О демократии своей немало
Болтают на трибуне мировой:
Мол, если человечество отстало,
Прийти к нему на помощь — долг святой,
Вложив умно частицу капитала, —
Есть риск и выгода в заботе той.
В речах и бог, и «призрак коммунизма»,—
Во всем тончайший аромат цинизма.
По виду люди, в черных пиджаках
Иль смокингах — сошли с полос газеты,
Обыкновенные у них в зубах
Дымят вовсю сигары, сигареты…
Но что война! Страшнее кризис, крах,
Кошмар — паденье ценности монеты!
А впрочем, тут сомненья не нужны —
Все, все они за мир, против войны.
Все жаждут миру послужить,
Все так добры, гуманны —
Ну впору к ране приложить
(Будь панцирь сверху раны!).
Свобода слова здесь кругом,
Как розы вкруг веранды!
(Коммунистической притом
Боятся пропаганды.)
И малой нации любой
Пускай цветут соцветья!
(Но как без нефти даровой
«Великим» жить на свете?!)
Всех прав, статутов знатоки,
Эстеты этикета…
Ах, смокинги и пиджаки,
Темна от вас планета!
28 июля 1958
Кому повем печаль мою
В чужом, неведомом краю,
В чужом аду, в чужом раю,
В шальной и жаркой суете,
В заокеанской тесноте,
На незнакомой широте?
Кому повем мою печаль
Средь небоскребов, хижин, пальм,
Где, Как ирония сама,
Речей напыщенных тома,
Слова бесстыжие газет:
«Дискриминации здесь нет!»
[72] Печаль мою повем кому?
Кому? Прикованным к ярму,
Кого и в полдень и в ночи́
Терзают голода бичи,
Кто через топи стелет гать,
Чтоб там от оспы помирать,
Чтоб в малярийном том чаду
Увидеть счастье лишь в бреду,
Кому кофейный аромат
Напоминает знойный ад,
Кто тянет невод, месит ил —
И наземь падает без сил…
Лишь им повем в чужом краю
Мой жгучий гнев, печаль мою!
28 июля 1958
Вчера я видел в небе Южный Крест —
У нас не видно этого созвездья —
И, странно, ничего не ощутил.
Пошли астрономические споры
С участием моим весьма пассивным
(Хоть про Галактику пробормотал
Я что-то глухо) — только сердце сжалось
При мысли об огромном расстоянье,
Что мы так запросто перемахнули…
Припомнилось, что мой отец, когда
К Юркевичу в Кривое в гости ездил
Всего-то лишь за двадцать километров,
Иль верст, — обычно делал передышку
В деревне Белки, в хате корчмаря.
Передохнуть ведь надобно коням,
А путникам по доброй чарке выпить
И щукой закусить. Как мастерски
Готовила хозяюшка там щуку!
А вдруг молоденькая стюардесса,
Что в самолете угощала нас
Любезно сандвичами и портвейном
(Входило это в плату за билет,
Как всякое обслуживанье в целом,
Как даже и улыбка стюардессы),
А вдруг девчурка — правнучка, ну, скажем,
Того седого Юдки-корчмаря?
Не так оно, ей-богу, невозможно!
[74] Над океаном передышки нет,
И океана самого не видно
С огромной высоты, лишь горы туч,
То снеговых, то голубых, то серых,
И вообще — лети себе, лети,
Пока не вспыхнут огненные буквы:
«Курить запрещено» и «Привяжись», —
Предупреждая нас о приземленье.
Отец мой даже слов таких не знал,
Как «стюардесса», а дорога наша
Ему вовек во сне бы не приснилась,
Хоть Жюля Верна, знаю, он читал.
Но не об этом речь моя идет.
На тот далекий Южный Крест смотрел я,
На воду, на поток ночных авто,
Летящий бурею вдоль побережья,
И думал я: хотя далёко, правда,
Мой край родной, родные сердцу люди,
И дети, и привычная работа,
И сад, который я с женой сажал,
А всё же это на одной планете!
Иметь бы только голос — долетел бы
Он до Романовки, Кривого, Белок…
Да! Все живем мы на одной земле!
31 июля 1958