Ребята зауважали корреспондента. А Женька аккуратно вырвал материал из газеты и сунул в карман, пояснив, краснея:

— Надо будет предку своему отправить. А то вдруг он где-нибудь в командировке, пропустит ненароком…

И еще произошло событие, на первый взгляд, совершенно незначительное, но давшее повод для кривотолков. Перед рассветом забывшиеся в коротком сне водители, которые лежали одетыми вповалку на дощатом настиле остывающей палатки, были разбужены не зычной, как обычно, командой прапорщика Березняка, а воплем Коновала, ворвавшегося в нее с улицы и лязгающего зубами.

— Ты чаго?! — спросил у него Турчин, не понимая спросонья, в чем дело.

— Ша-ака-ал или кабан, — испуганно пробормотал Коновал. — По малой нужде я вышел, а там…

Ребята недовольно задвигались, зашумели. Сержант Мусатов зажег спичку и поднес ее к часам на руке:

— Еще полчаса верных можно кемарить. Ложись! — приказал он Коновалу…

Но Турчин не поленился, встал и вышел глянуть, что напугало ефрейтора. На востоке тянулась серая полоска, в свете которой отчетливо проглядывали кривые пирамиды белесых вершин. Рядом с палаткой тлел ярко-оранжевый огонек. Петр подошел к нему — курил Мацай.

— Эй?

— Что?

— Ты, что ль, напугал Коновала, аж вин маманю свою вспомнил?

— Нет. Показалося ему, во-он тот камень за образину принял, — кивнул в сторону черного валуна Мацай.

— Ну-ну… А чаго не спишь? — спросил Турчин.

— А ты спрашиваешь? — сплюнул окурок Мацай и зло выругался.

— Кроме себя некого тебе винить. И не дури, глядишь, поймут, робя…

Поутру слух о ложном испуге Коновала, который вызвал лишь шутки да прибаутки водителей, еще не отправившихся в трудный рейс, каким-то образом дошел до полковника Ильина. Узнал он и о том, что Коновал выходил из палатки вместе с Мацаем. Игнат Иванович не на шутку встревожился, подозвал к себе старшего лейтенанта Ломакина и прапорщика Березняка. О чем они поначалу совещались, солдаты не поняли, но когда разговор перешел на высокие ноты, ветер донес до них кое-какие обрывки фраз:

— Нельзя их вместе… Все равно, что кошка с собакой, — говорил Ильин.

— Товарищ полковник, не могу я самовольно… оставить… — робко отнекивался Ломакин.

— Под мою ответственность… Задержите! — настаивал полковник.

Вскоре Ильин ушел на поиски командира полка и его заместителя по политчасти. Те находились на плотине, где солдаты устанавливали опоры для высоковольтной линии. Вот тут-то водители и начали шептаться: колонна была готова тронуться в путь, а Ломакин тянул почему-то резину, не давал команду, нетерпеливо прохаживаясь возле машин и нервно поглядывая на часы. Неожиданно примчался «уазик», разбрызгивая грязь, остановился. Из него выпрыгнул подполковник Спиваков, который с ходу выговорил Ломакину:

— Почему спите, не отправляете транспорт?! Я вас, товарищ старший лейтенант, предостерегаю…

— Мне полковник Ильин приказал, — стал оправдываться Ломакин.

— Что-о?! Немедленно марш!.. — возмутился Спиваков.

Так солдаты и не узнали, в чем была причина задержки колонны, отчего забеспокоился Ильин. Предполагали, что причиной явились опять-таки Мацай с Коновалом, которые якобы что-то откололи ночью. А может, и не они? А может, вообще никто никаких номеров не откалывал?.. Вскоре водители и думать об этом забыли, поглощенные длинным и каверзным спуском в глубину ущелья, к реке. Не услышали они и как полковник Ильин, подбежав к командиру полка, лишь только последняя машина скрылась за поворотом, горячо доказывал Спивакову, что надо догнать колонну, высадить Коновала или Мацая и оставить кого-то здесь. Словом, развести их, чтобы не находились они вместе.

— Не пойму я вас, товарищ полковник, то вы мне рекомендуете отправить Коновала и Мацая совсем, чуть ли не под конвоем. А теперь предостерегаете… Да что — На них свет клином сошелся? — с долей раздражения спросил Спиваков. — Объясните, что, собственно говоря, произошло?

— То, что они уже выясняют отношения между собой… — Ильин рассказал Спивакову об испуге Коновала.

