— Желаю вам, Михаил Иванович, удачи. Ответственность за операцию разделите с комиссаром, членом подпольного райкома. Познакомьтесь!

Занятый изучением карты, я не заметил, как в комнату вошел Дегтярев.

Застенчиво улыбаясь, высокий и сильный, он, как и Фомич, крепко пожал мне руку.

— Трошки уже знакомы…

Мы вышли во двор. Под руководством Анисименко люди спешно готовились к походу. Пятеро саней были запряжены рослыми лошадьми. Двадцать два пеших партизана и два конных разведчика были нашей ударной силой.

Ночь обещала быть непогожей. Дул сильный ветер. С низкого серого неба сыпались густые белые хлопья.

— Погодка наша! Подлезем на длину штыка! — весело сказал разведчик Козин, надевая на себя все немецкое.

Дегтярев засмеялся:

— А выдержки хватит у вас, хлопцы? Задачка наша нелегкая.

— Эх, Терентий Павлович! Кто из кошары вырвался, у того хватит силы на все, — серьезно сказал Колосов.

— Да что говорить! — отрубил Баранников. — С нашими конями весь свет пройдем за ночку.

— Вот это правильно! — довольный, ответил Дегтярев. — Люблю веселых ездовых!

Баранников был назначен моим ездовым, чему я очень обрадовался.

Около семи часов вечера мы покинули лесокомбинат и зарысили по еле заметной полевой дорожке.

Впереди маячили верховые, за ними на буланом жеребце, запряженном в сани, ехал Петро. Он был проводником и прокладывал санный след обозу.

В передке его саней лежала бочка с керосином, добытая у Хохлова. Сытые, застоявшиеся кони несли нас резво, срываясь под уклонами в галоп, снег пенился на разворотах.

Миновали поле, проехали село Хинель, поднялись за околицей на пригорок, снова промчались вольной рысью по открытому полю и через час оставили за собой Барановку. Ветер крепчал, скоро совсем стемнело и потянуло стужей. Сухой колючий снег хлестал нам в глаза. Ехать стало труднее.

Уже в глухой темноте промчались мимо деревни Муравейной, через Фотевиж и Смолень. Затем снова ехали открытым полем почти до Пустогорода.

В глубокой балке сделали остановку. Здесь было тихо, безветренно. Тут мы решили рассказать бойцам о боевом задании.

— Хлопцы, — обратился Дегтярев к окружившим его партизанам: — командир ваш теперь капитан Наумов, комиссаром — я… Задача наша сегодня очень важная. Гитлеровцы собрали на станции Эсмань урожай с трех районов. Эти склады мне хорошо знакомы. Там должно быть более ста тысяч центнеров продовольствия. Это выходит пятнадцать миллионов килограммов хлеба, хлопцы! Хлебный паек стотысячной армии почти на полгода!.. Завтра немцы собираются вывезти хлеб со складов. И вот, товарищи, нужно нам вырвать этот жирный кусок у гитлеровцев…

— Вырвем! — прервал Дегтярева десяток голосов.

— Пулю им в глотку, а не хлеба!

— Сравнять склады с землей, в прах! — сурово ответили партизаны.

Скоро мы двинулись дальше, напрямик через поле.

За короткое время, пока мы стояли в балке, погода еще пуще рассвирепела. Ехали медленно, против ветра, кони то и дело оступались, проваливались в глубокий снег. Снова взбирались на какие-то бугры, спускались в балки, колесили по косогорам. В непроглядной тьме ветер, свистя и воя, сбивал нас с пути.

— Где мы? — крикнул я Гусакову.

— Я блукаю, — донесся сквозь ветер голос Петра.

Проехав вперед, я в темноте наткнулся на Гусакова. Жеребец его выбился из сил и, повернувшись крупом к ветру, тяжело храпел. Пришлось сменить направляющего коня.

— Узнайте в хате, где мы находимся! — кричу я Козину.

Несколько белых, едва видных во вьюжной мгле фигур бросаются к чернеющему в стороне строению. Скоро они возвращаются и отвечают мне:

— Товарищ капитан, тут клуня, а не хата!

— Добре, хлопцы, — слышу я голос Гусакова, — от нее повинна буты дорожка к Орлову яру. — И Петро бежит к клуне, пытаясь разглядеть дорогу.

Но кто может найти ее среди высоких снежных завалов, в диком снегопаде, когда все вокруг свистит и воет?..

Задыхаясь от ветра и прикрывая лицо от режущих потоков метел и, пересекаем снежное поле.

