Он вздрогнул от пения первого петуха. Это было хриплое тоскливое пение, напоминавшее звук расстроенного корнета. Ему ответил другой петух, звонко и вызывающе, потом пропел молоденький петушок, выступавший впервые. Опять расстроенный корнет. Затем надолго наступила тишина, петухи замолчали. Постепенно ночь таяла, занимался молочный рассвет.

Кум Фелисиано на рыжем коне был, наверное, уже далеко. За проволокой концлагеря убили еще одного солдата, другой, раненый, звал мать. А Себастьян должен покорно влачить существование среди покрытых язвами людей и разрушающихся домов!

— Я все равно уйду к Аревало, — вдруг сказал он себе.

И громко прибавил, глядя на пустой загон:

— Надо будет достать другую лошадь.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Петра Сокорро

25

Полковник Кубильос, правительственный наместник, отбывал в Ортисе срок наказания, или приговора, если угодно. Как же иначе объяснить то, что человек, который некогда был властителем цветущего селения в Андах, а затем ближайшим помощником — то есть чем-то средним между другом и доверенным телохранителем — одного из самых знаменитых сыновей генерала Гомеса, попал в этот разрушавшийся городок, где ежеминутно подвергался опасности быть укушенным ядовитым комаром, ибо комары одинаково набрасывались и на правителей и на подчиненных.

Эрмелинда, служанка в доме приходского священника, не известными никому путями разнюхала кое-что о полковнике Кубильосе. Все подтвердилось: и то, что он занимал важный пост в Андах, и то, что он был близок к сыну генерала Гомеса, и даже то, что имя полковника Кубильоса уже упоминалось среди имен кандидатов на пост президента штата, как вдруг Кубильос затеял перестрелку с каким-то полковником, тоже приверженцем Гомесов. Относительно повода и мотивов перестрелки Эрмелинда выдвигала две версии. Согласно одной, причиной послужил ожесточенный спор во время игры в кости, который закончился тем, что револьверы были вынуты из кобур и загремели выстрелы. Согласно другой версии, не было ни спора, ни перестрелки, просто возлюбленная Кубильоса внезапно почувствовала неудержимое влечение к другому полковнику.

Однако так или иначе — и это Эрмелинда знала доподлинно, — второго полковника нашли мертвым в предместье Маракая, с тремя пулями в теле, выпущенными из одного револьвера и одинаково смертельными, — две застряли в животе, а одна вошла в спину и продырявила легкое. Это было таинственное преступление, о котором не писали газеты и которым не занялся ни один суд. Тем не менее стало ясно, что генерал Гомес получил достоверный отчет о событиях, потому что через несколько дней Кубильос был арестован — не помогли ни его звание, ни могущественные друзья — и в кандалах без суда и следствия отправлен в крепость на берегу моря. Потребовались настоятельное вмешательство сына Гомеса и усердные хлопоты других влиятельных лиц, чтобы старый диктатор по истечении нескольких месяцев смягчился.

— Ладно, — сказал он друзьям Кубильоса. — Я не только вызволю его из тюрьмы, но и назначу правительственным наместником.

И он назначил Кубильоса правительственным наместником Ортиса — властелином дюжины обвалившихся домов, зеленоватой трясины и горстки людей-призраков. Это не мешало полковнику Кубильосу каждый раз, когда он слышал имя Гомеса, восклицать с неудержимым энтузиазмом:

— Генерал Гомес? На свете нет человека лучше него.

Но, несмотря на восторженные излияния и ракеты, которые он приказывал пускать 19 сентября, не требовалось особых трудов, чтобы заметить, что полковник Кубильос без всякого удовольствия пребывает в Ортисе и что глухая злоба точит его изнутри. Он смотрел на всех косо, словно искал, кому бы отомстить за свою жалкую судьбу, которая привела его в это гнилое место.

