И вот, наконец, показался склон Халадесир.

Сперва — пологий, он дыбился все круче, утопая в белом тумане и полностью затмевая горизонт. И без того необъятная гора, вблизи выглядела и вовсе столпом подпирающим небо, и не позволяющим рухнуть на землю. Острые чернеющие зубья скал соседствовали с обледенелыми скатами и пестрили снежными шапками.

Марен заворожено вглядывался в мутную высь — видимая граница едва заметно клубилась, облака вихрились, но не казались такими уж недосягаемыми.

…У подножия снег лежал достаточно густо, из-за чего тропа терялась под сугробами. И все же, явно угадывалась, осевшими хлопьями белея на уступе, который подобно гигантскому полозу вскарабкивался к облакам, обвивая склон. Но, несмотря на то, что повышалась она, по большей части, полого, «белые перья» усеивающие ее, заставляли двигаться с осторожностью. Местами ноги скользили на припорошенной наледи, стремясь подтолкнуть путника ближе к краю, за которым разверзлась пропасть.

Кое-где, на более отвесных местах, проглядывали вырубленные в камне ступени, цель которых облегчить путь. Вот только, «стоптанные» временем и ветром и обледенелые, они представляли еще большую опасность… Сколько прошло тысячелетий с тех пор, как по ним ступала нога живого?

С другой стороны, если тропа могла возникнуть сама, то ступени свидетельствовали хотя бы о том, что кто-то когда-то все же здесь поднимался. А, возможно, и спускался. И не единожды: не будешь же с таким тщанием рубить гранит, ради одного единственного восхождения. А значит, что-то там есть. Должно быть.

…Истинная Ночь сгустилась вокруг, и Мир словно обратился в уголь и пепел. Усилившийся ночной ветер подъял в воздух «рои белых мух» — они кидались на принца со всех сторон, «кусали» лицо, старались, если не столкнуть со склона, то хотя бы сбить с ног.

Будь принц Смертным, не смог бы сделать и шагу, не рискуя сорваться с отвесных скал. Но Перворожденный все так же твердо ступал, совершенно не поддаваясь стихии и столь явному негостеприимству Спящей горы.

«Храм Немирани хорошо защищен».

…Ночное Солнце поднялось из-за Стальных гор, когда Марен добрался до широкого плато. Мягкий призрачный свет излился в мир, и хлопья, кружащие в беспорядочных порывах, стали походить на метущихся и воющих Бесплотных. Они то бросались в рассыпную, то устремлялись прямо на принца, протягивая к нему незримые ладони и хватая за одежду.

Марен огляделся с высоты.

Взгляд уперся в Южный Предел, «отгородивший мир от Бездны» по всему горизонту. Но между Южным Пределом и Спящей горой — восхитительный вид! — Ардегралетт раскинулся, как на ладони.

На востоке тускло мерцало озеро Аднарту, а на нем, черной громадой, высился Нартулок. Малые Клыки на юго-западе скрывали родной Мелестан, но вот крепость Атеом отчетливо выделялась на склоне южной гряды дыбящейся на Краю Мира. Казалось, даже видно огни зажженные на башнях… Хотя, почему казалось? Принц видел их ясно, словно стоял рядом — острое зрение Марена легко и непринужденно пронзало и тьму.

Принц напрягая глаза, вглядываясь… И взор словно скользнул ближе, к самой школе Мор де Аесир! В одной из бойниц принц узнал мастера Дайнера, стоящего на гребне стены, опершегося руками на древний камень — наставник всматривался в ночь, будто чего-то ожидая; на широком лбу прорезались складки…

«Морок…» — принц проморгался, и видение отступило.

Голое плато выглядело необитаемым, но проницательный взгляд сапфировых глаз обмануть не удавалось. Тут и там Марен примечал заметенные следы… Еще поднимаясь, он чувствовал прикованное к себе внимание. Местами, шелестя, осыпался снег, тихо стучали сорвавшиеся одинокие камни; и хищно поблескивающие глаза растворялись в ночи, белый пятнистый мех, замирая, сливался с усыпанной снегом скалой. Ирбисы не осмеливались напасть, держались на расстоянии и все же не отпускали далеко. Выжидали.