Кони движутся, повернувшись к ветру боками, сплошная стена перед нами, и кажется, что за него пропасть.

Наконец, направляющая подвода Гусакова уперлась в ветряную мельницу. Заклиненные неподвижные крылья скрипят и гудят… Прячемся за ее дощатым корпусом, окоченевшими руками растираем свои, но будто чужие лица, а ветер шумит все сильнее, он уже ревет, обдавая нас ураганом сыпучего снега. Понуро столпились уставшие кони.

— Сбились мы… — услышал я чей-то глухой голос.

Беспокойство и тревога охватили меня. Я невольно подумал о людях, с которыми пережидаю снежный буран. Гусаков, Баранников, Колосов, Козин, Лесненко — это все знакомые, проверенные в бою товарищи, но остальных я еще совсем не знал. Справятся ли они с трудной задачей, не подведут ли?

— А ну, живы тут? — спросил я нарочито веселым голосом, подходя к возу, прикрытому пологом.

— Живы, товарищ капитан! Табачком согреваемся! За нас не беспокойтесь, не подвели бы проводники! — ответил из-под полога молодой голос.

— Жалко будет, если заблудимся, — произнес кто-то другой.

— Себя, что ли, жалко? — съязвил Баранников.

— Не себя! О запасах говорю! Шутка ли, подарить фашистам целые эшелоны хлеба…

Между тем Гусаков уже успел обследовать ветряную мельницу. Ветряк был ему знаком: много раз ездил сюда Петро с батькиной пшеницей, а иногда навещал мельницу и по кооперативным делам как председатель местного сельпо. Мы находились в восемнадцати километрах от станции Эсмань.

От мельницы мы двинулись вниз по голым скатам. Леденящий ветер снова хлестал нам в лицо. Крутящиеся вихри лохматили гривы коней. Вдруг ведущий конь сорвался с обрыва. Затрещали оглобли. Храпит, бьется бедное животное. Отпускаем упряжь и руками разгребаем снег, тащим коня за гриву, за подпругу, и снова — в путь. Еще едем час или два и вот — наши кони легли. Гусаков говорит, что скоро Орлов яр — еще с десяток ярков и балок с кустарниками.

— А за Орловым яром, — замечает Петро, — рукой подать до станции…

— Сколько же километров до станции? — нетерпеливо спрашиваю я.

— Да что, шесть или семь, совсем рядом.

— Это минимум два часа, товарищ Гусаков, а не рукой подать!

Меня разбирает злость. Я подаю команду:

— Слезай с саней! Все ко мне! Стано-о-вись.

Люди, увязая в снегу, медленно подходят и выстраиваются. Поставив всех спинами к ветру и закрывая свое лицо рукавицей, кричу:

— Товарищи! До места — десять километров! Три часа ходу! К утру успеем. Нужно беречь коней! Они нужны будут нам днем, если начнется погоня. А сейчас — пешком к станции! Лошадей вести в поводу. За мной!

Все молча двинулись.

Идем колонной по два против ветра, протаптывая путь обозу. Лошади, опустив головы, едва плетутся. Время тянется мучительно медленно. Уже мокры от пота наши шинели и кожухи. Лица и руки горят, как в огне. Я подгоняю отстающих.

Дегтярев кричит:

— Ездовые, не отставай!

Так идем час, два… Внезапно из метели выплывают, будто корабли, огромные стога сена. Гусаков кричит мне в ухо:

— Пришли… Эсманский сенопункт. За скирдами — казарма…

Стог за стогом встают перед нами груды прессованного сена. С полей наметены на них высокие сугробы. Мы спешим к стогам. На случай боя они — прекрасный опорный пункт.

Пахну́ло крепким, дурманящим запахом сена. Справа, слева и впереди — отвесные стенки стогов. Среди них — отрадное затишье. Ветер свистит и несется где-то вверху, обсыпая нас густой снежной пылью. Возле одного из стогов кто-то зашевелился, закашлял.

— Кто тут? — кричу я, вскинув автомат.

— Сторож я, — слышу в ответ. — Сенопункт охранять приставили…

— Говори, где караулка, где часовые?

Сторож трясется, слышно, как стучат его зубы.

— Сплят, сплят… Всю ночь гуляли. Ведро горилки выпили. Курей жарили…

Подходит Дегтярев, он всматривается в старика-сторожа, узнает его.

— Здравствуй, Охримыч! Говори точно, где часовые? Сколько фашистов в охране?