Когда, настоявшись под напором течения, «Ласточка» рыскнула к скалам, потом отвернула влево и опять вправо, вывернулась из-под лобового напора течения, наконец как-то перехитрила его, перерезала сбоку и пошла, медленно, неуверенно, но пошла, и дотянулась до верхнего слива, и потом выскочила на спокойную гладкую воду, бывшие в ходовой рубке Ведерников и Уздечкин, а также сидевший на диванчике Бурнин и забравшийся на крышу машинного отделения Карнаухов — все они с радостным облегчением вздохнули.

Да, «Ласточка» выбралась из Свальной шиверы и вытянула за собой связку невредимых барж, но если бы Дорофеева спросили, сможет ли он и в следующий раз проделать все то же самое и так же благополучно, то он честно бы ответил: «Не знаю!»

Есть невероятно сложные вещи, которым все-таки можно выучиться и повторять их с каждым разом все с большим блеском. Например, фокусы или цирковые трюки. Но прохождение шиверы не было трюком. Это было такое дело, которое всякий раз совершалось впервые. А когда человек доводит до конца очень трудное дело — сдает ли комиссии новую плотину, завершает ли новое полотно или в очередной раз удачно проходит сложную шиверу, — высокое чувство гордости наполняет его душу.

Но недолго владеет им эта гордость творца. Жизнь, окружая заботами, сбивает высокий настрой и снижает человека до повседневных чувств. И вот уже опять жаждет он трудного дела, необыкновенного усилия, подвига, чтобы, свершив его, опять взлететь на гордую высоту.

«Каждый вечер качать на руках Серегу — что может быть лучше! — думал капитан Дорофеев. — Два выходных в неделю — это просто роскошь! Но ведь пройдет неделя-другая, и мне опять захочется пройти эту проклятую Свальную шиверу. До сердечной тоски захочется, я же себя знаю! А у меня уже не будет «Ласточки», моей «Ласточки», на которой я стал, можно сказать, на ноги, стал капитаном. А это, как говорил Иннокентий, не фунт изюма. С какой же стати я отдам ее Ведерникову? Да не отдам я ему «Ласточку». И команду свою не отдам!»

Начальство нагрянуло на «Ласточку» на следующий день, в последний день пути. С приставшей к теплоходу белоснежной, на подводных крыльях «Волги» неторопливо поднялись коренастый, могучего сложения, с длинными седыми усами Скорин и долговязый, нескладный капитан-наставник Шлыков, а с ними какой-то незнакомый, нездешнего вида мужчина лет сорока в черном кожаном пиджаке.

— Ну здравствуй, молодой папаша! — с отеческой улыбкой подал руку капитану начальник отряда речного транспорта Гидростроя. — Знаю, знаю, истосковался по сыну. Я посылал к твоим узнать, как дела. Так что не волнуйся, парень, здоров твой наследник!

Обернувшись к своим, Скорин заметил, кивая на Дорофеева:

— Вот, самый молодой капитан в отряде, а уже о смене позаботился. Правильно, Дорофеев, молодец! Ну, что у вас, все нормально?

— Да, по-моему, все путем, — пожав плечами, ответил смущенный Дорофеев.

— Нормально, стармех? — спросил Скорин, подавая руку Ведерникову.

— Почти нормально. — В изменившемся голосе Ведерникова слышалось сдерживаемое волнение.

— Что такое? Почему почти? — озадачился начальник отряда.

— Да вот на разгрузке в поселке Временный целую неделю простояли!

— Ничего, ребятки, понемногу все наладится, — заверил Скорин. — Мы как раз туда идем — посмотреть, сможем ли протащить но Реке второй козловой кран. Тогда разгрузка пойдет вдвое быстрее.

Скорин, а за ним и остальные пожали также руки Уздечкину и Карнаухову. Бурнин, как только заметил приближавшийся катер с начальством, спрятался в кубрик.

— А почему вас мало? — спросил Шлыков. — Пятый-то где?

— В кубрике, — опередив растерявшегося капитана, вмешался Уздечкин. — Он болен.

Скорин, о чем-то говоривший с мужчиной в кожаном пиджаке, обернулся.

— Бо-о-олен? А что такое?

— Расстройство желудка, — бойко врал Уздечкин.

— Ну, тут уж кок виноват! Кто у вас кок?

