Этот разговор между нами происходил уже в середине апреля, когда, объехав всю Болгарию, мы жили в Сланчев Бряге в гостинице «Кубань», загорали в те дни, когда с моря дул холодный ветерок и даже несколько раз пробовали искупаться в ледяной воде. Позади уже были моя выставка в Габрове и несколько камерных сольных концертов Птички в Софии, Пловдиве, Шумене, Варне. За это время мы успели сначала сдружиться с Пламеном Цветановым, а потом крепко разругаться с ним после того, как он пытался однажды соблазнить Ларису в Старой Загоре. Ссора, однако, не помешала тому, что он устроил нас в Сланчев Бряге и удалился в свою Софию.

Лариса, не отвечая на мой вопрос о надежде, молча смотрела на морской горизонт. Куда он манил ее теперь? Куда стремилась она со столь странной постоянностью, от кого бежала и к кому хотела прибежать? Даже у перелетных птиц есть постоянные места обитания и кочевья, а мою Птичку не могло удержать ни одно гнездо. Я взял ее за руку, поднес к своим губам.

— Лариса, — сказал я. — Куда же ты теперь?

«Туда же, куда и ты», — хотелось бы мне услышать в ответ от нее, но я знал, что она не скажет таких чудесных слов.

— «Туда, где гуляем лишь ветер… да я!» — ответила Птичка.

— Красиво, — заметил я. — И исчерпывающе. И когда же?

— Скоро, — был ответ. — Не торопи. Смотри, какое солнце. И какое небо!

В тот вечер после этого, можно сказать, решающего, разговора, мы отправились смотреть нестинарницу — одно из чудес, которое редко в каком уголке мира можно увидеть, если вообще где-нибудь еще есть такое. В большом загородном ресторане, раскинувшемся под открытым небом целым лагерем, горел огромный костер, сложенный из поленьев высотою в человеческий рост, и покуда на шампурах, расставленных вокруг этого костра, поджаривалась свинина, посетителей ресторана развлекали народными болгарскими танцами, мало чем отличающимися от турецких.

Выпив вина, Лариса раззадорилась, и когда танцоры стали приглашать всех желающих на площадке перед сценой повторить их танец, она, разумеется, выскочила из-за стола одной из первых. Просто безумие, как мы отплясывали! Мы плясали так, будто нам всю жизнь приходилось скрывать, что мы болгары, но вот, в конце концов, мы не выдержали и дали себе свободу, а теперь хоть расстреляйте, не будем больше таиться — мы болгары! Лара Птичкова и Тодор Мамчев.

Ах, как она была хороша, летая среди танцующей толпы, легкая, пылкая, стремительная! Я был уверен, что туда, где гуляют лишь ветер и она, упорхнет она вот-вот, и лишь какое-нибудь невесомое перышко останется от нее у меня на ладони. И, ожидая этой минуты, я старался всегда быть наготове, чтобы успеть схватить ее за крыло или лапку.

— Смерть как хочется вина! — выдохнула она громко, усаживаясь за стол, когда танцы, наконец, кончились. Уже было темно, нам подали свинину, и пока мы ели ее, запивая красным вином «Нестинарско», двое-трое служащих ресторана растащили костер, распотрошили сгоревшие поленья на угли и стали растаскивать эти угли в разные стороны граблями так, что в результате получился широкий круг, устланный довольно толстым слоем пылающих углей. Вновь заиграла волынка, забил бубен, внезапно погасили свет, все вокруг погрузилось во мрак, и средь мрака ярко красным кругом пылали жаркие уголья. Зрители поспешили занять места вокруг этого пылающего широкого пятна. Мы не успели протиснуться к самой кромке круга, и тогда я подсадил Птичку на стоящую неподалеку липу, забрался сам, и мы получили очень удобное место в ложе бенуара, откуда горящая углями площадка великолепно просматривалась. Какой-то тип очень внимательно следил за нами, видимо, завидуя, что мы нашли себе такие места, а он вынужден тесниться в партере. Я даже ухитрился захватить с собой на ветку полбутылки нестинарского вина, и, набрав немного в рот этой вкусной терпкой жидкости, подмигнул глазеющему на нас типу и крепко поцеловал Птичку в губы, а во время поцелуя впрыснул ей немного вина — из своего рта в ее рот. Проглотив вино, она расхохоталась:

— Еще так! Еще! Как мне понравилось!

