— Я, государь, полагаю, что более стращает, — согласился Волынский. — Правда, интерес у него к Персиде есть давний. Ведает слабость шахову, а посему охота ему свой кус отхватить, покамест тамошняя власть слабосильна.

   — Шаху чрез нашего посланника Аврамова заявлено: ежели турок вступит в его пределы, тогда нам крайняя нужда будет береги Каспийского моря занять, понеже допустить его туда нам не можно.

   — Шах ныне бессловесен, ибо слабость да дурость его всем явлена, — подхватил Артемий Петрович. — Вот-вот афганы его столицу захватят, ежели уже не свершилось. Так что вашему величеству дорога открыта. Весь берег до Дербеня, а то и до Бакы падёт в руки ваши, яко переспелый плод.

   — Мне то ясно. — Пётр качнул головой. — Препятия особого не будет. Однако довольно об этом. Скажи-ка, каково хозяйствуешь.

   — Сады виноградные по вашему повелению развёл. И ягода сия изрядно уродилась. Изволите осмотреть?

   — Угодил! — Пётр заулыбался. — Знал, чем угодить. Ещё чего?

   — Всё готово к закладке адмиралтейского двора. Вашего величества ожидали. Окажите честь.

   — Окажу, само собою.

Поехали смотреть виноградник, заложенный три года назад. Екатерина со своими статс-дамами тоже выразила желание присоединиться.

   — Растение виноградное удивления достойно, — захлёбывался Артемий Петрович. — Земля тоща, а ему хоть бы что. Более того, обратите внимание, ваши величества; ради испытания высадили мы несколько кустов в частый песок. И что же — растут! И плод родят как ни в чём не бывало. Сухость тут необыкновенная, попервости велел поливать. Однако ж и без поливу растут.

Гроздья были ещё зелены, и Пётр несколько огорчился: уж очень хотелось ему отведать своего российского винограду и похвастать пред иностранными потентатами.

Волынский утешил:

   — К возвращению ваших величеств из походу наберёт сладости и будет готов к столу.

Астраханское сидение затягивалось: ждали казачья ополчения с Дону и калмыков Аюки. Не доспели ещё некоторые полки, двигавшиеся к Астрахани посуху.

   — Золотое время теряем, — ворчал Пётр. — Ужо распеку начальников. От Аюки-хана ни слуху ни духу. На открытую измену небось не решится, а проволочку устроит.

   — Да, надёжи нету никакой, — вздохнул Волынский. — Сколь волка ни корми, он всё в лес удрать норовит. Однако, государь, в тех побережных краях об эту пору жары неимоверные, тамо лучшее время поздняя осень, да и зима не худа.

   — Солдатское дело — терпеть, — тряхнул головою Пётр. — Особливо, коли их государь терпит. Небось не испекёмся. Тамошний-то народ живёт, терпит. Нет, Артемий, ежели бы не замедление с полками, отплыли бы. Князь Кантемир с Толстым сочинили манифест, в коем жителям обещано покровительство наше, на языках персидском, турецком и татарском, равно и показаны причины сего военного похода. В оном манифесте указано, что шаховы подданные Дауд-бек, лезгинский владелец, да казы-кумыкский Сурхай изменили своему государю, разорили Шемаху и пограбили купцов наших немилосердно и жизни их лишили. А потому принуждены мы против сих бунтовщиков и всезлобных разбойников войско повести. Ты немедля отряди верных людей, дабы они сей манифест доставили в Дербень, Шемаху и Баку и там среди народа раздавали, особливо среди их духовных, мулл и имамов.

   — Среди тамошних жителей есть у меня верные люди, на их усердие всецело уповаю, всё будет исполнено в лучшем виде, ваше величество. — Артемий Петрович более всего желал добиться полного благоволения своего повелителя и в некотором роде родственника. И вот ему помнилось, что он достиг желаемого. И дабы укрепиться в этом, он предложил: — Не сочтите за дерзостность, государь, всё у нас приготовлено для торжества закладки Адмиралтейства, почтите его своим высочайшим участием.

   — Одобряю и беспременно буду. И по старой памяти топором помахаю.

