— Конечно, — сказал Бело. — А вы уверены, что Жизель не улизнет из Нейи?
— Малькорн запер ее в комнате, а сам спит у телефона.
— Ступайте за ордером на обыск. А потом — бай-бай! Желаю приятных снов!
Оставшись наедине с Симоном, Бело спросил:
— Что у тебя?
Симон еще не пришел в себя от двух потрясений: обморока Огюсты, а затем ее смерти, но силился говорить непринужденно:
— Консьержка, которая иногда у нее убирала, — изящная, ухоженная молоденькая женщина. Смерть мадемуазель Шенелон сильно на нее подействовала. Беда в том, что она никогда не заглядывала в письма и бумаги, которые всюду валялись у Огюсты. Думаю, это правда. Огюста хорошо ей платила, даже баловала ее. То блузку подарит, то шарфик. Они часто разговаривали, но никогда не касались личной жизни. Она знала Жан-Марка, хотя никогда не перемолвилась с ним ни одним словом. Огюста упоминала его, но мельком. «Господин Берже придет сегодня вечером раньше меня», «Господин Берже останется у меня на выходные дни» — вроде того. Она заметила, что между Рождеством и Новым годом мадемуазель Шенелон часто плакала. Потом вроде бы успокоилась. К Огюсте стали заходить другие молодые люди, но ни один не сделался постоянным гостем. Их фамилии консьержка не знает. Потом появился Франсуа, высокий брюнет. Он часто посещал Огюсту. Я спросил, не видела ли она его вчера после моего ухода. Она, извинившись, сказала, что не обратила внимания на мой визит, но видела, как Франсуа и Огюста вместе вышли из дома в обеденное время. Как Огюста вернулась домой, она не заметила. Если бы не эти чертовы пасхальные каникулы, я бы поискал Франсуа в университете. Может, господин Шенелон его знает?
— Маловероятно, — ответил Бело. — Я возлагаю надежду на прессу.
— А что, Берже уже сообщили? — тихо спросил Симон.
— Да. Его это не удивило.
Бело пересказал ему вкратце беседу с Жан-Марком. Симон сдерживался как мог, — устав запрещает прерывать начальника, — но по его жестам было ясно, что взрыв неизбежен.
— Что за подлец! Подумать только! Он имел счастье спать с этой девушкой, мог остаться с ней на всю жизнь, а единственное объяснение ее последних слов и само убийства, которое он нашел, — это то, что она была любовницей и сообщницей убийцы! Надо было подсунуть ему это «итак…». Он вцепился бы в него как репей!
— Успокойся, ради Бога. Что до «итак…», то «простите за все» хватило ему с лихвой для самых нелепых выдумок. Я понимаю твой праведный гнев, но, если хочешь опровергнуть какую-либо гипотезу, надо сначала указать на ее слабые места, а потом выдвинуть другую, более убедительную. Пока мы не прочтем страницы, начинающейся с «итак…» и кончающейся словами «простите за все», каждый домысел, самый неправдоподобный, может оказаться правдой, даже если тот, кто его высказывает, далек от идеала.
— Извините, — сказал Симон.
Бело расслабился.
— Скажу тебе кое-что в утешение. На чердаке у мадемуазель Сарразен этот самый Берже копировал картины и подпись Ван Гога.
Зазвонил телефон. Симон взял трубку и передал ее Бело.
— Звонит Трюфло, — доложил он. — Господин Пикар срочно вызывает вас к господину Мальбраншу.
2
— Добрый день, господин Бело, — сказал Мальбранш.
— Добрый день.
Казалось, Пикар и Мальбранш радовались сюрпризу, который ему приготовили. Мальбранш подсунул Бело одну из тех формулировок, на которых расшифровываются международные телеграммы.
— Садитесь, пожалуйста. Это увлекательное чтение.
ФБР отдел криминалистики в Вашингтоне
в комендатуру уголовной полиции.
Префектура полиции Кэ-дез-Орфсвра,
Париж, Франция.
