И все-таки было обидно, что красных тряпок и изображений Ленина — Сталина больше, чем черно-золото-белых флагов, хоругвей с Нерукотворным Спасом.

Первого октября, накануне моего отъезда в Питер, ко мне пришли двое омоновцев и сказали, что будет лучше, если я несколько дней проведу не в этой квартире, а где-нибудь в другом месте. Я показал им билет на поезд, и они ушли весьма довольные. Это значило, что штурм все-таки будет. А может быть, и нет, может, просто меры предосторожности. Однако я стал раздумывать, ехать или не ехать в Питер. Точнее, я знал, что все равно поеду, но совесть грызла меня: «Как ты можешь ехать, если твой друг здесь в опасности!» А как я мог помочь Николке? В конце концов, я ведь мог приехать, встретиться с Птичкой и сразу вернуться вместе с ней в Москву. А если она не захочет? И приходилось признаться себе, что как только я увижу ее, то потеряю способность трезво мыслить. Чем ближе подступала минута, когда нужно было ехать на вокзал, тем мучительнее становились мои раздумья. Как мне хотелось найти в себе силы и никуда не поехать! Как мне хотелось задушить то, что рвалось из меня и заставляло мечтать о свидании! Я стал злиться на самого себя и в припадке бешенства схватил бутылку из-под швепса, в которой звякал черный пузырек, и грохнул ее о батарею отопления. Я загадал, что если в пузырьке ничего не окажется, то я… Схватив пузырек, я отвинтил крышку и, подставив ладонь, встряхнул пузырек вниз горлышком. Он был совершенно пуст. Понюхав горлышко, я не ощутил никакого запаха. Черт возьми! Я напрасно уничтожил удивительную бутылку александрийского старика, которая не таила в своем пузырьке ровным счетом ничего, разве что воздух Александрии. Погоди-ка, а ведь я загадал, что если в пузырьке окажется пусто, то я… Да ведь я не успел загадать, что сделаю в этом случае — поеду или не поеду в Питер. Я не успел загадать, что будет означать пустота в пузырьке — пустую поездку или пустое беспокойство о Николке и его глупых «стяговцах», влезших в опасную заваруху между теми, кто не может поделить власть.

И я поехал. В поезде, как ни внушал себе, что нужно выспаться и завтра быть таким же бодрым и полным сил, как в то ахенское утро, не мог уснуть, и все боялся, что поезд сойдет с рельс и завтра я не увижусь с Ларисой. Поезд и впрямь как-то очень натужно вел себя на поворотах, он кренился, кренился, скрежетал и, казалось, вот-вот повалится на бок, похоронив в своих обломках завтрашнее свидание.

И вот оно утро в граде Святого Петра, обелиск с пентаграммой на площади Восстания перед Московским вокзалом, сквозная перспектива Невского проспекта, щемящий осенний воздух, ветер, несущий по тротуарам желтую листву. Оставалось прожить самые трудные четыре часа, прошагать их по улицам Петербурга, праздно заглядывая куда ни попадя. Можно было зайти в ресторан, заказать себе роскошный завтрак и таким образом скоротать время, но от сильного волнения меня слегка подташнивало и, вообразив себе еду, я понял, что не смогу съесть ни кусочка, хотя в животе у меня было пусто, как в пирамиде Хефрена, когда мы залезали в нее три года тому назад. Три года! А я все так же остро чувствовал в своем сердце нырнувшую с борта фелюги девушку.

Я зашел в кинотеатр, совершенно не интересуясь, какой фильм показывали, и заставил себя увлечься сюжетом. А фильм, между прочим, назывался «В чужом теле» и рассказывал о некоем инопланетном монстре, который вселялся в людей и так существовал в мире, причиняя людям неисчислимые бедствия. Не досмотрев его, я выбрался из кинотеатра. До назначенного свидания оставался час. В Эрмитаж идти было уже поздно, а на набережную к сфинксам, еще рано. Дойдя до канала Грибоедова, я свернул направо, добрел до Марсова поля, затем направился в Летний сад, где Кронос доел, наконец, последние минуты моего томительного ожидания. Из Летнего сада я вышел на набережную Невы, свернул налево и бодро зашагал к месту встречи, к сфинксам из заупокойного храма Аменхотепа III. Без десяти двенадцать я вышел к Дворцовому мосту; пересекая его, достал из сумки браслет с иероглифами и переложил в карман плаща, чтобы сразу надеть на руку моей Бастшери.

