Верно и обратное — когда маятник качается в обратную сторону, например, когда город несколько месяцев подряд перемалывает тяжелая артиллерия, психика старается прикрыть неизбежное от внимание глупого импульсивного мозга, маскирует разрушения и изо всех сил пытается сделать их менее заметными. Пробитая снарядами крыша? Усталость конструкции. Обрушенные перекрытия? Мелочи жизни. Перебитый газопровод? Страховой случай. Все решаемо. Жизнь продолжается.

В этом городе все было иначе. Каждое второе здание выглядело так, будто сквозь него проехал, размахивая чугунным шаром, гигантская стенобитная машина, а каждое первое словно желало, что стенобитная машина до него не добралась. Изъеденные дырами стены напоминали терку для сыра, груды щебня высились скособоченными пирамидами, кое-где еще били фонтаны питьевой воды и растекались вонючие лужи канализации. В воздухе висел дым и парили частицы легкого серого пепла и гашеной извести.

Доктор втянул носом воздух — на маске собирались темные капли конденсата, но громового запаха озона, непременно спутника орбитальных бомбардировок, было не слышно. Счетчик Гейгера тоже молчал. Значит, поживем еще.

— Расскажи мне, человек, — пророкотал голос сверху. — Расскажи то, о чем умолчал им. О годах одиночества, об отчаянных попытках забыть, о боли и ненависти. О забвении. И твоей тихой, позорной, постыдной капитуляции.

Он поднял голову, стащил промокшую маску. Камни в глазных проемах со свистом резали густой печальный воздух. Он заметил кое-что. Видимые в предзакатной синеве звезды над головой горели ровным холодным светом, но над горизонтом они не только мигали, но также, если смотреть на них пристально, перемещались, время от времени прыгая влево-вправо и вверх-вниз. Возможно, тому можно было придумать научное объяснение, предположить, например, что всему виной разная температура воздушных масс на линии взора, создающая оптическую иллюзию, но он знал, что это не так. Атмосферные явления не имели к происходящему ни малейшего отношения.

Бледное лицо Доктора осталось бесстрастным, но мозг прилежно запечатлел падение непрочного, низкого неба под натиском небесных фантомов. Они опускались тихо, практически беззвучно — десантные корабли, после того, как последний очаг сопротивления на непокорной планете был подавлен. Оккупационные силы. Враждебная раса, призванная занять освободившееся жизненное пространство.

— Мне не вполне понятна высказанная просьба, — вежливо сказал он. — Но если уважаемый собеседник сочтет возможным разъяснить ее суть, я искренне обещаю, что постараюсь ответить на вопрос так хорошо, как только смогу.

— Ты сдался, — сказал голос, будто раздумывая. — Отказался от нее. После стольких лет, и все-таки отказался. Убедил себя в ее смерти. Смирился с ней, оставив себе самое простое, самое безопасное, словно светлячок, чей зеленоватый отблеск истаивает на рассвете — ожидание.

Над ним — одинокой фигурой посреди пустынной улицы, запорошенной начинающимся снегопадом — мерцающие в небесах разноцветные складки света выстрелили, но сразу же прянули назад, точно руки агрессивных, но нерешительных призраков. Расплывающиеся пальцы протянулись к Доктору, растопырились, будто готовясь схватить, и отдернулись.

— Прошу прощения, — сказал Доктор. Шрамы на бледной до белизны кожи чуть покраснели, но в остальном его ледяному спокойствию, кажется, ничего не угрожало. — Но мне сложно согласиться со сказанным. То, что было между нами тогда, на Кайше — несколько коротких часов, неважно — осталось самым светлым и чистым событием во всей моей бесцельной и неправильной жизни. Она создала меня, заставила меня, не знаю — стать лучше, чем я считал себя. Лучше, чем я на самом деле есть. Наверное, это и есть любовь, такая, которой ее задумывал Бог в свои наиболее адекватные минуты. Возможно, я потерял ее из-за того, что ждал и планировал слишком долго — да, возможно. Но если есть хоть крохотный шанс, что это не так, я обязательно его использую.

