Так вот оно что… Он решил поиздеваться над ними обоими. Видимо, опытный старый негодяй рассчитывал на то, что у утопленника случится спазм, как бывало не раз. И второй пленнице придется прикасаться к изможденному и покрытому нечистотами спутнику. Мелкий, но отвратительный садизм.

Не говоря ни слова, девушка опустилась на колени.

Собравшиеся вокруг подручные с удовольствием гоготали, подталкивая друг друга локтями и наслаждаясь зрелищем.

От лежавшего без чувств распятого Ивана пахло отвратительно, вдвойне — для японки, выросшей в стране, где культ чистоты довел представителей древней культуры до выкорчевывания деревьев и заливки полей и садов бетоном — лишь бы не было грязи. Но девушка лишь молчка склонилась над мужчиной. Он не дышал. Стремительно припав к заляпанной нечистотами и кровью груди, Амико прислушалась — не остановилось ли сердце? Нет, оно билось, судорожно, но живо. Только дыхание, как и предсказывал тюремщик.

Акеми приблизила лицо к грязной физиономии Ивана. Держа одной рукой шею измученного русского, другой она зажала ему нос, глубоко вдохнула и торопливо прижалась губами к его рту. краем глаза Амико заметила, как поднялась грудная клетка. Получалось! Она отстранилсь, снова вдохнула и во второй раз коснулась Ивана губами. И еще, еще, еще.

Конечно, если сравнивать объем грудных клеток, то Амико уступала раза в два, если не больше, и там, где правила проведения сердечно-легочной реанимации требуют выполнять выдох нормального объема (чтобы не повредить легкие пострадавшего), ей, наоборот, приходилось дуть изо всех сил, набирая полную грудь и снова дуя — до звона в ушах, до головокружения и пятнышек в глазах. Ей не удалось сделать так, чтобы грудная клетка Ивана приподнималась, как положено, но она не сдавалась — как заведенная набирала воздух и вдувала его в рот Ивана, из последних сил раздувая слабый, готовы погаснуть огонек жизни.

Акеми не помнила, сколько прошло времени, сколько вдохов ей пришлось сделать… но тот миг, когда Иван вдруг судорожно дернулся всем телом и со хрипом втянул воздух сам, она запомнила навсегда.

Мощная грудь русского с рельефными, словно литыми из бронзы плитами мышц заходила вверх-вниз, без особого труда приподнимая и опуская бессильно упавшую на нее девушку, из глаз которой безостановочным потоком струились счастливые слезы.

Но им не дали передышки. Амико, едва успевшую понять, что сумела-таки откачать несчастного, тут же схватили и отволокли в сторонку, оставив Ивана дышать в одиночестве, оставаясь распятым на пыточном кресте. Кургузый тюремщик потыкал в бок пленника палкой.

Иван открыл мутные глаза, некоторое время бессмысленно таращась в небо. Потом сморгнул грязь и пробормотал.

— … Тьфу, обломали всю малину. Уже почти пробрался в ваши сны призрачной тенью. Чуть закроете усталые глазки, и вот он я — клацаю острыми вурдалачьими зубами!.. Так принято у нас, северных конанов-варваров, знаете.

Тюремщик довольно похлопал Ивана палкой по ребрам и подал своим подельникам знак. Те тут же столкнули русского обратно в воду. Амико с ужасом подумала, что сейчас пытка повторится снова, однако кургузый бирманец более не делал попыток притопить пленника. Вместо этого он проворно ухватил Акеми за руку и повел к столбу, который опоясывал державший распятье трос. Взяв у подельников веревку, тюремщик проворно привязал кисти девушки к тросу, заставив нежные руки японки нещадно болеть. Избивавшие ранее Ивана бирманцы весело загоготали, предчувствуя какую-то новую потеху.

Тем временем, заметив опущенного в нечистоты пленника, обитатели лагеря через одного принялись заглядывать на огонек, проходя мима и зубоскаля при виде торчавшей из ямы головы. Слышались издевательски смешки.

— Смейтесь-смейтесь, суки… — прохрипел Иван, повернув голову из стороны в сторону и прислушиваясь. — …Хотите еще смешнее поржать?.. Сходите в ту деревеньку… на задний двор… там куда забавнее… кишки на частоколе… и все дела… Погодите, я вам то же самое и здесь устрою…

Тем временем тюремщик завозился с лебедкой, удерживавшей распятие с пленником на нужном уровне. Амико, по-прежнему не говорившая ни слова, стояла у столба, вокруг которого петлей был обернут трос, и наблюдала, как кургузый негодяй ослабляет механизм. И в следующий миг трос под весом бамбука и человеческого тела потянулся вперед. С легким скрипом скользя по столбу, он едва не вывернул девушке суставы. Но страшнее было другое. Всего пару секунд спустя голова русского вместе с его распятьем начала уходить под воду.

