За разговорами бабы, поджидавшие Пелагею, вышли в поле. Цепочка идущих растянулась по узкой тропе вдоль проселочной дороги. Разговоры понемногу стали затихать.

В полкилометре от деревни их догнал Матвей, едущий на телеге. Он сидел в передке, свесив на сторону ноги. Приблизившись к бабам, подстегнул лошадь, пустил рысцой, пытаясь проскочить мимо. Но бабы, особенно которые помоложе, кинулись к повозке.

— Матвей, Матвей, подвези нас!

— Куда, лешие! Вы сами-то как кобылицы, каждая может воз свезти. Коню тяжело.

Но бабы уже сидели на телеге.

— Не сердись, Матвеюшка, ты и сам скакунок хороший.

Не сели только Пелагея и ее подруга Нюрка. Да для них и места не осталось на телеге.

— Девки, садитесь, потеснимся! — закричали им бабы.

— Ладно, поезжайте.

Пелагея и Нюрка пошли рядом, нога в ногу. Ждали, когда повозка отъедет подальше. Пелагея знала, что Нюрка сейчас опять заговорит о происшедшем, и, при-готовясь, ждала. О чем еще было говорить сейчас? Да и с кем еще поделиться, как не с подругой!

— И как ты с ним, разговариваешь? — выждав, спросила Нюрка.

— А чего же делать? В одной избе.

— Ты на станцию сбегала бы, выяснила все, было там что-нибудь такое или не было. Люди скажут.

— Вот еще… Унижаться!..

— Смолоду ведь ничего такого за ним не водилось?

— Нет. Он робкий был, стеснительный. Бывало, придет на свидание, целые карманы яблок принесет. А молчит. Я вижу, карманы отвисают, будто невзначай спрошу: «Что это у тебя там такое?», ответит: «Яблоки. Это я тебе принес». А я подурачусь: «А может быть, и не мне?» — «А кому же еще, если не тебе!» Господи, сколько я этих яблок съела, пока не поженились, — наверно, пудов десять!

— Любил, значит…

— Любил!.. Прошлого не выкинешь. И как вспомню сейчас, как подумаю: неужели прошлое-то все умерло? Неужели ничего не осталось? Ни капельки, ни крупинки?.. Голова даже кружится…

Кузьма возился возле печи, грел для ребенка воду, когда в избу вскочил возбужденный перепуганный Сенька:

— Батя, батя, скорей! Помоги! Наших бьют!

Вслед за Сенькой Кузьма выбежал на улицу. Неподалеку от калитки старший сын Митька и соседский подросток лупили друг друга. Поодаль стояло еще двое мальчишек.

— Вы чего?.. Ах вы!.. — крикнул Кузьма, выскочив на дорогу. Дерущиеся сразу же расцепились, соседский паренек побежал вместе с мальчишками, оглядываясь на Кузьму, а Митька пошел к дому. Руки в карманах, губы плотно сжаты, брови насуплены. И лишь во дворе вытер лицо, стал оправлять рубашку.

— Вы чего это?.. Что произошло? В чем дело?

— А ничего! — огрызнулся Митька, озлобленно глядя на Кузьму. — Из-за тебя все!.. По деревне нельзя пройти, на всех углах шепчутся. Ребята дразнятся!.. А ты завел, так и оставался бы там, где завел, чего было сюда переться!

— Замолчи! — крикнул Кузьма.

— Не замолчу! Убирайся отсюда! Нечего мамку мучить!

— Замолчи сейчас же! — сердито крикнула Пелагея, выскочившая из сеней, порывисто дернула сына за рукав. — Замолчи! Как ты смеешь на отца! Он тебе отец!.. Замолчи!

— Не замолчу! Отец, так все можно.. Думаешь, я не вижу, как ты закроешься в чулане да воешь!

— Молчи!.. Не твое дело!.. Это только меня касается… Иди домой.

— А я этому Петьке еще дам! Он еще узнает! — с запозданием вызывающе крикнул Сенька, поддернув штаны.

— И ты иди! — сердито прикрикнула и на него Пелагея, толкнув в спину.

— Н-да… Так-так, — озадаченно произнес Кузьма, стоя посередине двора. — Н-да-а… Из дома убирайся… Дождался… — Машинально достал кисет, не глядя скрутил цигарку. — Вот оно что… Это уже похуже вчерашнего…

Войдя в избу и притворив за собой дверь, Пелагея взялась отчитывать Митьку:

— Как тебе не стыдно, ведешь себя так! Это же твой отец, только что вернулся.

— А он что?

— Ты ведь не знаешь — его это ребенок или нет?

— А я и знать не хочу. Мне все равно. Я к нему и близко-то не подойду.