Дальнейший путь не сильно отличался. Тропа то скользила горизонтально по склону, окольцовывая, подобно хвосту Крылатого Змея, то вырубленными обледенелыми ступенями возносилась на очередной скальный выступ. Встречались неглубокие пещеры, позволяющие отдохнуть от постоянного напряжения и ледяного ветра, непредсказуемо налетавшего то спереди, то сзади, то сбоку, словно принц без приглашения вторгся в чертоги самой Венет, повелевающей «дыханием Мира».

Кое-где встречались открытые плато подобные первому, где Богиня Воздушных Течений упивалась властью особо неистово, поднимая на защиту Халадесир настоящий буран. И создавалось впечатление, что раскрылись Серые Грани, и липкие влажные пальцы Бесплотных цепляются за жилет, тянут, толкают, заползают за воротник, стараются утащить за собой.

Нестойкого духом, это вполне могло повернуть назад…

Принц решил утолить свое любопытство: с очередного плато сделал несколько шагов обратно, будто признав поражение. Ветер стих, как по команде; «белые перья» плавали в воздухе, медленно оседая — Венет, решила, что путник отступился от задуманного…

— Пора бы запомнить, что Перворожденные не сдаются… — губы Марена растянулись, обнажив клыки.

О, как же страшен был гневный рев Богини, понявшей, что юноша насмешливо играет с ней!

Зародившийся где-то высоко вверху рокот сотряс воздух, ветер бросил в лицо льдистые иглы, взвыв с утроенной силой. Но Марен лишь ладонью прикрыл глаза — улыбка, полная презрения к стихии, не сошла с губ.

А в следующий миг склон над головой заклубился, подобно туману над озером. Лавина неслась с вершины, сотрясая гору и вспениваясь камнями, словно штормовой вал, поднявший со дна ил. И в грохоте, сопровождающем ее «полет», слышался дикий ликующий смех: «Ты не внял предупреждениям, так узри мой гнев!»

Марен рванул к неглубокой выемке в скале, видневшейся в стороне от продолжения тропы. И только успел укрыться, как с каменного козырька обрушился снег, «омыв» плато шквальным накатом. Свет в углублении померк; Марен оказался замурован; завывания ветра прекратились.

«Рассердилась…» — отстраненно подумал Марен, в темноте скинув и развязывая заплечный мешок и впиваясь зубами в застывшее вяленое мясо.

Закатный багрянец окрасил Стальные горы, когда меч принца пробил последнюю преграду; алые лучи, словно кровь скользнули по клинку; свежий холодный воздух хлынул в пещеру.

Лавина замела плато, сравняв его со склоном, словно никогда и не существовало.

Марен окинул мерцающее покрывало победным взглядом, отряхнулся. Лезвие скользнуло по запястью, окропив «белизну» алым, насухо вытер меч и спрятал в ножны; закинул мешок за спину и сделал несколько осторожных шагов, проваливаясь по колено в проседающем под ногами снегу.

Ветер разочарованно застонал, закружив по склону мелкие вихри чуть выше лодыжки, бросил в принца пригоршню «белого пуха», который бессильно упал к ногам, и утих. Венет, видимо, много сил отдала, чтобы обрушить на юного Перворожденного губительный вал.

«Летописец явно был Перворожденным, — отстраненно думал Марен, взрывая сапогами снег. — И впрямь, достойная Перворожденного Последняя Битва… Наградой за которую станет нежная улыбка ледари, крепко сжимающей запястье и вводящей в чертоги Имале».

Нет, Перворожденные не тяготели к бесславной смерти, но именно так и должен уходить из жизни истинный воин: на пике сил, пока взгляд не туманят сотни прожитых лет, пока спина и ноги не сгибаются под тяжестью времени, пока рука еще может крепко сжать эфес. Позволяя близким запомнить, каким жил, а не каким умер. Уступая место молодым.

Сотни прожитых лет, виток за витком, окрашивавших волосы сперва в серебро, а затем в белоснежный мрамор, позволяли увидеть и пережить многое. Многое из того, что не должно переживать — в этом и заключалось проклятие Перворожденных. Бессмертных, как презрительно именовали Смертные.

Многие из последних знали, что это далеко не истина, и все же упорствовали в своих заблуждениях — такова традиция. А традиции мешают приятию нового, традиции не гибки, они отвергают перемены, они не учатся… Короткая жизнь Смертного мало чему может научить, а осознание, что кто-то проживет дольше, всегда вызывало в слабых сердцах безутешную зависть.