— И чего ты, старый, раскудахтался!..

Она поставила на стол подогретый борщ, нарезанное кусочками сало. Смутившийся на минуту Артем крякнул и махнул рукой.

— Да чего уж таиться! Гулять так гулять! Бей, баба, в борщ целое яйцо. Ставь горилку!

Никифоровна достала из-под припечка бутыль, наполненную желтоватой жидкостью, Артем налил стакан. Запах «бураковки» загулял по горнице.

— Гонят теперь люди бураковую вовсю, а кабанов поприрезали — хай ему черт, а не сахар и сало, — ругала Никифоровна захватчиков, — кушайте на здоровье, гости.

Когда все уселись за стол, Артем протянул мне стакан:

— Начнем со старших!

— Старший здесь вы, Артем Михайлович, — деликатно заметил я.

Артем рассмеялся:

— Я только унтер, да и то старорежимной армии, а вот вам пора уже и открыться!.. На то дело, что подбиваете меня, старого, я запросто не пойду. Какой чин имеете?

Николай одобрительно осклабился: старик явно был ему по сердцу. Потом, пристально глядя на меня, он степенно выговорил:

— Михайло Иваныч, если судить по чину, — капитан.

— Что я, Никифоровна, говорил? Старого солдата не проведешь! — торжествуя, проговорил Артем. — Выпьемте, товарищ капитан и товарищ сержант, за наших военных и… не сомневайтесь: до партизан доставлю. Петро мой давно там!

Баранников даже подскочил:

— Значит, партизаном?

— А как же?

Николай выпил и с чувством, глубоко вздохнув, произнес:

— Ух, и на хороших людей мы угодили!

Он обхватил сухую голову Артема и крепко поцеловал его в губы.

Дородная Никифоровна и Аня смеялись, глядя на изрядно захмелевшего Баранникова.

Глава II

В ОТРЯДЕ

Утром чуть свет мы трое пересекли Севский шлях и глухими, еле заметными дорожками поехали через пустынное поле. Ехали долго. Курилась и шуршала поземка.

Артем вез нас в Хомутовский район Курской области. К полудню среди березовой рощи, одетой инеем, показались два ряда домиков поселка имени Крупской.

От крайнего двора отделился человек в синей милицейской шинели и, вскинув винтовку на руку, приказал остановиться.

Артем натянул вожжи. Из дома выбежал другой человек, крикнувший на ходу часовому:

— Пропускай, Козин, — то ж батько! С кем это вы, батя?

— С пополнением, — строго ответил Артем. — Веди нас, Петро, прямо до Фомича.

Часовой, в котором легко угадывался сержант-кадровик, отступил, сделав шаг в сторону, и, не спуская с меня и Николая серых пытливых глаз, держал оружие в боевой готовности.

Петро ощупывал нас насмешливыми светло-карими глазами, которые он щурил так же, как и отец, и говорил по-украински:

— А зброю, хлопци, у меня оставьте… Якщо…

Я вынул из-за борта шубы гранату. Петро тут же извлек детонатор и потребовал вывернуть карманы.

— Як ни верим, а давайте проверим, хлопцы!

Пришлось отдать и пистолет. Баранников также нехотя разоружился, вытаскивая из-за пояса металлические «бутылки».

Артем только посмеивался.

— С запасом мои хлопцы, справные, — говорил он сыну.

Разоружив нас, Петро сказал:

— Коняку, батя, у меня покинешь, а с хлопцами — вон в хату пид бляхою.

Втроем мы направились вдоль улицы. Поселок был невелик: десятка два изб, выходящих задами к лесу. Место глухое, кругом снег.

Только тут Артем объявил нам, что Фомич — это не кто иной, как товарищ Куманёк Порфирий Фомич, бывший прокурор, а теперь секретарь подпольного райкома.

— А мой Петро, — добавил он не без гордости, — тоже партейный.

Мы вошли в переднюю комнату, где сидело несколько вооруженных людей. Артем каждого назвал по имени, подал руку. О нас доложили, Артема позвали в светлицу. Вскоре он вернулся, пригласив меня войти.

В просторной комнате за маленьким, накрытым вязаной скатертью столом сидели двое в военном, бритые, при портупеях.

