— Да, но, как люди воспитанные, мы должны соблюдать какие-то правила и делать то, что здесь считается общепринятым.
— Ну это еще вопрос, следует ли воспитанным, порядочным людям ходить на такие вечера. Да и как можно узнать, кто порядочный, а кто нет. Мне, например, безразлично, будут ли называть меня порядочной или непорядочной. Потому что все это решается не мнением других, а прежде всего тем, как мы сами к этому относимся.
— Что ж, значит, ты совсем не признаешь авторитета других людей?
— А что такое авторитет других людей? Это кодекс обычаев, которого придерживаются консервативные люди. Я только что прочитала у Хаксли о слабых, безвольных людях и о группе мыслящих, сильных личностей. Я, например, не могу покорно следовать за кем бы то ни было. Я хочу быть думающим человеком.
— Но не надо крайностей. Индивидуальный протест — плохая форма борьбы. Надо помнить, что большинство людей не может понять этих отвлеченных идей. Пройдут, возможно, годы, прежде чем они начнут разбираться в них.
— Откуда у тебя такой пессимизм, Имми? Если даже мы знаем, что люди, окружающие нас, еще не понимают этих далеких устремлений, что же, по-твоему, нам нужно сидеть и ждать, когда они поймут? Если так, то и сами мы не будем нисколько подыматься, а будем все на том же уровне — на уровне недумающих, немыслящих людей. Хорошо еще, что ты не пишешь стихов. Ну а если бы ты была поэтом, ты, наверное, до сих пор писала бы четырехстрочные рифмованные пантуны. Ведь сколько людей все еще сходит с ума от любовных пантунов с их нравоучениями.
— Не надо иронизировать, Исти, — спокойно возразила Имми. — Все это не так просто, и горячиться здесь нельзя. Так же как и в политике, когда выбираешь — революция или эволюция, когда голосуешь за или против. Каждый человек стремится к своей цели, но каждый идет к ней своим путем. Одни спешат, хотят все сделать сразу, а другие — слишком осторожные — все время оглядываются назад. А людей очень много, и с этим приходится считаться, как бы ни были благородны и возвышенны наши стремления.
Имми взяла книгу, которая лежала на коленях у Исти, и начала листать ее.
— Что это, Ис? — спросила она, развертывая сложенные вчетверо листы. — Это от Куса? Но, по-моему, это не его почерк. И почему написано красными чернилами?
Исти хотела отобрать письмо, но передумала — это покажется подозрительным. К тому же Имми была ее подругой.
— От кого это, Ис? — снова спросила Имми.
— Это? Это Хамбали. Он передает тебе привет.
— Что? От Хамбали? Он здесь? Будь осторожна, Ис, с письмами оттуда, с гор. А то вон моего соседа, Юсуфа, знаешь, такой толстый парень небольшого роста, так его за хранение этих писем посадили в тюрьму и там пытали до полусмерти. А пытал его Дарма, начальник полиции, который сам первым продался голландцам. Теперь немало развелось этих предателей, которых купили за пять рупий. Можно мне прочитать письмо, Ис?
— Да там ничего особенного. Он просто пишет, что мои рассказы дошли до них и он читал их партизанам.
Имми развернула письмо и пробежала глазами несколько строк.
— И для чего он тебе пишет обо всем этом? По правде говоря, Хамбали мне никогда не нравился. Уж очень резко он выступал против наших политических лидеров. Особенно меня раздражало, когда он спрашивал: «Какое из своих обещаний ваши лидеры выполнили? Сколько раз они нарушали свои же обещания!»
— Это хорошо, что он задумывался над этим, Имми. Нельзя нарушать обещания, люди ведь помнят о них.
— Да, для тебя все, что сказал Хамбали, все верно. Очевидно, на тебя его идеи сильно повлияли, — Имми подозрительно покосилась на подругу.
Исти сразу же отвела глаза и сказала:
— А почему ты так заботишься о нас? Это наше дело, кто на кого оказывает влияние. Здесь посредники не нужны.
Обе замолчали. Имми медленно сложила письмо.
— А Кус знает, что ты получаешь письма от Хамбали?
— А зачем? Это мое личное дело, Имми. И оно никого не должно касаться.
— Но ведь Кус твой жених! А Хамбали знает, что вы с Кусом решили пожениться? Все это не так просто. Ведь я знаю, что раньше вы с Хамбали были близкими друзьями.
