— Обвиняемый, вы постоянно ссылаетесь на какие-то совпадения, — саркастически заметил прокурор. — Не кажется ли вам, что их слишком много?

— Были ли у вас очные ставки со свидетелями из Брадомска, которые знали Баумфогеля? — вновь начал задавать вопросы председатель.

— Да, милиция организовывала такие встречи.

— Сколько их было?

— Я не считал, но довольно много.

— Шестьдесят восемь, — подключился прокурор. — Протоколы очных ставок приобщены к делу.

— Суду известны документы дела, и он не задавал вам вопросов, пан прокурор.

— Прошу прощения.

— Обвиняемый, узнавали ли в вас свидетели Рихарда Баумфогеля? — продолжал председатель.

— Многие свидетели узнавали, — признал Врублевский, — но были и такие, которые, когда их просили меня опознать, показывали на других людей, специально поставленных рядом со мной.

— Я хотел бы от имени обвиняемого внести ясность по этому поводу, — попросил слова меценас Рушиньский.

— Пожалуйста.

— Высокий суд, снимок, который находится в деле, был опубликован перед встречей обвиняемого со свидетелями всеми органами польской печати. Поэтому неудивительно, что свидетели опознали обвиняемого: они опознали не Баумфогеля, а человека, снимок которого видели за несколько дней до этого в газетах. Подпись под фотографией, как вы помните, поясняла, что это и есть Баумфогель. Каждый запомнил характерный шрам и по нему узнавал обвиняемого. Такое опознание не стоит и ломаного гроша.

— Давать оценки доказательствам — это компетенция суда, — напомнил защитнику председатель.

Рушиньский поклонился и принёс свои извинения.

— Публикация этих снимков в газетах, — заметил прокурор, — была манёвром защиты, предпринятым для того, чтобы можно было потом усомниться в достоверности опознания преступника. Именно пан Рушиньский сообщил журналистам, где следует искать фотографию.

Рушиньский вскочил со стула, словно его ткнули булавкой в чувствительное место.

— Высокий суд, я категорически протестую против подобных инсинуаций со стороны обвинения! — закричал он. — Этот снимок напечатали в пятидесяти тысячах экземпляров книги Бараньского, свободно продававшейся в каждом книжном магазине страны. Когда меня назначили защитником обвиняемого, я действительно рассказал об этой публикации знакомым судебным репортёром. Предоставление журналистам такого рода информации не возбраняется и не является нарушением тайны следствия, к которому, кстати сказать, меня в тот период и близко не подпускали. Хочу также подчеркнуть, что со мной не посчитали нужным даже посоветоваться относительно того, хочу ли я стать защитником человека, которого сегодня судят. Сидящий в зале в одном из первых рядов подполковник Качановский до боли сжал кулаки. С каким бы удовольствием он занялся бы расследованием дела, в котором в роли подозреваемого выступал бы адвокат Рушиньский!

— Появление фотографии в печати не является предметом разбирательства на данном процессе, поучительно заметил председатель, имея в виду как обвинение, так и защиту. — Поэтому прошу не касаться в дальнейшем этой темы. Пан прокурор, есть ли у вас вопросы к обвиняемому?

Щиперский подготовил много вопросов, касавшихся как пребывания подсудимого в партизанском отряде, так и его деятельности в Брадомске. Но Врублевский упорно отказывался признать, что работал в гестапо, заявлял, что не был в Брадомске и не знает, какие события происходили там в период оккупации. На вопрос, чем объясняется тот факт, что оба партизанских сражения, в которых он участвовал, закончились полным разгромом формирований АК, обвиняемый, будучи в состоянии сильного нервного возбуждения, ответил встречным вопросом:

— Следует ли понимать ваш вопрос, пан прокурор, как обвинение в передаче гитлеровцам сведений об этих партизанских формированиях АК?

— Прокуратура не выдвигает такое обвинение, поскольку не располагает какими-либо доказательствами на сей счёт, хотя здесь мы опять сталкиваемся с поистине фантастическими совпадениями. Кстати, примите к сведению: вопросы в этом зале задают суд, прокуратура и защита, а не обвиняемый.