— Да я… — с огорченным видом признался Уздечкин.

— Вы? Что же это вы людей из строя выводите, кок?

— А это у него на нервной почве, — смело загнул кок. — От тоски по дому, Виктор Петрович! Мы ведь уже две недели дома не были.

— А не от твоего борща, кок? — с улыбкой спросил Скорин.

— Не, борщи у меня качественные, — уверенно сказал Уздечкин. — Видите, вся остальная команда здорова. Никто не жалуется!

Своими ответами Уздечкин привлек общее внимание. Дорофеев и Ведерников смотрели на него так, будто он стоял на поверхности воды и не тонул. Кок и сам удивлялся себе. Что-то непонятное происходило с ним в этот день. Правда, он читал где-то, что от радости люди сходят с ума. Но ему не верилось. А вот выходило, что так и есть. Его несла точно на крыльях радость. Ведь поняла его Маргарита, не посмеялась над Уздечкиным!

Человек в кожаном пиджаке достал блокнот с шариковой ручкой.

— Извините, можно записать вашу фамилию?

— Пожалуйста: Уздечкин Евгений Викторович, шеф-повар грузового теплохода «Ласточка».

Пока тот записывал, Скорин сообщил:

— Вот корреспондент из столичной газеты прибыл про нас писать. Вы, Олег Петрович, запишите, что «Ласточка» особый груз доставляет: продовольствие для строителей. Это, знаете ли, непростое дело, проблем много. Но ребята на теплоходе молодые, энергичные. Видите, борются за высокое звание. — Скорин кивнул на сверкавшую на козырьке ходовой рубки табличку.

Корреспондент быстро записывал.

— Вы поговорите с ребятами, если что интересует, — продолжал Скорин. — Мы подождем.

— Да я уже записал что надо, — ответил корреспондент. — Меня же в основном проводка строительных грузов интересует.

Последним покидал «Ласточку» Скорин. Прежде чем перейти на катер, он еще раз спросил у Дорофеева:

— Значит, все у вас нормально?

— По-моему… обыкновенно.

И капитан скосил взгляд на Ведерникова.

Вскинув голову, Ведерников взволнованно посмотрел на начальника отряда, потом на капитана, опять на Скорина. Рука Ведерникова потянулась к внутреннему карману пиджака — и остановилась. Скорин перенес одну ногу на борт катера, затем другую. Старое, в сетке красноватых прожилок лицо его имело уже то спокойное выражение, с которым в потоке ежедневных хлопот от одного дела переходят к другому.

— Ну и хорошо, что нормально, — со стариковской усталостью произнес он.

Взревел на «Волге» мощный двигатель, и катер на подводных крыльях быстро, точно солнечный зайчик, полетел вниз по Реке.

Рассказы

Цвела сирень

Вдоль нашей улицы кучно росла сирень. В некоторых местах посадки были непроходимыми: присядешь на корточки и, заглянув под кружевной наряд листвы, увидишь корявое многостволье, сгустившееся до непроглядности.

Между посадками, среди которых угрюмыми переростками сутулились ясени, и мостовой лежали трамвайные рельсы; по ним бегали голубые, с помятыми боками вагончики. Зимой в трамвае, ходившем от вокзала до базара и обратно, бывало холоднее, чем на улице, летом пассажиры задыхались от пыли. Ножки скамеек извивались чугунным литьем; грубым сукном послевоенных лет до блеска были отполированы деревянные сиденья.

В мае зацветала в посадках сирень. Верхушки кустов как бы загорались сиренево-розовым спокойным пламенем. Цвет был обильным, как первый снег.

Утром я перебегал булыжную мостовую, перескакивал через заросшие лебедой трамвайные рельсы и ломал оперенные цветами ветки. Уже не торопясь, зарываясь лицом в прохладный от росы букет, нес сирень домой. На подоконниках в комнатах, на кухонном столе в банках с водой стояли букеты. Наша маленькая квартирка приобретала праздничный вид; нежно-горьковатый аромат сирени не могли заглушить ни запахи кухни, ни едкий керогазный чад.

Неудивительно, что в такую пору могли прийти в голову счастливые мысли. Однажды меня осенило: если подарить вагоноважатой Вале букет сирени, то она, пожалуй, разрешит прокатиться на трамвае бесплатно и, может быть, даже пустит в кабину.