Наступило молчание. Потом Исти тихо сказала:
— Имми, Кус хороший, серьезный человек. Я знаю, что он сильно, даже слишком сильно любит меня. Это даже не любовь, а какое-то самоотречение, какая-то рабская преданность. А мне это часто не нравится. Хамбали совсем другой человек. У него обо всем есть свое мнение, он иногда спорит со мной, с ним мне весело и хорошо, и хоть он никогда не говорил мне о своей любви, с ним я чувствую себя счастливой.
— Но ведь любовь у всех выражается по-разному. А для тебя важно, кто тебя любит сильнее. И я уверена, Исти, что любовь Хамбали, о которой ты говорила сейчас с таким подъемом, ничуть не больше любви Куса. Скорее наоборот. Верь мне, Исти.
— Может быть, но мы не вольны в своих чувствах, верно?
— Это не довод. Если ты выберешь Хамбали, то потом всю жизнь жалеть будешь.
— Но, Имми, а если я выберу Куса? Что же будет тогда? С утра до вечера домашние, заботы, хлопоты по хозяйству. Как и все женщины, я буду шить, готовить, наряжаться, принимать гостей, ходить в гости и только. Я ведь не смогу так жить. А Куса это вполне устраивает, он себе иначе и не мыслит. Другое дело Хамбали. Он понимает меня. Как-то мать упрекнула меня в том, что я не умею вязать. Хамбали тогда сказал: «Женщин, которые умеют вязать, бесчисленное множество. А вот женщин, которые пишут книги и получают за это Нобелевские премии, или женщин, которые были бы крупными государственными деятелями, можно пересчитать по пальцам. Вот хотя бы ты, Исти, — сказал он мне, — кем ты хочешь быть? Одной из миллионов женщин, умеющих вязать, или же одной из немногих женщин-писательниц, женщин — государственных деятелей?» Вот как говорил Хамбали.
— Ты же умная девушка, Исти. Разве ты не можешь приобщить Куса к своему делу? Ведь это будет нетрудно, он так тебя любит. Все-таки я считаю, что с Кусом ты будешь счастлива. — Имми положила книгу на колени Исти и встала.
Через минуту она уже была за оградой. Исти печально смотрела ей вслед и думала: «Эх, Имми, тебе уже много лет, но ты, видно, еще не любила и не была любимой. Хамбали как-то говорил, что девушки в определенном возрасте становятся страшно придирчивыми. Да, Хамбали был прав. А как он хорошо говорил о настоящей любви. Ему так противна была всякая любовь по расчету, та любовь, о которой сейчас говорила Имми».
III
В этот день солнце с утра не показывалось из-за туч и во дворе школы не было обычного оживления. Губы у детишек посинели от холода.
Исти ходила по школьному двору, ей очень хотелось встретить Хаю. «Где же она может быть?» — думала Исти. На душе у нее было сумрачно.
— Госпожа учительница, Мариати принесла вам красные розы, — с улыбкой обратилась к ней одна ученица.
— О, как красиво! Поставь их на стол. Откуда это, Мари? — говорила Исти, но думала она совсем о другом. Беспокойство не покидало ее.
Прозвонил звонок, начались занятия.
— А что с Мими, почему она не пришла сегодня? — спросила Исти, закрывая журнал.
С передней парты поднялась подруга Мими, Ида, и начала торопливо объяснять:
— Вчера вечером голландцы забрали ее отца. Мими очень расстроена. Я заходила за ней, она сидит и плачет. У ее соседей тоже забрали трех человек. Папа говорит, что от голландцев сейчас всего можно ожидать.
Девочка разволновалась, глаза ее горели. Но Исти не должна показывать своего волнения. Как трудно говорить об этом с учениками. Она не может рассказать им правду о людях, арестованных голландцами. Она только просит детей подумать, есть ли разница между преступниками, которых и раньше сажали в тюрьму, и теми простыми людьми, которых сейчас забирают по ночам.
В классе тишина. Дети старательно пишут. Исти с состраданием смотрит на своих учеников.
«Дети сейчас учатся гораздо хуже, чем до революции, — думает она, — да это и понятно. Раньше дети спокойно ходили в школу и, кроме уроков, никаких забот у них не было. А теперь время совсем другое, и дети хотят все знать, хотят понять, почему их отцов или их соседей арестовывают по ночам, мучают до полусмерти, почему сами же индонезийцы поджигают дома в деревнях, почему повсюду ходят солдаты — и свои и из других стран. Над всем этим они ломают голову, требуют ответа. Да, они действительно дети революции».