Девушка продолжала идти, не отвечая, не поднимая глаз от пучков травы, выбивавшейся из трещин тротуара. Панчито и Марта перешли на другую сторону площади.

— Я полюбил вас, Кармен-Роса.

Она остановилась на миг. Она заранее знала, что скажет Себастьян, и все же его слова, как дуновение горячего влажного ветра, вошли ей в сердце, пронизали насквозь ее тело.

Но она по-прежнему молчала, шагая рядом с ним. Себастьян тоже замолчал. У дверей дома она остановилась и в упор посмотрела на него — четыре, пять секунд — бездонными сверкающими глазами, в которых дрожал огонек робкой нежности.

И они вошли в дом.

Три месяца спустя поженились Панчито и Марта. Теперь Себастьян каждое воскресенье приезжал в Ортис, и не потому, что ему нечего было делать, и не потому, что он следовал прихоти своей лошади, а потому, что его ждала здесь любовь Кармен-Росы и сердце неодолимо влекло его к ней. Они не болтали больше вчетвером на галерее дома, не слушали рассказов Панчито о море, не обсуждали с Мартой приготовлений к свадьбе. Теперь Себастьян и Кармен-Роса часами сидели в тени котопери, тысячу раз повторяя друг другу одно и то же, и целовались тайком, если рядом не было доньи Кармелиты, а Марта и Панчито смотрели в другую сторону.

Накануне бракосочетания Себастьян приехал в Ортис и заночевал у сеньора Картайи. Они подружились с первого дня знакомства, после того как сеньор Картайя спросил его:

— Я всегда вижу вас около церкви; вы что, поклоняетесь святой Росе?

Себастьян ответил не долго думая:

— Не святой Росе, а Кармен-Росе…

Бракосочетание состоялось в воскресенье под вечер, и на свадьбу, как на праздник святой покровительницы, пришли все жители Ортиса. Невеста была прелестна в фате из дешевого муслина и в веночке из живых цветов лимона вместо воскового флердоранжа. Ее убор приготовили белые руки сеньориты Беренисе. Панчито же, втиснутый в синий кашемировый костюм, сшитый на заказ у портного в Сан-Хуане, в жестком воротничке, который царапал шею, и проклятом галстуке, который мешал дышать, чувствовал себя смешным и неловким.

Сначала их брак скрепил по закону председатель муниципального совета в присутствии полковника Кубильоса. Затем брак был освящен церковью в лице отца Перния. В тот момент, когда священник объявил, что они соединены навеки, старый орган захрипел свадебный марш. Марш то и дело прерывался самым плачевным образом, так как сеньорите Беренисе уже давно не приходилось играть его. Заплакала от волнения Мартика, заплакала донья Кармелита, и еще заплакали женщины в толпе, вспомнив в этот торжественный миг о своих покойниках.

В доме невесты уже был накрыт длинный стол, который священник принес из ризницы; он был застелен большой скатертью, состоявшей из пяти обыкновенных скатертей: Кармен-Роса сметала их вместе. На столе красовались стаканы, кувшин с водой, бутылки рома и огромный горшок с мистелой, из которого торчала разливная ложка.

Кармен-Роса украсила свою галерею. От столба к столбу она протянула ленты из шелковой бумаги самых ярких расцветок. Звезды и красные розы из той же бумаги, вырезанные ножницами и приклеенные клейстером, усеивали стены. С перил, на которых стояли папоротники, свисали зеленые и черные рюши с бахромой. Всем чрезвычайно понравилось это убранство, кроме сеньора Картайи, который, как обычно, проворчал:

— Девочка, ты испортила патио этими подвесками!

Праздник длился до самой ночи. У стены галереи на грубо сколоченных стульях с высокими ножками и узкими сиденьями многоцветным цоколем расположились пестро разодетые девушки — подруги Марты и Кармен-Росы, ученицы сеньориты Беренисе и дочери девы Марии. Они шушукались и смеялись громче обычного, разгоряченные мистелой. Мужчины толпились вокруг стола, подливали в свои стаканы ром и отпускали шуточки по поводу воротничка, угнетавшего Панчито. Полковник Кубильос, слегка под хмельком и против обыкновения весело настроенный, восклицал под тамариндом:

— Какую хорошенькую невесту подцепил этот проклятый парень!

Эпифанио в глубине галереи настраивал арфу, поджидая Перикоте с гитарой и лучшего парапарского музыканта, игравшего на мараках, которого Себастьян привез с собой. Наконец Перикоте и музыкант отошли от стола, где их задержал ром, и ритмичная музыка «сумба-кесумба» наполнила патио, запуталась в продолговатых листьях тамаринда, шевельнула вспухшие тычинки кайен и полетела над ночными льяносами.

Никто не видел, как исчезли Панчито и Марта. Но, заметив их отсутствие, одна за другой стали прощаться и гостьи. У доньи Кармелиты, уставшей за день, от суеты и волнений разболелась голова, и, глубоко вздыхая, она удалилась в свою комнату. Последними ушли мужчины. Правительственный наместник, опьянев, помрачнел и перестал разговаривать; его монгольские глаза недобро поблескивали. Перикоте и музыкант решили побродить по улицам и сыграть серенаду. Кармен-Роса и Себастьян вдруг остались на галерее одни среди опавших бумажных цветов и устало мерцавших ламп.

Он взял ее за руку, и они пошли, как всегда, к стволу котопери. Но на этот раз была ночь, беззвездная ночь, и очертания полуразрушенного соседнего дома расплывались во мраке. Себастьян обнял ее за талию и отыскал ее рот. Это был поцелуй, не походивший на все предыдущие, несравнимо более долгий, напряженный и глубокий. Кармен-Роса почувствовала, как по жилам ее побежало маленькое пламя — быстрее, чем густая покалывающая жидкость мистелы, и от бедер поднялась сладостная горячая волна. Такого с ней еще никогда не бывало.

Черная прядь Себастьяна смешалась с ее волосами. В широкой груди Себастьяна часто и гулко колотилось сердце, и она слышала эти удары, словно это бился ее собственный пульс. Рука Себастьяна медленно оторвалась от ее талии, мгновение задержалась на плече и, опустившись в вырез лифа, неподвижно легла, горячая и трепещущая, на ее грудь. Это было все равно что остаться голой посреди открытого поля. Чарующая смесь страха, стыда и блаженства затуманила ее взгляд.

Потом Кармен-Роса не могла объяснить себе, откуда у нее взялись силы, чтобы резким движением освободиться от рук Себастьяна, от рта Себастьяна, от бившегося в ней сердца Себастьяна, не могла объяснить, как в ней возник порыв, отбросивший ее от Себастьяна, хотя все ее тело жаждало только одного — остаться так, пылая от ласки его рук.

— Нет, пожалуйста! — сказала она и закрыла его губы тыльной стороной руки.

Несколько минут они молчали. Где-то залаяла собака. Издалека доносился грубый голос Перикоте, горланившего какую-то песню. Наконец Себастьян сказал:

— Ты не сердишься на меня, Кармен-Роса?

— Нет, — ответила она коротко и несмело.

И поцеловала его последний раз в эту ночь. Но поцелуй был такой, как прежние, — осторожный, мимолетный, пугливый.

Проснувшись, она вспомнила о поцелуе под темными ветками котопери, под беззвездным ночным небом, и ее снова захлестнула истома, а от бедер опять поднялась горячая волна.

— Господи, откуда я взяла силы оттолкнуть Себастьяна?