Но принц не собирался ждать, когда это произойдет!
Длинным прыжком выходя из сужающегося кольца, он рванулся вперед; меч «вдохнул» ночной прохлады, ножны бесшумно упали, подъяв «белую пыль»; рука поймала лямку соскользнувшего со спины мешка, и, перекатившись через плечо, принц швырнул его в Стража.
И сам бросился следом.
Конечно же, полупустой мешок не мог причинить хоть сколь-нибудь значительного ущерба — Зверь небрежно отмахнулся, как от мухи. Всего лишь отвлекающий маневр, чтобы сократить расстояние. Десяток шагов, что остались — всего мгновение для Перворожденного, всего один взмах ресниц…
Но Страж оказался невероятно проворен!
Цепь взвилась, словно хлыст, и стальные звенья — каждое с ладонь юноши — «вынырнули» из «белой пены» и ударили принца в грудь. Перворожденный всем телом прочувствовал, как со скрипом вмялась кожа жилета, выбивая из груди дыхание, и как легкие сдавило хрустнувшими ребрами. В хребет впились тысячи стрел, пронзая болью сам разум…
И ярость хлынула через край, окутав мир туманом, в котором пульсировало чужое сердце; рывок Марена ничуть не замедлился.
Шаг, другой… Сапфировые глаза полыхали холодным огнем в непроглядной тьме, цепко впившись в налитые Голодом глаза Зверя. Шерстяная рубаха вздулась на предплечьях принца, растянув вязь. Шнуровка жилета напряглась, едва не разрываемая взбухшими мышцами; дубленая кожа нагрудника протяжно «застонала», распираемая грудью.
Ветры замерли, услужливо расступаясь, словно Венет отозвала их, любопытно наблюдая за стремительным, как молния, рывком Перворожденного. Призрачный свет Ночного Солнца упал на молодое лицо, блеснул на молочно-белых клыках, на «морозном узоре» «клостенхемском» клинка…
Кровь стучала в висках с грохотом кузнечного молота, сердце толкало ее, и этот напор едва не разрывал жилы. Воздух сгустился, стал вязким, и каждый шаг — такой молниеносный со стороны — давался ценой неимоверных усилий, словно те самые Бесплотные впились в одежду липкими пальцами и тянули назад…
Но Страж, и вовсе не мог пробиться, застыв ледяным изваянием.
Последний рывок. Левая рука Марена впилась в шею Стража, пальцами вонзаясь в гортань…
И в тот же миг время возобновило бег с грохотом, рухнувшей на камень стальной цепи.
Страж поперхнулся неистовым ревом, и клинок принца вонзился в разверстую пасть, пронзительно скрипнув по шейным позвонкам. Горло судорожно содрогнулось, хрипя, будто в попытке проглотить вставшую в горле кость. Из легких донеслось бульканье: они старались исторгнуть хлынувший в них «багрянец»; капли брызнули Марену в лицо. Когтистые лапы безвольно повисли, ноги Стража подогнулись, и он осел, давясь сталью и захлебываясь кровью.
И все это время принц не сводил взгляда с пылающих злобой и затянутых «багряной пеленой» Голода глаз Стража. Голода, что юноша ощущал так же ясно, как белую жесткую шерсть, что впилась в ладонь десятками игл.
Тяжелое дыхание слетало с губ Марена, оскаленные клыки блестели влагой, сапфиры полыхали холодным безудержным гневом…
И глаза Стража погасли.
Марен выдернул меч, клинок скрежетнул по желтым зубам, и белое тело безвольно рухнуло в снег, осеняя чистоту алыми потоками. Дыхание быстро восстанавливалось, грудь вздымалась все ровнее, стук в висках проходил… Но он все стоял над телом, наблюдая, как «багрянец» покидает жилы и растекается по «белому покрывалу».
Азарт схватки вновь оставлял после себя ноющую пустоту.
Марен, как завороженный, вглядывался в темное небо, раскинутое над головой. Призрачный свет Ночного Солнца серебрил Мир, но даже сейчас он выглядел ярче, чем прежде.
Но не только это притягивало взгляд Перворожденного.
Кроме Элеса, что поднялся над Стальными горами и спешил к Восходному морю, в чернеющей пустоте сверкал Радес, «устало бредущий» навстречу брату. А помимо братьев небо усеивали мириады сияющих адамантов. Они горели, словно искры костра, пробивающиеся сквозь истлевшее черное покрывало. Некоторые ярче, некоторые более тускло. Но такое множество, что глаз не мог охватить, а разум лишь тщетно силился представить.