— Но это только ваши предположения! — не сдавался Спиваков. — Почему не могло Коновалу в самом деле померещиться в темноте черт знает что? Зачем категорично утверждать, что его напугал Мацай и между ними произошла стычка?

— Потому что все это время я наблюдал за ними. И знаю: спорят они, обсуждают, кто больше повинен в том, что оказались оба в опале, которая неизвестно чем для них кончится. Ведь дело с Ртищевым не закрыто, надо полагать. А теперь, видно, их разногласия далеко зашли.

— Допускаю, могут они что-то доказывать друг другу, спорить. Ибо, сам вижу, переживают, стараются… Меня и Куцевалов об этом информировал. Но не повод же это для того, чтобы мчаться сейчас за колонной и панику наводить, — не менее пылко отстаивал свою точку зрения Спиваков. — Там есть офицер, прапорщик…

Тогда Ильин, как ему казалось, привел самый решающий довод:

— Они же в одной машине, психологически несовместимые на данный момент люди. Да мало ли что? Ведь береженого бог бережет!

— Ничего, я верю в свой народ, нутром чувствую подчиненных. И оно меня никогда не подводило, — закончил разговор Спиваков.

Но на сей раз чутье Спивакова не сработало. Ильин был прав: отношения между Мацаем и Коновалом зашли в тупик. Мацай злился на Коновала, не мог ему простить того, что ефрейтор плохо «обработал» Ртищева, и тот, в конце концов, «раскололся».

— Убить тебя мало, коз-зел, — шипел Мацай на Коновала. — Под статью меня подвел, сука, — он замахивал рукой, отрывая ее от баранки, якобы намереваясь двинуть Коновалу по шее. Коновал вжимался в угол кабины, вбирая голову в узкие плечи, и жалостно брюзжал:

— Ты, ты меня подставил! Придумал химеру, умник. А я, дурак, послушался, сам в петлю полез. Тебе-то что будет? Ты Ртищеву зубы не считал.

— А я ведь предупреждал, бревно, не можешь брать силой — не берись…

На обратном пути Мацай понемногу успокоился, передал руль незадачливому напарнику, а сам, привалившись к спинке сиденья, вздремнул. Коновал бросал на него ненавистные взгляды. Двигатель гудел натужно, но ровно, а огромные колеса тяжелого грузовика монотонно шуршали по гравию, убаюкивая. Колонна потянулась на косогор. После него машинам надо было красться поочередно, держась ближе к бугристой грязно-серой стене. В ту секунду, когда подошел к опасному участку грузовик, ведомый Коновалом, в горах раздался грохот, быстро разрастающийся от грома падающих сверху камней. «Карандаш», висевший над дорогой, дрогнул, вниз посыпались обломки породы. Коновал замер, на его лице застыл ужас. Зрачки глаз расширились. Вместо того чтобы остановить машину и не соваться под надвигающийся камнепад, Коновал с силой нажал на акселератор. Рев мотора перешел в визг, машина задергалась. Очнулся Мацай, ничего сначала не соображающий спросонья, но быстро пришел в себя.

— Что-о?! Куда ру-улишь! — заорал Мацай не своим голосом и потянулся к Коновалу, чтобы перехватить у того управление и выключить передачу.

Коновал теперь и сам понял, что дал маху: впереди разгоняющегося по начавшемуся спуску тяжелого грузовика градом сыпались камни. Если бы Мацай не сунулся к нему, возможно, он бы затормозил или как-то постарался объехать падающий поток. Но, испугавшись, что тот врежет ему по шее, он ничего не придумал лучше, как открыть дверцу и выпрыгнуть на ходу из кабины. И тут же ящерицей заполз в расщелину в стене.

— Гаденыш! — только и успел прохрипеть Мацай. По крыше замолотили комья, отскакивая рассыпчатым веером; горбатый валун пробил ее насквозь и грохнулся всей тяжестью на Мацая. Острая боль пронзила голову, шею, плечи, и навалился на него мрак, унося в немое беспамятство.

Березняк и Антонов, следующие позади, все видели. Не заметили только, когда бросил «Урал» Коновал. В этот момент они оба смотрели на накренившийся «Карандаш», с замиранием гадая, кувыркнется каменюка на дорогу от оползневого напора или устоит?.. Устоял, перевели они дух, и тут увидели, что машина Коновала и Мацая, хлопая левой дверцей, несется на полном ходу по косой дуге к обрыву, нагоняя впереди идущий ЗИЛ. «Урал» был явно неуправляем, а в ЗИЛе, видимо, не оглядывались назад. У Березняка и Антонова похолодело внутри.