— Гордый больно! Ты сначала поживи-ка, своих детей заведи, посмотрим, как жизнь пойдет. А чтоб на батьку я больше слова не слышала!

Взяв полотенце, нахмурясь, Митька вышел в сени, стал умываться. Все время вертевшийся рядом Сенька, стараясь хоть в чем-то услужить старшему брату, из ковша поливал ему на руки.

— Больно побили-то? — простодушно поинтересовался Сенька.

— Да нет.

— Ты один раз по сопатке тоже хорошо врезал… А чего же ты разошелся так?

— Да обидно.

— Думаешь, мне не было обидно, когда ты у меня гильзу отнял.

— Сравнил.

— Чего, пущай мальчишка останется у нас, наша компания больше будет. Тогда мы кого хочешь наколотим.

— Дурак ты! — Митька сильно дернул Сеньку за нос.

— Сам ты дурак! — обиделся Сенька.

«Если задумано — значит, сделано! Пообещал что-то — выполняй свое обещание!» — таков был у кума принцип. Надо было как-то выручать Кузьму.

К полудню кум доковылял до соседней деревни Заречье, где находился медицинский пункт — обычная изба, только на окнах занавески из марли. Да уже на крыльце пахло лекарством. В медпункте обычно принимал участковый врач старик Силантьев. Еще до войны он здесь работал, и вот после войны — тоже.

Когда кум вошел в помещение, называемое приемной, там сидела лишь одна санитарка, местная семнадцатилетняя девчонка Лариска, читала книжку.

— Здравствуй, Лариска! — весело и бойко поздоровался кум. — Ты что, одна, скучаешь тут? А где же сегодня ваш самый главный?

— Здравствуйте, — вежливо ответила Лариска, продолжая читать. — В район уехал.

— Надолго?

— Не знаю. Дня на три, а возможно, и на четыре.

— Ну да! А что там такое?

— Не знаю, не объясняли.

— Это да! — воскликнул огорченный кум. — Так что же теперь делать? Он мне позарез нужен.

— Подождите, — все еще продолжая читать, предложила Лариса.

— Нельзя ждать!

— А что случилось?

— А-а! — Кум сокрушенно махнул рукой. Но, взглянув на санитарку и замешкавшись немного, мгновенно оживился. — Послушай-ка, Лариска, может быть, ты мне поможешь? — Подсел к ней, пододвинулся поближе. — Видишь ли, какое дело, — смахнул соринку со стола, выигрывая время и обдумывая, как и с чего лучше начать. — Ты тут работаешь и книжки читаешь, скажи, пожалуйста, может медицина определить точно, скажем, есть у меня ребенок, так мой это или не мой?

— Как это? — недоуменно уставилась на него Лариска.

— Обыкновенно. Если имеются на этот счет какие-то сомнения.

— Что-то я вас не понимаю…

— А чего же тут непонятного! Мой или не мой? И все!

— Сомневаться нечего. Ваша Манька вся в вас, такая же конопатенькая.

— При чем тут моя Манька? Я не о себе… Я… в общем.

— А-а… В книгах про это не пишется.

— Значит, не может, — огорчился кум. — Бессильна. А скажи мне, пожалуйста, как ты думаешь, в семьдесят лет может мужик ребенка завести?

— Откуда я знаю!

— Не может! А в шестьдесят?

— Да не знаю я, что вы с этим ко мне пристали! Даже совестно…

— Ты не знаешь, я знаю — не может! И в пятьдесят — не всякий. А если так, пиши мне справку, мол, не может, и все. Медицина свидетельствует.

— Какую еще справку?

— Обыкновенную. И печать круглую ставь.

— Да вы что! — поднялась из-за стола Лариска. — Вы за кого меня принимаете! Куда меня толкаете? Чего это вы задумали-то?

— Никуда я тебя не толкаю! Я прошу!

— Вы знаете, что за липовые справки бывает, чем это пахнет? Не знаете? Во! — И Лариса, скрестив пальцы, изобразила куму решетку.

— Да что ты! В самом деле-то! — вспылил кум. — Ведь я тебе родственник, хоть и дальний. Я тебе маленькой нос вытирал.

— Это не имеет значения! За это вам и справочки пиши?.. Я на государственной службе.

— На службе, так книжки бы не читала… Что же это получается? Медицина бессильна!.. Значит, человеку погибать, так, что ли? Так по-вашему? Ты послушай, ведь дело какое! Шел человек с фронта. Видит, ребенок лежит. Подобрал. Другой бы что сделал — чихнул, и только, а этот — взял. Таким дуракам еще при жизни памятник надо ставить! А ему что?