— Ok rilas svaitom lero eledir… [И сияет бездна множеством огней…] — еле слышно прошептал Марен словами из прочтенных мифов.
Принц перевел взгляд на Ардегралетт, где недавно виднелись поля и леса. Облака спустились в холодном ночном воздухе, закрыв Серый Мир от взора непроницаемой хмарью. Юноша стоял на утесе, которым сейчас представлялась Спящая гора, а вокруг раскинулось туманное бурлящее море. Оно двигалось, как живое, словно пенящиеся волны, мерно накатывающие на скалистый берег. И единственное, что не тонуло в пучине — Призрачные горы на севере и Южный Предел.
А когда глаза поднялись к вершине Спящей горы, среди белых пиков юноша разглядел крепость. Почти неразличимая, она выдавалась из скалы, словно высеченная в черных костях Мира.
Летопись, казавшаяся бредом безумца, обрастала плотью. Автор, конечно, расписал все вычурным изящным слогом, но правдиво — теперь это не вызывало сомнений.
Вспомнились детские годы, когда с Колленом рыскали по самым отдаленным закоулкам Мелестана, стараясь найти и раскрыть тайны, которые еще могла хранить Цитадель. Подземные ходы, потайные комнаты, и подземелья… Сколько прошло с тех пор? Казалось, не одна жизнь…
И вот, подобно Цитадели Мелестан, Серый Мир открывал принцу новые — или старые? — секреты.
«И вспыхнет золотой огонь, что иссушает легкие…» — пронеслось в голове.
— Решила, предоставить меня старшему брату? — подумал Марен в голос.
И Богиня, словно ответила: «Нет-нет, что ты?», заискивающе потрепав по голове и подталкивая в спину.
Принц улыбнулся свежести овевающей лицо.
…Тропа вскоре «преломилась» и, каменными ступенями — в этот раз выложенными из черных блоков, все так же «стоптанных» временем, — поднявшись на новую высоту, развернулась в противоположном направлении. И когда над миром показался Эриан, тень Спящей горы скрыла Марена от его взора.
«Над небом», жизни оказалось больше, чем на скалистых склонах ниже плотного дымчатого покрова. Из-под снега проглядывала зелень, которая даже на теневой стороне Халадесир разительно отличалась яркостью. Лазурное небо, «украшенное» редкими вихрями облаков, раскинулось над головой. Стало попадаться гораздо больше живности. С вершин бежали чистейшие ручьи, наполненные такой прохладой, что у Перворожденного «ломило» зубы. Большая часть этих «хрустальных жил» тянулись на юго-восток и спускались в озеро Ланек, что у подножья Хвоста Дракона.
…Путь к вершине Марен преодолел быстрее, чем неизвестный летописец. Всего дважды укрывшись от взора Эриана, покидающего мир, в тени пещер, уходящих вглубь Халадесир.
Судя по виду, они очень глубоко пронизывали гору. В некоторых Перворожденный явственно ощущал запах крови, что несколько настораживало. Но если в глубине и обитал кто-либо, «встретить» принца никто не решился. Более того, даже не проявил живого присутствия.
Вблизи, даже в свете Ночного Солнца, крепость Амаслотт, ставшая в Ардегралетте мифом, еще больше потрясала воображение.
Она на самом деле оказалась высеченной в скале. Гладкие крепостные стены поднимались всего на три роста взрослого Перворожденного, но это не делало ее уязвимой. Особенно, если учесть расположение! Чтобы подобраться к воротам, требовалось пройти по мосту в пять шагов шириной, распростершемуся над пропастью, дно которой укрывалось от взгляда в плотной пене облаков. Но и до них отнюдь не рукой подать!
На монолитном камне совершенно отсутствовали выступы, сколы или трещины — крепость выглядела, как вчера построенной. И все же, Марен ощутил дух запустения. Тяжелая тень тысячелетий легла на величие замка Собирающих Память: выцветшие, истлевшие стяги реяли по ветру, и, казалось, тают прямо на глазах — они, то и дело, облетали бесцветным серым прахом. Да, время поистине нещадно.
Массивные, обитые железом ворота, распахнуты настежь, герсы подняты, и за неглубоким порталом — внутренний двор. Но над самими воротами, на каменной арке — додревние руны, те самые, что усеивали окаменелые глиняные таблички, виденные принцем в Мор де Аесир. Глас Небес, как сказал мастер Дайнер — язык Древних драконов.