— Попробуй, стрельни. Тебе потом начальник самому в задницу стрельнет.

И в сторону Акеми, по-японски:

— Сиди тихонько, не привлекай лишнего внимания. Мне-то пофиг его булавки, так что лучше пусть со мной забавляется.

Бирманец угрюмо буркнул нечто непонятное и в следующим миг выстрелил в видневшуюся меж прутьями ногу Ивана. Пуля ударила в мускулистую ляжку спецназовца и вылетела наружу, ударяясь в земляной пол вместе с ошметками крови.

Акеми четко услышала скрип зубов Ивана — видимо, он не хотел радовать бирманца проявлением слабости, предпочитая стоически выносить боль. На его губах искривилась жуткая усмешка — она вспомнила, где видела такую же. Да, конечно, тогда, в том залитом кровью дворике в бандитской деревне.

Спокойно отодрав полосу ткани от подола фуфайки, русский зажал рану и звучно произнес еще несколько непонятных русских фраз.

Бирманец философски закатил глаза и пробормотал что-то устало. Затем, отвернувшись от клетки, кликнул кого-то. Спустя пару секунд, в темницу вошла парочка бандитов с автоматами. Поговорив с ними, тюремщик прохромал к клетке Амико и показал ей жестом на автоматчиков, затем на русского в клетке.

— Иван-сан, — поняла девушка. — Тут двое с автоматами. Они хотят, чтобы вы вышли из клетки и не сопротивлялись.

— О, какая вежливость! — усмехнулся он. — Пусть открывают, я себя ждать не заставлю. И не волнуйся, все будет пучком, — слыша, как дрожит ее голос, Иван обернул лицо к Акеми и улыбнулся — совсем по-другуму, мягко и успокаивающе. — Если б нас хотели пристрелить, наверняка не стали бы надрываться и волочить сюда. Не бойся.

Пока русский говорил, тюремщик открыл клетку, донеся до Ивана скрип и звуки передернутых затворов.

Клетка была высотой всего около 1.20, поэтому русскому пришлось проползти на четвереньках, чтобы выбраться наружу. Там он с наслаждением выпрямился во весь свой двухметровый рост и потянулся.

— Эх, размахнись рука, раззудись плечо… Ну, чего вам надо, недомерки?

Ничего не отвечая, ближайший из бирманцев, невидимый ослепшим, отшагнул в торону, размахнулся и с хрустом вбил приклад автомата в затылок распрямившегося русского. Ударь он в висок, и с Иваном было бы покончено. Однако, получив по затылку, богатырь не устоял на ногах, одна из которых была ранена, и упал обратно на четвереньки. Бирманец не стал медлить и ударил еще раз, сильнее, нависая сверху. Иван, едва не упавший лицом в грязь, ощутил, как сзади по голове начала расползаться теплая вязкая кровь. В лицо тут же ударил вонючий сапог второго автоматчика.

Контузия, слепота и новые порции ударов делали свое дело — могучий Иван пытался было защититься, но стоявшие сверху зрячие бирманцы нещадно пинали и били прикладами слепого пленника с помутившимся от ударов по едва целой голове сознанием. Он оказался удивительно упорным и никак не отключался, все порываясь схватить, ударить, толкнуть. Оба автоматчика упарились в процессе. Наконец, Иван, перемазанный грязью и собственной кровью, затих. Тюремщик, наблюдавший за процессом, повелительно квакнул, и бирманцы взяли русского за ноги, потащив за порог.

Амико молча наблюдала за кургузым, доставшим из пустой клетки свою палку, а затем вернувшимся к ней. Открыв дверцу второй пленнице, тюремщик повелительно махнул орудием, и девушка послушно выбралась. Схватив ее за волосы, тюремщик грубо потащил акеми наружу.

Там, на самой окраине лагеря, имелся пруд. Даже не пруд — яма с мутноватой водой, которую чистоплотная японка побоялась бы использовать даже для мытья обуви. Над этой самой ямой давешние автоматчики возились с чем-то, напоминавшим широкое плоское рапятие. Как оказалось, это была конструкция из бамбука, к которой пленители крепко привязывали бесчувственного Ивана. Закончив с приготовлениями, бирманцв по команде подоспевшего тюремщика спихнули получившегося агнца в вподу. Конструкция развернулась, входя в мутную жижицу, Иван погрузился по самую шею, только окровавленная голова осталась на поверхности, прижатая к бамбуку, от которого тянулся трос, обвязанный вокруг толстого столба на берегу.

