повторил он вслух. — А ведь нет выше наслаждений! Быть может, они и иссушают: муж теряет соки, и его настигает раннее старение. Среди его предместников не было долгожителей...

Он позвонил, Бешир без промедления явился.

   — Что угодно моему повелителю?

   — Фариду. Она готова?

   — Клянусь Аллахом: сделано всё, чтобы угодить тебе, мой повелитель.

Султан знал: эта протяжённая и пышная церемония была доверена двум чёрным евнухам. Наложнице объявляли, какая милость её ожидает, вели в малый бассейн, наполняли его розовой водой, тщательно обмывали её. Затем тело умащали благовониями, а чтобы дыхание было свежим, заставляли проглотить несколько капель розового масла, им же натирались губы. Наконец её облачали в ткань из полупрозрачного шёлка, рельефно обрисовывавшую все формы, — то было подобие пеньюара. И в сопровождении тех же евнухов вели в покои.

Бешир возглашал:

   — Услада султану султанов! — и тотчас плотно прикрывал двери.

Церемониал был соблюдён и на этот раз. Фарида осторожно приблизилась к алькову. Ахмед возлежал под лёгким покровом. Он откинул его.

   — Твоя раба явилась, — тихо произнесла она и тоже сбросила шёлк. — Я пришла, чтобы угождать тебе, о великий муж, и испить все твои желания. Я твоя покорная раба. Ты позволишь?

   — Да, Фарида, я не раз испытал тебя, твою покорность и твои ласки. Тебя ждёт награда. Это не только мой зебб, но и драгоценный перстень.

   — Величайшая из наград твоё тело, мой повелитель. Ты доверишь его своей рабе?

   — О да, я доверяюсь тебе.

   — Тогда позволь мне сначала коснуться губами твоего священного зебба, насладиться его упругостью, его величиной...

   — Я сказал!

Губы Фариды были раскрыты как два цветочных лепестка. Она прижалась сосками грудей к ногам Ахмеда, покрывая их лёгкими поцелуями, поднимаясь всё выше и выше...

   — О, как он прекрасен. Я возьму от него каплю твоего семени, всего одну каплю, я погружусь в него.

Султан испустил слабый стон, не жалобы, но блаженства. О, Фарида знала всё. Знала она, что теперь может повелевать повелителем — то был ясный знак. Язык её был в движении, он вибрировал то снаружи, то внутри. Султан дышал часто и мелко, глаза его были закрыты.

Фарида оторвалась и уселась на своего повелителя верхом, как амазонка на своего коня. Теперь и её дыхание стало частым, она едва ли не задыхалась в этой скачке.

   — О мой султан. Я кончила благодаря твоему великодушию, — наконец произнесла она. — И, если ты отдашь мне всё твоё семя, я с радостью выпью его, как награду самого Аллаха. Но лучше не торопись. — Теперь она целовала и лизала его соски. — Не торопись, потому что я хочу продлить как можно дольше твоё наслаждение. Ведь я знаю, как это сделать. — Её груди коснулись шеи Ахмеда. — Повернись, о мой султан, дай мне коснуться твоих ягодиц губами и сосками.

Султан только сопел, покорный воле своей наложницы. Неожиданно она проворно соскочила на ковёр.

   — О мой великий падишах, владыка моего сердца и моего тела, позволь высказать мне одно желание.

   — Позволяю, — слабым голосом откликнулся султан.

   — Скажи Беширу, чтобы приготовили мою подругу Фатиму. Мы станем ласкать тебя вдвоём, и, клянусь Пророком, ты останешься доволен. Одной из нас ты доверишь спину, а другой — самое заветное. Мы будем меняться.

С этими словами она юркнула под покрывало. Ахмед долго собирался с силами. Наконец он дёрнул шнур и выдавил явившемуся на пороге Беширу:

   — Фатиму...

Бешир знал: повеления султана в таких случаях должно исполнять с неслыханной быстротой. Евнухи кинулись со всех ног, выволокли онемевшую от испуга и неожиданности наложницу из её спальни и повлекли мыть и умащать. Один из них сжалился и шепнул:

   — Ты удостоилась милости султана...

Фарида встретила её на пороге алькова, завернувшись в кашемировый балдахин, свисавший мягкими складками. Повторилась та же церемония: Фатима склонилась перед султаном, но так как она не отличалась таким же красноречием, как Фарида, то сказала только:

   — Великий падишах, я пришла услаждать тебя, как ты захочешь.