Адмиралтейство закладывалось при великом стечении народа на реке Кутум, омывающей град с северо-востока, близ впадения её в Волгу. Там, на Кутуме, устроены были верфи, беспрестанно стучали топоры, визжали пилы, плотники облепили стапеля, на которых скелеты судов обрастали плотью. Берег на добрую версту был занят штабелями леса, поставленного на просушку, козлами для пильщиков, истоптан ногами работных людей, усеян щепою да стружками.

Пётр любил до самозабвения этот дух потревоженного дерева, воскрешавший в памяти молодые годы, работу на стапелях, корабельную науку голландцев в Саардаме, где он был просто плотником Петром Михайловым. Бог мой, как давно это было, но как доселе отзывалось в памяти и сердце!

   — Дай-ка! — Плотник, кряжистый и крепкий, однако ростом сильно уступавший Петру, недоумённо пялился на него, видно не понимая, чего от него хочет царь. — Дай-ка топор, — нетерпеливо повторил Пётр.

   — Нешто царское это дело? — пожал плечами мужик. — На, коли умеешь.

   — Гляди. — Пётр стал обтёсывать бревёшко для рангоута. Щепа веером разлеталась во все стороны, и желтоватое тело бруса мало-помалу выступало ясней, освобождаясь от смолистых боковин. Царь размахался с видимым азартом. Плотники бросили работу и изумлённо глядели на невиданного корабела.

   — Ай да царь! Ну и царь! — то и дело раздавались возгласы со всех сторон. Люди придвигались плотней, оттесняя царскую свиту во главе с губернатором.

Пётр наконец разогнулся, тяжело дыша, отёр рукавом камзола пот, обильно струившийся со лба.

   — Отвык, будучи на своей службе, — в усмешке раздвинулись короткие колючие усы, — А что, братцы, взяли б меня в артель?

   — Пожалуй, царь-батюшка! Вестимо взяли б, — заголосили из толпы. — Ловок ты по-нашенски, чай, долго плотничал...

   — Было дело — выучился, — бросил Пётр. — Сию науку у иноземных мастеров прошёл да у российских укрепил. Царь, он ведь тоже работник, надобно ему всё уметь. Коли выпадет досуг, хожу в Адмиралтейство, не гнушаюсь топора, долота да скобеля. А теперь прощевайте, братцы, Бог помощь!

С этими словами Пётр вернул топор плотнику, казалось окаменевшему на своём месте, повернулся и пошёл прочь. За ним засеменила и свита: широко шагал царь на своих длиннейших ногах, мудрено было за ним угнаться.

   — Ваше величество, государь, — возгласил Артемий Петрович за спиною Петра. — Назначен ныне обряд конечный в индийском подворье. Не изволите ли полюбопытствовать?

   — Что за обряд? — повернулся к нему Пётр и умедлил шаг.

   — Сожигание покойника на погребальном костре.

   — Оч-чень любопытно! Непременно хочу поглядеть, — оживился Пётр.

Екатерина поморщилась:

   — Уволь меня, господин мой. Дамы мои сего не вынесут. Да и я, признаться, до такового жаренья не охоча.

   — Ступай, ступай, матушка, — махнул рукой Пётр, — Не для женского полу сия картина, в самом деле.

Дамы уселись в экипажи, и они покатили в губернаторскую резиденцию. А государь с Волынским, князем Дмитрием, Толстым, Макаровым, Апраксиным и другими особами направился к индийскому подворью.

Купцы из страны чудес были в Астрахани привычны. Их караваны доставляли сюда главным образом пряности, высоко ценившиеся в России, драгоценные пряности — перец, мускатный орех, корицу, гвоздику, доступные, впрочем, лишь знати.

Подворья восточных купцов сгрудились в самом центре Белого города. Притом индийское было каменной кладки, а персидское и татарское — деревянными.

Пётр со спутниками вошли в открытые настежь ворота и оказались в небольшом дворе, со всех сторон окаймлённом галереями. В центре двора был устроен квадратный бассейн с невысоким каменным парапетом. Пётр обратил внимание на выпавшие и обломанные плиты, на ветхость аркады. Артемий Петрович заметил на это:

   — Сказывают, государь, что дому сему более веку, Взялись было починивать наружность, а до двора не дошли.

   — Где же народ? — удивился Пётр. В самом деле, во всём подворье, не считая конюшни, откуда доносилось конское топотание и хрумканье, не обнаруживалось людского присутствия.