Один был лет тридцати, коренастый, плотный, с овальным, немного бледным лицом. Над угловатым, почти квадратным лбом стоял густой ежик темных волос. Некрупное сухощавое лицо другого было ясно и открыто. Взгляд голубых глаз спокоен.

— Секретарь райкома, — густым баритоном произнес коренастый. — Просим, товарищ капитан, садиться.

Уголки его припухших губ чуть дрогнули, большие глаза потеплели. Другой придвинул стул и звучным тенором, нараспев, будто отвечая кому-то по телефону, выговорил:

— Анисименко, командир отряда.

Он подкупающе улыбнулся, блеснул плотным рядом зубов, на высоком лбу ласточкой взлетели брови.

Я сел у стола. Выдержав паузу, Фомич осторожно спросил:

— Член партии?

— Да, коммунист.

— Вступали в армии? Партстаж?

— На Урале. С 1928 года.

— Очень хорошо. Партбилет с вами?

— Сдан в политотдел. На хранение.

Я назвал номер партийного билета и добавил все остальное, что относилось к делу.

Фомич что-то отметил в записной книжке.

— Откуда прибыли? Кто с вами? Как шли, кого и где знаете на Сумщине?

Я отвечал кратко и точно. Беседа длилась больше часа.

Фомич и Анисименко не спешили. Они живо интересовались всем, что происходило на фронте и в глубоком тылу оккупантов. Я говорил о том, что тыл врага непрочен, в глухих селах гарнизонов нет, для машин оккупантов они малодоступны из-за снега, симпатии населения всецело на стороне партизан.

— Нужна спичка, — говорил я, — горючего материала много. Но главное — это разгром немцев под Москвой. Вести об этом проникают в самые глухие углы.

Тон беседы нашей был задушевен и прост, секретарь райкома и Анисименко произвели на меня прекрасное впечатление.

В конце беседы Фомич сообщил, что райком имеет теперь директиву ЦК принимать в свой отряд и военнослужащих.

— До сих пор, — пояснил Анисименко, — мы переправляли их через фронт, к нашим.

— Но, товарищ капитан, — сказал Фомич после раздумья, — мы должны предупредить вас: отряд наш еще очень молод и невелик. Батальонов и рот не имеем. Поэтому — вы должны понять нас правильно — мы, как бы это сказать, не сможем предоставить вам соответствующей…

— Должности, — подсказал я и засмеялся.

— Вот именно, — улыбнулся Фомич. Анисименко поспешил добавить, что в их отряде почти все — рядовые, кроме одного-двух средних командиров.

— Но вообще, товарищ капитан, — сказал Фомич, — есть уже крупный отряд на Сумщине. Там и капитаны имеются и даже полковой комиссар. Если пожелаете, мы свяжем вас с ними… Это отряд товарища Ковпака. Хотите туда?

Я был тронут тактом и чуткостью Фомича. В обстановке, когда его отряд только что вышел из подполья, где понес тяжелые потери, когда ему остро нужны были военные люди, Фомич все же щадил мое самолюбие.

— Нет, товарищи! — от всего сердца ответил я. — Теперь у коммуниста одна должность — быть прежде всего солдатом, а батальоны, думаю, создадим сами.

— Вот это по-партийному, — вырвалось у Анисименко.

— Я ожидал этого ответа от коммуниста, — сказал Фомич. — Вы нам, Михаил Иванович, нужны.

С этих пор Фомич называл меня только по имени и отчеству. Он подал мне карандаш и бумагу для заявления.

— А что касается вашей партийности, то райком обсудит в свое время вопрос о признании вас членом партии. Пишите.

Я написал:

Анисименко провел нас в соседний дом, где были остальные партизаны. Они готовились к обеду.

— В нашем полку прибывает, хлопцы! — крикнул высокий детина, оказавшийся командиром группы.

— Дегтярев, Терентий Павлович, — сказал он просто, пожимая мою руку.

— Дегтярев, — повернулся он к Баранникову и тоже пожал ему руку.

У Дегтярева было необыкновенно смуглое красивое лицо. Его темно-карие выразительные глаза, густые брови, сросшиеся над прямым небольшим носом, курчавая голова, его могучие плечи — все это располагало к нему с первой же минуты знакомства.