Я повторил фокус к пущему восторгу своей любимой. В эту минуту на кромку круга, только что политую водой из лейки, вышли, танцуя, две пожилых женщины в народных костюмах и старичок. Все они были босые. Я никак не ожидал, что нестинарницу исполняют люди преклонного возраста. Наверное, и это народное искусство умирает. Старичок и две его партнерши, не переставая пританцовывать, пошли вокруг пылающей площадки. Все затаили дыхание. В глубине души не верилось, что они действительно сейчас станут ходить по пламенеющим углям, которые светились ярким красным сиянием, озаряя лица зрителей, сгрудившихся вокруг места действия. Но вот звуки бубна и волынки стали нагнетать более учащенный ритм, и вдруг, когда уже казалось, что трое танцоров так и будут до конца представления ходить, приплясывая, вокруг горящего пятна, старичок сделал первую пробежку по углям, отрезая своей тропкой маленький сегмент от огромного куска. То же сделали и его партнерши. Все ахнули, осознав, что пляска по углям, наконец, началась. Дальше, раз за разом танцоры стали пересекать круг, увеличивая расстояния своего пробега. Вот уже старичок пробежал через самую середину круга, добежал до кромки, оглянулся с задорным видом, почесал в затылке и побрел назад. Встал в центре пылающей площадки, слегка пританцовывая, достал из кармана сигарету, нагнулся, взял пальцами один уголек и прикурил от него, браво поглядывая на зрителей, которые уже визжали от восторга. Тут партнерши старичка подбежали к нему, и все трое стали лихо отплясывать, притопывая так, что яркие искры сыпались у них из-под ног. Это было великолепно и жутковато.

— Ох, я сейчас свалюсь с ветки! — простонала Лариса. — Этого не может быть. Не верю! Я тоже хочу!

— Потом, ладно? Когда представление окончится, — попросил я неугомонную искательницу острых ощущений.

— Тогда дай мне скорее вина из клювика!

Я исполнил ее просьбу. Тем временем партнерши старичка оставили его одного в пламеннном круге, выбежали на кромку и стали демонстрировать любопытным свои подошвы, на которых, как следовало ожидать, не было ни волдырика. Старичок тем временем удало подбоченился и стал звать к себе в круг то одну, то другую зрительницу, а те, кого он выкликал и манил пальцем, хватались за лица, хохоча и тряся головой, всем своим видом показывая, как страшно. Тогда старичок сам подошел к одной молоденькой барышне, взял ее за руку, потянул к себе. Она стала упираться. Он вдруг ловко, будто ему было лет двадцать, схватил ее, поднял на руки и понес, танцуя на углях, которые пылали все так же ярко, как десять минут назад. Девушка пискнула, но дальше вела себя достойно. Держа ее на руках, старичок потанцевал немного и отнес ее обратно к зрителям, туда, откуда вывел. Он снова стал высматривать себе жертву, идя вдоль кромки, там, где время от времени служащие ресторана поливали водой из лейки. Женщины, к которым он приближался, с визгом отшатывались, но он все же ухватил одну, да какую! — толстенную немку, в которой весу-то было килограммов сто — сто двадцать. Он поднял ее на руки, едва ли с намного меньшей легкостью, чем ту девчушку, и понес в центр горящего круга. Толстуха заверещала самым разнемецким образом:

— А-а-а! Nein! Nein! Bitte, nein! Ich habe A-a-a-angst![85]

Дойдя до середины, старичок вдруг сделал вид, что шатается, что устал и не может больше нести свою ношу. Он стал медленно опускать немку на угли, и та заверещала уже интернационально, без каких-то различимых слов. Но старичок шутил. Он ничуть не устал. Он подбросил толстую немку, как младенчика, и понес туда, откуда взял. В его силе, ловкости, а главное, в его необъяснимой способности так долго ходить по горящим углям, да еще с тяжелой ношей, было нечто настолько таинственное и жуткое, что мне вспомнился александрийский старик, как он прокалывал себя спицей. Только тот старик был огромный, тощий, черный, а этот маленький, сухонький, смеющийся. Отдав немку немцам, он снова закружился в танце со своими двумя партнершами, снова из-под их босых ног полетели во все стороны яркие искры, ритм бубна и волынки стал учащаться, учащаться, учащаться… музыка резко оборвалась, танцоры поклонились зрителям и убежали с пылающего круга. Зажегся свет, на сцену выскочили танцоры и музыканты и грянули быструю зажигательную мелодию. И все, кто только что стоял у волшебного круга, кинулись отплясывать на площадке перед сценой, воодушевленные увиденным необычайным зрелищем плясок на углях. Я спрыгнул с ветки и поймал на лету соскакивающую Птичку. Она вся трепетала. Невооруженным глазом видно было, что она горит желанием потанцевать на углях.