Но в Ортисе было весьма трудно отыскать человека, на котором можно было бы выместить затаенное ожесточение. Воры? В этой всеми забытой глуши не было воров и ни у кого не было достаточно сил, чтобы заботиться о собственности или же красть ее. Лавка, кабачок и некоторые дома запирались на ночь, но это делалось только по привычке — хозяева вполне могли оставлять их открытыми, ибо ни один призрак, покрытый язвами и сотрясаемый ознобом, не встал бы с гамака, чтобы взять то, что ему не принадлежит. Драки? Драк тоже не бывало в Ортисе. Мужчины, у которых глисты истощили волю и силы, не были способны сойтись в рукопашной схватке. Помнили только один случай, когда столяр Паскуаль воткнул шило в приезжего толстяка, который ворвался к нему в дом, выкрикивая в присутствии женщин непристойные слова. Но рана не была серьезной, и к тому же полковник Кубильос еще не прибыл тогда в Ортис. Политика? Политические преступления были еще менее вероятны в Ортисе. Крамольные беседы Картайи, сеньориты Беренисе, Кармен-Росы и Себастьяна не выходили за пределы дома Вильенов. Что касается остального населения, то оно даже не знало, что такое политика.

Полковнику Кубильосу не оставалось ничего другого, как подавлять бушующую в нем досаду. Часами он сидел у дверей управления верхом на кожаном стуле, держа плеть между ног. Из-под его полураспахнутого ликилики выглядывал револьвер в кобуре на широком поясе. Он смотрел, как время от времени проходят мимо худой мужчина, едва переставляя ноги, оборванная женщина с кувшином воды на плече, голый ребенок землистого цвета, словно его только что слепили из глины. Так протекут месяцы, а может, и годы, пока в силу какого-нибудь непредвиденного обстоятельства его не вызовут в Маракай, что весьма мало вероятно, так как у генерала Гомеса поразительная способность забывать людей, или пока его не укусит малярийный комар, и тогда прости-прощай, полковник Кубильос!

26

Но ни Эрмелинде и никому другому не приходило в голову, что, когда полковнику Кубильосу удастся найти человека, на которого он обрушит свою отстоявшуюся ненависть, им окажется Перикоте. Всегда довольный собой, Перикоте, со своей гитарой, песенками, неприличными шуточками и незатейливыми серенадами, не желал видеть горькой стороны жизни, даже когда жизнь обходилась с ним жестоко. От малярии умерли его мать и оба брата, к нему самому пристала лихорадка, подолгу трепавшая его, а Перикоте продолжал распевать серенады перед разрушенными окнами и разглядывать ноги женщин внимательнее, чем это было уместно.

И именно женщина, сама того не желая, принесла ему несчастье. Дело в том, что у Перикоте была женушка по имени Петра Сокорро, с которой он занимал не один из внушительных полуразрушенных домов в центре Ортиса, а ранчо, одиноко стоявшее на открытой местности недалеко от города. Петра Сокорро была проституткой из Эль-Сомбреро. Она приехала в Ортис, без сомнения плохо осведомленная о здешних условиях, ибо намеревалась тут подработать. Однажды в полдень она сошла с попутного грузовика, вся размалеванная, бренча жестяными браслетами. У нее в руках был узелок с апельсинами и сундучок с одеждой. К концу недели она жила на ранчо у Перикоте, и никто не знал, как они познакомились и о чем договорились. Но Петра Сокорро больше не разрисовывала себе лицо и не вертелась у окна, глядя на мужчин, проходивших мимо. А Перикоте все так же до полуночи играл на гитаре, распевал серенады, но уже не глазел на женщин с прежней наглостью.

Несчастье началось с того рокового момента, когда полковник Кубильос, проезжая верхом через поле, заметил издали Петру Сокорро, которая толкла маис у двери ранчо. К девушке вернулись крестьянский румянец и крестьянские повадки. В ритме примитивного танца грациозно поднимались и опускались ее руки, дрожали маленькие груди под тканью рубашки, двигались бедра. Дешевое колечко с цветной стекляшкой вместо камня — единственное, что осталось от прежней жизни, — блестело на ее смуглом толстом пальце. Полковник Кубильос остановил лошадь, и Петра Сокорро прервала работу. Мгновение они смотрели друг на друга. Затем Петра провела тыльной стороной руки по потному лбу, поправила растрепавшиеся волосы, спадавшие в беспорядке, и продолжала работу, не глядя больше на всадника, который наблюдал за нею поверх изгороди.