Перейдя мост и приблизившись к сфинксам, я вдруг замер от ужаса, не в силах поверить глазам своим. На набережной Невы, прогуливаясь от сфинкса к сфинксу, вышагивал Николай Степанович Старов, явно волнуясь в ожидании кого-то. Да кого же? Ясно — кого! Увидев приближающегося меня, он раскрыл рот от изумления и едва не выронил из рук пышный букет белых георгинов.

— Ну, здорово, брат! — сказал я. — Вот уж неожиданная встреча! Ты, кажется, ждешь кого-то? Не помешаю?

— Если честно… — Он замешкался, раздумывая. У меня букета не было. Вполне возможно, что и впрямь я просто шел мимо и мое появление — лишь дикая выходка судьбы. — Если честно, у меня здесь свидание.

— Вот как! Ну и чудеса! Представь себе, у меня тоже. У тебя в котором часу?

— Вообще-то в полдень.

— А у меня в двенадцать часов ноль-ноль минут. Почти в одно и то же время. А как зовут твою девушку? Случайно, не Лариса?

— Лариса.

— Просто с ума сойти можно! Сплошные совпадения! И мою тоже зовут Ларисой. Мы познакомились с ней по переписке. Она из Египта мне последнее письмо прислала. Твоя, случайно, не из Египта?

— Черт возьми! Неужели она одновремено послала письма тебе и мне? — жалобно улыбаясь, пробормотал Николаша.

— Не только. Еще и Мухину, судя по тому, что вон он на подходе, — сказал я бодро, но внутренне все еще не обретя душевного равновесия. С букетом темно-красных роз к нам приближался третий персонаж повествования — Игорь Сергеевич Мухин, в прошлом блестящий гинеколог, а ныне псаломщик и распространитель религиозной литературы. Он уже увидел нас, и вид у него был наиглупейший.

— Добрый день, преподобный Игорь! — приветствовал я его. — Кому цветы? Мне или Николке? Или вы решили перейти в секту сфинксопоклонников? Как же вы покинули свой храм?

Он остановился в трех шагах от нас и не решался протянуть руку для пожатия, видно, не зная, как отреагирует на его протянутую руку Николка.

— А что вы тут, собственно?… — спросил Игорь, все так же глупо улыбаясь. Эту его улыбку я не стану увековечивать в своих офортах, уж больно она была идиотская.

— Мы? Мы ждем здесь президента Ельцина. Да, кстати, Николай Степанович, как же вы покинули свой боевой пост в рУцкой Хасбулатии? Кто же теперь закроет своей грудью Руслана Имрановича?

— Ожидается, что сегодня и завтра никаких событий не произойдет, и я отпросился на пару дней, — ответил Николка.

— Уже пять минут первого, — сказал я, посмотрев на Николкины ручные часы (себе я после ограбления еще не удосужился купить новые). — Предлагаю спрятаться за сфинксами и посмотреть, что будет происходить здесь дальше.

Едва мы затаились за одним из сфинксов с Николкой, а Мухин за другим, как раздался визг тормозов и из роскошного белого «вольво» выбежал эффектно одетый Ардалион Иванович. Он с ужасом смотрел на свои часы и явно переживал, что опоздал на пять-шесть минут. Но не могла же она уйти так сразу, не подождав его немного! Растерянно глядя по сторонам, он принялся расхаживать взад-вперед, каждые пятнадцать секунд поглядывая на часы. Встряхивал плечами, выпрямляя осанку, подтягивал галстук и совсем не подозревал, что мы следим за ним, хотя достаточно было обернуться и заметить нас.

Между тем, было уже пятнадцать минут первого. Мы вышли из своего укрытия и подошли сзади к Ардалиону Ивановичу.

— Мы уже здесь, любимый! — сказал я томным голосом.

Он в испуге оглянулся. Увидев нас, вытаращил глаза и вымолвил ни что иное, как:

— Оп-па! Вы чего это?.. Так-так! Это что, розыгрыш?

— Розыгрыш, — сказал Николка. — Только похоже, что на сей раз разыгрываем не мы, а нас.

— Ах, вы с цветами? Теперь все ясно. Она что, вам всем прислала письма?!

— Всем, Ардалиоша, всем, — кивая, отвечал Николка. — Вот, кстати, враг твой, Федор Иванович Мамонин. Поздороваешься с ним?

Ардалион Иванович смерил меня взглядом и озабоченно стал смотреть по сторонам, все еще надеясь, что Птичка, сыгравшая с нами четверыми такую шутку, в конце концов прилетит и сядет к нему на плечо.