над тумбой брызнули искры; осколки бетона свалили ординарца, рассекли мне лоб и щеку. Карый вздыбился, а потом упал на камни. С усилием и стоном он поднялся на полминуты и снова упал, ударившись головой о тумбу.

Немец поднес бинокль к сверкающим стеклам пенсне и захохотал. Я хорошо видел это невооруженным глазом.

Схватив винтовку убитого ординарца, я выстрелил в офицера. Бинокль выпал из его рук, офицер присел, люк броневика захлопнулся.

Завязалась жаркая схватка. Позабывшие усталость пограничники во весь дух бежали по звонкому мостовому настилу и, сев на свои шинельные скатки, как на салазки, двумя потоками скользили вниз, вправо и влево, по каменным отмосткам высокого земляного полотна дороги.

Перехватывая знакомых мне по прежней службе лейтенантов, я отдавал короткие приказания. Бойцов развернули подковой и ею охватили восточную часть моста.

Приблизившиеся к баррикаде броневики были забросаны бутылками с горючей смесью. Жаркое пламя вспыхнуло на шоссе. Два броневика, пытаясь сбить с себя огонь, дали «полный назад!» и ударились о третий. Я поспешил развернуть в боевой порядок все свои наличные силы.

Перебегая короткими рывками, мы двинулись в обход города справа. Саперы в это время должны были взорвать мост и уходить за нами.

Мы заняли село, вышли в поле, но и там оказались бронеавтомобили. Они вели уничтожающий огонь, начисто скашивая кукурузу и ветви кустарников. Двенадцать станковых пулеметов комендатуры осыпали их бронебойными пулями, но силы оказались неравными. Нам снова пришлось отойти к мосту.

Броневики, закрыв башенные люки, спокойно стояли под градом пуль, расстреливая на выбор пограничников.

— Нам помогут, нас выручат! Держитесь, товарищи! — кричали командиры.

Но помощь не шла. Главные силы продолжали отходить на восток, выполняя план марша, а нам нужно было драться одним, чтобы обеспечить корпусу выход из-под удара. Неумолимый закон войны требовал от старших начальников жертвовать меньшим во имя спасения большего…