Акеми ощутила, как ладони коснулись шевелящейся плотной змеи троса. В этот миг она все поняла. Ухватившись изо всех сил, юная японка попыталась удержать обернутую вокруг столба петлю, упираясь в землю и напрягая худенькое тело, как только могла, босые пятки тут же заскользили по земле, ладони обожгло как огнем. Стиснув зубы, Амико с громким стоном подалась вперед и, чувствуя, как лопается в животе невидимая пружина, сделала шаг.

Внизу, в яме с нечистотами, Иван оказался над водой с едва выглядывающими ноздрями.

Иван не мог видеть, что происходит, но хорошо расслышал стон Амико. Догадавшись, что мучители переключились на нее, он заорал по-английски, отплевываясь от грязной воды:

— Вот храбрецы, гордые бирманские воины! Вдесятером одной ОЯШки не боятся! Я в восхищении, вашу мать!.. Наверное, если вдвадцатером соберетесь, даже первоклассника сумеете одолеть! И вообще, херовые у вас представления о забавах. Дикари, одно слово, никакой фантазии, никакой культуры. Учили бы классику. Вот римляне скажем, те знали толк. Чем скушные водные процедуры, устроили бы гладиаторские бои, что ли! Я бы вам показал настоящего андабата, оттрахал бы вас в жопу, как положено!

Ответом ему был только дружный хохот. Кто-то шутливо шаркнул ногой сверху, и на макушку Ивану посыпалась грязь. Собравшиеся возле ямы бирманцы наблюдали, как, напрягая все силы, хрупкая девушка пытается удержать трос с весом взрослого мужчины.

У Амико все плыло перед глазами, руки ломило, дрожали колени, но она упорно держалась за трос горящими ладонями. В голове билась только одна мысль: если отпустить, на этот раз Ивана уже будет не откачать. Ноги утопали в грязной рыхлой земле, спина готова была переломиться, но она все держала и держала. Пять минут, десять…

Наконец, бирманцам наскучила забава. Тюремщик закрепил трос на лебедке, позволив Акеми устало повиснуть на столбе. На девичьих запястьях остались глубокие красные борозды.

Потом ее отвязали и на нетвердых ногах заставили плестись обратно в хижину. Там, в узкой клетке, она вдруг почувствовала себя почти как дома. Опустившись на колени, девушка затихла.

Ивана не возвращали долго, оставшегося в одиночестве русского еще пару раз топили, не доводя до крайности, вытащив на берег, били, затем бросали обратно. Когда мужчину притащили обратно к сараю, он был похож на один сплошной синяк, покрытый толстым слоем грязи и запекшейся крови. Стоя над ним, тюремщик недовольно покрутил носом. Видимо, решив, что постоянно нюхать густую вонь нечистот, исходившую от пленника, ему не интересно, он притащил откуда-то шланг и трудолюбиво почистил его струей чистой воды. Тюремщик явно любил комфорт.

Пнув пленника на прощание, тюремщики бросили его в клетку и ушли, оставив своего кургузого собрата сидеть развалясь на стуле в углу.

Однако, даже жутко избитый, Иван не был сломлен. Стоило затихнуть шагам уходящих бирманцев, как он пошевелился. Лежа на спине, с ногами, по колено точащими наружу через переднюю стенку клетки, он с трудом повернул голову в ее сторону, и хрипло прошептал:

— Акеми… ты здесь? Как ты сама… в целом?..

— Я в по…рядке, — утробно прововорила сжавшаяся в Комок Амико. — Просто… устала. А вы как? Они сделали вам что-нибудь серьезное?

— Со мной-то? А, ерунда… ничего серьезнее клинической смерти… из которой вытащила одна… обыкновенная японская школьница. И она всего лишь… всего лишь устала…

Иван замолчал, потом просунул правую руку сквозь решетку, вытянув ее в сторону клетки Амико. Широкая ладонь, бугрящаяся мозолями, легла на земляной пол — она, наверное, даже смогла бы дотянуться до нее, если прильнуть к решетке.