Крупный промышленник, начинающий коллекционер, проживающий в Спрингфильде, штат Иллинойс, обеспокоенный сообщением об убийстве мадемуазель Сарразен, признанного специалиста по творчеству Ван Гога, отдал на экспертизу картину Ван Гога, приобретенную в начале этого года у французского аристократа, изгнанного из страны (?), который утверждал, что у него отняли огромную коллекцию и теперь он вынужден продать единственную оставшуюся у него после этой трагедии картину (?). Эксперт установил, что картина является фальсификатом. Та же история произошла с коллекционером, проживающим в Ричмонде, штат Виргиния, только подделку под Ван Гога установил другой эксперт. Оригиналы обеих полотен являются собственностью музеев в Амстердаме и Париже. Оба потерпевших подали в суд жалобу на барона Раймона де Люзара. Адрес и телефон на его визитных карточках отсутствуют. Словесный портрет: рост около 185 см, вес 80 кг, возраст 40–43 года, осанка прямая, волосы черные, нос прямой, глаза черные, загорелый, одевается элегантно, кавалер Лиги Почетного легиона. Документов не предъявлял. Просим сообщить, имеется ли связь между этим мошенничеством и убийством мадемуазель Сарразен. Ждем вашего ответа, чтобы обнародовать данные, необходимые для других потерпевших, имеющихся, возможно, в США.
Бело отдал телеграмму Мальбраншу.
— Сведения приходят к нам сами, прежде чем мы о них попросим. Разумеется, мы не найдем никакого Люзара. Этот так называемый барон, выезжая из Соединенных Штатов, конечно, воспользовался своим настоящим паспортом. А может, фальшивого и не было, он просто показывал визитку.
— Паспорт у него должен был быть, — сказал Мальбранш. — Он был ему необходим в гостиницах.
— Настоящий паспорт, фальшивый паспорт, — проворчал Пикар. — Даже тот, который вы называете настоящим, может быть фальшивым. Пока в паспортах не будет антропометрических данных, подготовленных в наших лабораториях, — они для меня бумажка, не больше. Надо начать поиски этого умника.
— А кто может поклясться, что у него есть другой паспорт? — сказал Мальбранш. — Что это француз, а не американец? Если его клиенты так же разбираются в акценте, как в живописи…
— Наши корреспонденты тоже хороши! — сказал Пикар. — Упоминать в словесном портрете орден Почетного легиона, как будто его нельзя купить! Жаль, что они не сообщили нам цвет носков, которые он носил!
Мальбранш взглянул на телеграмму.
— Ясно одно: связь между фальшивками и убийством мадемуазель Сарразен железная!
— Надо потянуть Жан-Марка за язык, — сказал Бело. — Хорошо бы установить, сколько фальшивок пущено в обращение, все равно, в Америке или других странах.
— Хорошо, — сказал Мальбранш. — А я пока погляжу, нет ли этого Люзара в нашей картотеке. Пожалуйста, Бело, передайте его словесный портрет всем полицейским постам.
3
— Сколько фальшивок Ван Гога вы изготовили? Сколько времени вам потребовалось на каждую? Каковы были их размеры? Что на них было изображено? Где находятся оригиналы? Какова их стоимость? Сколько подделок вы продали? В каких странах? В каких городах? Даты? Фамилии и адреса покупателей? Каких вы еще имели сообщников, кроме француза, продавшего две картины в Америке? Какой они национальности? Их фамилии и наружность? Где вы встречались?
Вопросы сыпались градом. Голоса Бело и Пикара сливались в один резкий, угрожающий звук, не стихавший ни на минуту и не дававший Жан-Марку перевести дух. Он чувствовал себя бумажным корабликом, тонущим в канаве. Бесполезно было клясться, что ничего не знаешь, плакать, умолять. Стоило умолкнуть на минуту, и словесная пытка возобновлялась:
— Не завидую тебе, парень, если тебе придется провести тут еще одну ночь! Мы пойдем отдыхать, когда нам захочется, на наше место придут другие! Ты будешь сидеть здесь без еды, без питья, без сна! Нас тут достаточно, чтобы забавляться с тобой неделями! Мы не будем придерживаться закона, имея дело с таким мерзавцем, как ты!
Эти фразы, резкие, как удары грома, исходили от Пикара. Слова Бело были тихи, как шум дождя в то роковое воскресенье перед Пасхой.
— Сколько? Я написал не больше десяти, — испуганно отвечал Жан-Марк. — Кажется, девять… Да, девять… На каждую фальшивку уходила неделя. Размеры? Мадемуазель Сарразен выбирала большие форматы, потому что в живописи цена зависит от величины картины. Где находятся оригиналы? — он перечислил, а Пикар записал. — Кто выбирал картины для подделки? Чаще мадемуазель Сарразен, иногда я. Но остальное… Сколько продано, в каких странах? Я ничего не знаю, клянусь вам. Знала ли Огюста, что я этим занимаюсь? Нет, я ничего ей не говорил. Сколько я с этого имел? Ни гроша! — Он зло рассмеялся. — Югетта давала мне лишь ничтожные суммы на гостиницу и на мелкие расходы.