— Обвиняемый, мы вам обязательно предоставим возможность дать объяснения, — прервал его председатель судейской коллегии, — а сейчас, пожалуйста, сядьте. Все ли вызванные в суд свидетели присутствуют на заседании?

Оказалось, что из тридцати с лишним человек, приглашённых в качестве свидетелей, отсутствовали четверо. Трое прислали медицинские справки о болезни, а четвёртый — документ, удостоверяющий, что он находится в служебной командировке за границей.

— Ваши соображения, пан прокурор? — спросил председатель.

— Предлагаю по ходу слушания дела зачитать показания этих свидетелей.

— Мнение защиты?

— Нет возражений, — ответил адвокат Рушиньский.

— Приступим к церемонии принесения присяги. Прошу свидетелей повторять за мною текст. — Председатель процитировал слова присяги. — А теперь свидетели должны покинуть зал заседаний. Слово предоставляется пану прокурору.

Прокурор Щиперский встал, поправил тогу с красным жабо и начал зачитывать длинное, на семидесяти страницах, обвинительное заключение. В абсолютную тишину падали слова, обвиняющие подсудимого в совершении различных преступлений. Взывали к отмщению сотни расстрелянных и отправленных на смерть в концентрационные лагеря, заключённые, не выдержавшие пыток в застенках гестапо, а также семьи этих несчастных, подвергшиеся моральным издевательствам.

Публика в зале не отрывала глаз от человека, сидящего на скамье подсудимых. Однако он сам слушал прокурора с таким видом, словно речь шла не о нём, а о каком-то другом человеке. Иногда он наклонялся вперёд и обменивался замечаниями с сидящим перед ним защитником. Меценас Рушиньский, по-видимому, втолковывал своему подопечному, что ему позволят выступить после того, как прокурор закончит излагать обвинительное заключение.

Как только прокурор умолк, председатель, учитывая позднее время, отложил слушание дела до следующего дня. Снова все встали, и судейская коллегия в полном составе покинула зал заседаний. Публика, расходясь, оживлённо комментировала обвинительное заключение.

— От расстрела ему не отвертеться, — заявил один из завсегдатаев судебных залов.

— Его следовало бы четвертовать, — нервно заметил человек, отсидевший благодаря таким нацистам, как Баумфогель, четыре года в гитлеровских лагерях. — Смертный приговор за всё, что он сделал? Да это сущий пустяк!

На следующий день к десяти часам утра, когда возобновилось судебное разбирательство, зал вновь был переполнен. Среди публики появилось много адвокатов, которые, как правило, делами своих коллег не интересуются.

— Обвиняемый, вам понятно обвинительное заключение? — спросил председатель.

— Да, понятно.

— Признаёте ли вы себя виновным? — прозвучал главный вопрос процесса.

— Нет, не признаю!

— Обвиняемый, вы не хотели бы что-нибудь добавить в пояснение своего ответа?

Врублевский, он же Баумфогель, подробно рассказал о своём детстве, единоличном хозяйстве, которое вёл его отец, описал родную деревню. Затем коснулся карательных действий фашистов, свидетелем которых он оказался. Однажды майским утром отец отправил его в соседний лес за хворостом. Оттуда он услышал шум колонны подъезжавших грузовиков. С опушки леса наблюдал, как гитлеровцы окружают деревню. Вскоре раздались выстрелы, душераздирающие крики людей. Он увидел огонь, безжалостно пожирающий дом за домом. Весь день и всю ночь он пролежал в густом кустарнике и лишь на следующий день набрался смелости войти в сожжённую деревню, в которой не уцелел ни один человек, ни один дом. Полубесчувственного от горя и ужаса хлопца подобрали среди пепелищ жители соседней деревни, один из местных крестьян приютил его в своём доме. Но он боялся укрывать у себя человека из Бжезницы. Пареньку вручили буханку хлеба и посоветовали ему идти в Люблин, где проживали его оставшиеся родственники.

Свой путь в Люблин он также описал со всеми подробностями. Указал названия деревень, которые встречались на пути. Назвал фамилии тех, у кого останавливался на длительный или кратковременный постой. Потом подробно рассказал, как встретил партизанский отряд поручика Рысь. Перечислил все боевые операции этого небольшого отряда и все стычки с гитлеровцами, включая самую последнюю, когда командир и большинство партизан отряда пали смертью храбрых в неравном бою. Уцелевшие пробились в яновские леса, но вскоре вооружённые формирования АК были практически разгромлены. Ход этих трагических боёв обвиняемый описал с мельчайшими подробностями.