Амико после всплеска грязной воды в нос ударила страшнейшая вонь. Она ошиблась — это был не пруд, это было жуткое подобие выгребной ямы. Подтащив ее к берегу, бирманец оттолкнул пленницу, поручив ее солдатам, и принялся рассматривать торчащую из воды голову русского.

Тот закашлялся, мотнул головой и открыл мутные, невидящие глаза.

— Хоррошо в краю родном… пахнет хлебом и говном… — судя по выражению, Иван кого-то процитировал. — …Только жидковато ваше бирманское говнецо. Если бы я вас в морской гальюн макнул, вы б сразу коньки отбросили, уроды, от одного крепкого матросского запаху!..

Кургузый тюремщик, ни слова не говоря, ткнул палкой в торчавшую внизу макушку русского и надавил. Рот и ноздри Ивана тут же погрузились в зловонную жижу. Подержав его так секунд тридцать, бирманец убрал палку.

Вынырнув и отфыркавшись, Иван плюнул в сторону палачей и хрипло запел:

— Наверх вы, товарищи, все по местам… последний парад наступа-а-ает!..

Врагу не сдается наш гордый «Варяг»… пощады никто не жала-а-ает! Хрен вам по всей морде, пидорки!..

Палка снова опустилась на голову, окуная пленника в дерьмо, и на этот раз Ивана продержали так вдвое дольше.

Вынырнув, он, задыхаясь, проговорил:

— Сначала, в детстве… я бредил морской романтикой… подумывал даже… а не пойти ли в подводники. Конечно, у них там… взрывы, пожары… радиация, несимметричный диметилгидразин… и прочая херня… Но зато чистые простынки и гиподинамия… Белая кость, не то… что мы… вонючие морские лоси…

Амико смотрела, как Ивана в третий раз заставили окунуться, теперь продержав минуты четыре. Когда палка убралась с головы, и русский вынырнул, она едва удержалась от возгласа: «Молчите, Иван-сан! Чем больше вы говорите, тем дольше это будет продолжаться!»

Но, вынырнув и откашлявшись в очередной раз, он упрямо продолжал бормотать по-английски:

— Надеюсь, вы все, сукины дети… получите хорошую такую… медицинскую грыжу… когда будете тащить из ямы… мою тяжелую утопшую тушку…

Повернув голову вправо-влево, словно ища взглядом кого-то, он добавил по-русски:

— Эк… мне свезло-то… по сравнению с прочими несгибаемыми коммунистами и партизанами… выпендриваться перед девушками… легко и приятно! Нет, конечно, можно представить… и более благородную смерть… чем захлебнуться бирманским говном… но, хули жаловаться… все там будем… В разное время, конечно…

Скучающий тюремщик снова погрузил голову пленного в жижу и держал до последнего. Сопутствовавшие бирманцы тревожно загалдели, когда он, наконец, выпустил несчастного.

Однако тот снова вынырнул хотя и задыхающийся, но живой.

— Если вы, падлы, думали… съесть морского разведчика… без хрена… то хрен вам!.. Виват главстаршине Николайчуку… который безжалостно трахал меня… проныркой через торпедный аппарат… гипервентиляцией и прочей херней…

Тюремщик забурчал почти уважительно и надавил палкой на макушку со всей силы. Амико с замиранием сердца следила, как несчастный Иван погрузился в нечистоты так надолго, что просто не мог не задохнуться.

Непонятно было, чего добивается тюремщик. Одно дело, казнь, пусть и жестокая. Другое — попытка привести непокорного пленника к общему знаменателю. Несанкционированная его гибель в таком случае отозвалась бы в первую очередь на самом неаккуратном «специалисте», и, возможно, весьма негативно.

Но, что бы там ни творилось в мозгах тюремщика, результат был налицо — пузыри, поднимавшиеся на поверхность перед макушкой пленника, прекратились. Наступила тишина.

Бирманец довольно крякнул, деловито кивнув чему-то, и подал знак двум своим сообщникам. Те взялись за трос и потащили распятного пленника на берег. Покрытый грязью, вонючей жижей и сукровицей, Иван выглядел как самый настоящий мертвец.

Амико почувствовала, как сжалось сердце. Неужели он мертв? Но тюремщик, нисколько не обеспокоенный, толкнул ее в плечо. Кособочассь, он указал японке на распластанного у их ног русского и изобразил тяжелое дыхание.