— Высокий суд, — снова вмешался защитник, — пан прокурор позволил себе сделать непозволительные намёки относительно мотивов, которыми руководствовался обвиняемый, вступая в партизанский отряд.

— Прощу обвинение и защиту задавать вопросы по существу, строго придерживаясь обвинительного заключения, — сказал председатель.

— У обвинения вопросов пока больше нет.

— А у защиты?

— Обвиняемый, что вы сделали, когда увидели фотографию в книге Баранье кого «Я пережил ад и Освенцим»?

— Я отправился в милицию к подполковнику Качановскому и попросил выяснить это недоразумение. Рассказал, что стал жертвой необъяснимой ошибки. Через несколько дней подполковник меня арестовал. Арест последовал после ознакомления милиции с результатами экспертизы, которой я был подвергнут.

— Вы обратились в милицию до того, как на вас поступил туда сигнал, или после?

— Мне об этом не говорили. Я вообще ничего не знаю о сигналах, поступивших в милицию.

— Пан прокурор, вы не могли бы дать суду соответствующую справку по данному вопросу?

Прокурор Щиперский с явной неохотой признал, что обвиняемый обратился в столичную комендатуру милиции до поступления туда писем от граждан по данному делу. Обвинение, подчеркнул он, интерпретировало этот факт как ловкий манёвр. Но Баумфогель, прося милицию взять его под защиту, не подозревал, что современные методы криминалистики позволяют безошибочно идентифицировать любого Человека по его фотоснимку.

— Разве обвиняемый, если бы он действительно был Рихардом Баумфогелем, не изучил бы научные достижения в этой области, прежде чем идти в милицию? — бросил реплику адвокат. — Для этого ему достаточно было зайти в книжный магазин и купить первую попавшуюся книгу по криминологии. Обвиняемый мог поступить ещё проще — отправиться в публичную библиотеку и прочитать там эти издания. Мой подопечный чистосердечно обратился к представителям власти за помощью, а что получил взамен? Против него возбудили дело, которое велось следственными органами удивительно однобоко и предвзято. Я по-прежнему считаю, что розыск свидетелей защиты вёлся из рук вон плохо.

— Высокий суд, возмутился прокурор, — эти оскорбления делаются преднамеренно с целью показать деятельность прокуратуры и милиции в ложном свете. Хочу ещё раз подчеркнуть, что обвинение не щадило ни сил, ни времени для того, чтобы тщательно разобраться во всех аспектах дела.

— Пан меценас, — прошу вас контролировать свою речь, — назидательно заметил председатель.

Адвокат учтиво поклонился, но уступать поле боя Щиперскому не торопился.

— Врублевский с открытым сердцем сразу же обратился в милицию. Я обвиняю следствие в односторонности не голословно. Разрешите представить высокому суду полученные мною два документа. Один поступил от оккупационных американских властей и датирован 1946 годом, а второй — из Германской Демократической Республики, из Берлина. Оба в известной степени идентичны. В них утверждается, что Рихард Баумфогель, гауптштурмфюрер СС, погиб в июле 1943 года в сражении под Курском. Несмотря на то что с этими бумагами смогли ознакомиться как прокуратура, так и милиция, поскольку оригиналы теперь хранятся в архиве Главной комиссии по расследованию гитлеровских злодеяний в Польше, они, как ни странно, не были приобщены к другим документам следствия.

Прокурор заметно смутился, а Качановский вполголоса выругался. Удар был выверен и достиг цели. Обвинение село в лужу исключительно по собственной вине.

— В моём распоряжении есть ещё один документ, который, я считаю, легче было бы раздобыть обвинению, чем защите. Позвольте вам его показать. — С этими словами Рушиньский вытащил из видавшего виды портфеля большую фотографию и положил её на судейский стол. — Здесь изображена могила Рихарда Баумфогеля на одном из берлинских кладбищ. На снимке великолепно видна надпись— «Рихард, Баумфогель, гауптштурмфюрер», а также дата смерти— шестнадцатое июля 1943 года.