Последняя часть биографии включала в себя историю о вступлении в Войско Польское в Люблине, бои на Черняковском плацдарме в Варшаве, прорыв укреплений Поморского вала и овладение городом Камень Поморский. Здесь, обороняя взорванный гитлеровцами пивоваренный завод, обвиняемый получил очень тяжёлое ранение и на этом закончил боевой путь.

Я вновь повторяю, подчеркнул обвиняемый, — что я не Рихард Баумфогель и никогда не руководил гестапо в Брадомске.

Председатель судейской коллегии извлёк из папки с документами фотографию, на которой Рихард Баумфогель допрашивает одного из заключённых, и показал её подсудимому.

— Вам знакома эта фотография?

— Я её видел. Она взята из книги Юзефа Бараньского «Я пережил ад и Освенцим». Пан прокурор во время допроса сообщил мне, что этот снимок находился в архиве Главной комиссии по расследованию гитлеровских злодеяний в Польше. Эта фотография и послужила причиной моего ареста.

— Обвиняемый, чем вы объясняете огромное сходство между вами и эсэсовцем, изображённым на ней? Кстати, оно подтверждено результатами специальных экспертиз.

— Это просто совпадение.

— Высокий суд, — вмешался Рушиньский, вскочив со своего места, — защита не подвергает сомнению результаты обеих экспертиз, но считает, что мы являемся свидетелями уникального случая: найдены два человека с одинаковым строением черепа, что, естественно, выражается и в огромном сходстве черт лица.

— Этого не может быть, — бросил реплику с места прокурор Щиперский. — Как не может быть двух людей с одинаковыми отпечатками пальцев.

— Вы говорите так убеждённо, пан прокурор, потому что, вероятно, обследовали четыре с половиной миллиарда людей, населяющих земной шар? — ехидно спросил защитник.

В зале раздались смешки, которые моментально смолкли, как только председатель протянул руку к колокольчику.

— Обвиняемый, когда у вас появилось характерное родимое пятно на щеке? — спросил один из заседателей.

— Оно было с самого рождения.

— У гестаповца на фотографии абсолютно такое же родимое пятно. Это, по-вашему, тоже совпадение?

— Без всякого сомнения.

— Я бы ещё поверил, что можно обнаружить людей с одинаковым строением черепа, но ещё и с одинаковыми родимыми пятнами на правой щеке… Обвиняемый, чем вы объясняете такой феномен?

— Затрудняюсь ответить на ваш вопрос, — с горечью произнёс Врублевский. — Знаю только одно: я не Рихард Баумфогель.

— Обвиняемый, во время следствия и сейчас в своём рассказе вы описали нам, как добирались из деревни Бжезница до города Парчев, где встретили отряд АК, руководимый поручиком Рысь. Вы назвали при этом много фамилий людей, которые должны вас знать и помнить. Следствие велось не только на территории Польши. Запрашивалась правовая помощь у властей Белорусской Советской Социалистической Республики. Однако не удалось найти никого из указанных вами лиц. Другие жители этих деревень также не смогли, к сожалению, вспомнить молодого человека из деревни Бжезница.

— Высокий суд, — сказал обвиняемый, — во второй мировой войне погибло шесть миллионов польских и по крайней мере в четыре раза больше советских граждан. На бывших восточных территориях Польши и в Белоруссии гитлеровские репрессии отличались особой жестокостью. Таких сожжённых вместе с людьми деревень, как Бжезница, было очень много. Их символом стала большая белорусская деревня Хатынь, где оккупанты заживо сожгли всех её жителей. Надо иметь в виду, что с тех пор прошло почти сорок лет. Люди, которых я назвал, даже если не погибли в период оккупации, могли умереть естественной смертью. Вы говорите, что другие жители деревень меня не помнят. Чему же тут удивляться? Если кто-то тогда и предоставил кров беглецу, то он не распространялся на эту тему с посторонними. А я, как вы понимаете, не разгуливал по» деревне и не афишировал свою особу. Сидел тихо, как мышь под печкой, счастливый тем, что имею крышу над головой и не умираю с голоду. Впрочем, в тех местах не проходило, пожалуй, ни одной ночи, чтобы к кому-нибудь в дом не стучался беженец или партизан, скрывающийся от фашистов. Разве их можно было всех запомнить?