Ахмед не отвечал. Он был то ли в полусне, то ли в любовной истоме. Сейчас в алькове повелевала Фарида. Её подруга поняла это по её властному тону:

   — Иди сюда, Фатима. Мы вдвоём будем ласкать зебб нашего повелителя. Ты возьмёшь его голову, которую он готов уронить, а я буду покрывать поцелуями два яшмовых яйца. И мы обе пробудим его. Ты согласен, наш великий повелитель?

Султан выдавил из себя звук, похожий на мычание. Он был слаб, но согласен.

Фатима старательно взялась услаждать Ахмеда кончиком своего языка, и вскоре мужество возвратилось к нему.

   — О, мы добились своего, подруга. Теперь мы положим его на бок, и я доверю тебе высочайшие округлости. Ты знаешь, как их усладить.

Да, Фатима знала: опыт был приобретён в серале, всё больше с подружками.

Султан молчал. Он совершенно изнемог. Теперь более всего ему хотелось излиться. И он слабым голосом сказал об этом:

   — Вы обе возьмёте моё семя. И затем оставьте меня: я буду спать.

Они старались продлить сладостные конвульсии царственного тела. И им это удалось.

Повелитель правоверных простонал:

   — Я прикажу наградить вас. Идите.

Засыпая, он неожиданно подумал: русский царь беден, у него нет таких наложниц.

Где стал, там и стан.

Волга — добрая коняшка, всё свезёт, и ей не тяжко,

Сам в корню, а две ляжки в пристяжке.

Долог путь, а изъездчив. И круты горы, да забывчивы.

Когда-нибудь да кончается путь.

Пословицы-поговорки

Понеже, как я слышу, что зело лениво съезжаютца для вручённого им дела... того для сим накрепко объявляетца, чтоб непременно два дня в неделе, а именно: вторник да четверг, съезжались для сего дела, не мешая никаких дел иных; также, съехався, как для сего дела, так и в Сенат, лишних слов и чтоб болтанья не было, но то время ни о чём ином, токмо о настоящем говорить; такоже кто станет говорить речи, другому не перебивать, но дать окончить, и потом другому говорить, как честным людям надлежит, а не как бабам-торговкам.

Из указа Петра

Как повелите, Ваше Величество, об здешних полонённых русских казаках, солдатах и протчих, не токмо которые при князе Бековиче взяты, но и про оных от каракалпаков и казахов заполонённых? Ко мне непрестанно прибегивают некоторые, про откуп просят, а иные и милостыню требуют, ибо хозяева худо их кормят при такой дороговизне, и я делаю, что могу, одного Христа ради, понеже и сам не знаю, как бы своих людей прокормить, и то в долг, пока милость Вашу получу, об которой прошу Вашего Величества. Изволите надо мною умилосердиться и узреть на такие мои великие иждивения чрез такое долгое время. Сей куриер по повелению Вашему объявить может о русских полонённых при хане и при придворных его: их двести пятьдесят наберётся, а во всём городе — с тысячу, в Самарканде и по иным городам и деревням, на степи при озбеках, которые бунтуют, — всего на все 2000. Как сказывают, в Балхе и в Анкуе также их число немалое, а в Хиве и в Аралах тысячи с полторы наберётся (все такие люди при оказии могли б служить, а оружия доброго не имеют)...

Флорио Беневени — Петру

...Я имел честь сообщить Вам, что князь Меншиков уехал с обеими царевнами, в намерении, проводив их в Петербург, отправиться в Литву для осмотра своих тамошних имений, назначаемых им в приданое старшей дочери, просватанной за князя Сапегу, сына великого казначея. Вдруг третьего дня он неожиданно вернулся в Москву. Говорят, Царь повелел ему ехать в Астрахань...

Хотя... обширные планы держатся здесь в строжайшей тайне... мне удалось открыть кое-какие весьма пикантные обстоятельства... Толстой держал здесь при себе некую итальянскую куртизанку по имени Лаура, женщину очень умную, большую интриганку, чьё лёгкое поведение сделало её известной в Риме и Венеции, где она состояла в связи с неким влиятельным сенатором, имени которого мне так и не удалось узнать. Она подчинила себе Толстого настолько, что, по существу, безвозбранно распоряжалась в Комерц-коллегии, так что её президент по этой причине имел большие неприятности... Но будучи очень ловким царедворцем, умеющим из всего извлекать выгоды... он, полагаю, подал Царю мысль, что Лауре можно поручить... секретные переговоры в Риме. И в самом деле, женщина эта уехала, снабжённая десятью тысячами дукатов...