Пока Доктор говорил это, торосистые воздушные поля вокруг обреченного города стали голубыми, потом багрово-фиолетовыми, а затем ярко-зелеными, как холмы его детства на далекой провинциальной планетке Новый Ганелон. На краткий миг у него возникло ложное впечатление, словно сами развалины, находящиеся почти в миле впереди, источают цветное сияние изнутри, полыхая своим собственным холодным пламенем, будто бы сокрытым в оплавленных мертвых недрах.

— Значит, ты считаешь, что эту любовь тебе дал бог… — если бы Доктор не знал, что голос — всего лишь аппаратный брандмауэр, он бы решил, что его владелец на несколько секунд глубоко задумался. — Скажи, а тебя не смущает тот факт, что одной рукой этот твой Бог дает тебе любовь, а другой тут же забирает ее? Тебя не пугает, что ему, похоже, нравится, причинять тебе боль? Не вызывает недоумения, что контроль за твоей жизнью осуществляет конченный маньяк-садист?

— Разумеется, нет, — сказал Доктор. — Похоже, вы наблюдаете за происходящим прилежно и внимательно, но совершенно не понимая контекста. Бог — вовсе не радуется нашим страданиям. И не дает их нам в качестве кары небесной или божественного испытания. Нет, все намного проще. Он создал нас по своему образу и подобию. Что это означает?

— И что же, по-твоему?

— Для меня, сказал Доктор, — совершенно очевидно, что Всевышний — опасный безумец. Как и все мы.

Разгорающееся холодное сияние перед ним застыло. Корабли, черные стремительные тени, будто повисли в превратившемся вдруг в органическое стекло воздухе. Последние нерешительные снежинки замерли в пространстве с тонким хрустальным звоном.

— Процесс завершен, — сказал голос. — Введенные коды корректны, создано исключение, файлы не будут уничтожены. Добро пожаловать в Ад.

Не было больше никакого разрушенного города. Во всяком случае, пока не было. Он оказался посреди обширного парка привычно геометрической формы, за деревьями высились небоскребы, в синем небе парили летучие змеи. Рядом стоял Бад, Клэм и Лейтенант, привычные и надежные, как раньше.

Имелись, правда, и некоторые отличия. Руки Лейтенанта были все в грязи, Клэм казался насквозь мокрым, а лицо Бада выглядело загорелым и натянутым, словно он провел долгое время у какой-то адской топки. Но их странствия закончились, файервол остался позади; они были на месте.

— Вот это и есть Ад? — задал риторический вопрос Лейтенант. Метрах в тридцати от них сплошная зеленая лужайка площадью в несколько тысяч квадратных футов заканчивалась, уступая место цветному стеклу зданий и голубоватому, словно светящемуся изнутри асфальту. — Я, может быть, излишне традиционен, но это совершенно определенно не то, что я ожидал увидеть.

На Преисподнюю было приятно смотреть. Фонтаны чистейшей воды извергались из микроскопических трещинок в стенах домов, устраивая освежающий душ визжащим девчонкам в коротких платьицах; блестящие радуги, пахнущие травами и смутно — дорогими антиперспирантами, рассыпали вокруг прозрачные осколки калейдоскопов. В мягкой земле то и дело открывались зияющие пропасти, из которых вылезали мохнатые толстые щупальца и уволакивали вниз истерично хохочущих зевак, из-под колес проезжающих автомобилей вырывались снопами искры и блестящие пластиковые пузыри, начиненные чем-то красным и влажно поблескивающим. В воздухе парили дроны, воздушные змеи и слизистые летающие демоны, похожие на неимоверно костлявых птеродактилей.

Небо у них над головами походило на толстое, плотное одеяло, расшитое аляповатыми цыганскими блестками, оно то приближалось, то отдалялось и постоянно меняло цвет, словно было ничем иным, как порталом, пологом в дверном проеме, ведущем куда-то.

В фонтанах на площадях плескались, скаля стальные зубы, механические скаты, а под ногами сочно похрустывали кости дохлых собак и бродяг, которые деловито растаскивали на костную муку и удобрения трудолюбивые мышки-роботы. Вокруг звучала легкая звенящая музыка и беззаботный смех, пахло свежескошенной травой, землей и фосфатными удобрениями.