— Кто, кто едет? — перебила парторга Валентина Михайловна.

— Вениамин Петрович Лаврушин.

— Лаврушин! Вот замечательно! — воскликнула Валентина, — Я его знаю. Он у нас в пушно-меховом институте лекции читал. А как читал? Заслушаешься. «Не ищешь — потеряешь, искать будешь — всегда найдёшь», — частенько говаривал он нам. Бывало и ругал нас, а хорошей души человек. Начнёшь по-книжному ему на занятиях отвечать, сердится. «Это не вы отвечаете, — говорит, — а профессор Формозов, а своё где?» Творчески заставлял ко всему подходить, потому и любили его студенты.

Вот-вот он вам еще раз устроит экзамен, — улыбался Жаворонков, — и нам попутно.

Целый день Валентина думала о предстоящей встрече с профессором Лаврушиным, а вечером, когда они с Благининым сидели на лодке у пристани, сказала ему:

— И верно, жду Вениамина Петровича как экзаминатора, а вдруг что-нибудь не так делаю, не то, чему учили.

— Да помнит ли он ещё тебя? — заметил Иван.

— Не знаю. Может быть и забыл.

Да нет, тебя нельзя забыть. Ты не такая, как все. Ты особенная, хорошая. Я вот до войны с тобой встречался, много после этого времени прошло, и не забыл. А потому, что ты такая…

Когда охотники, загрузив лодки одеждой, продуктами, живоловками, собрались спускать их на воду, на повороте дороги показался газик-вездеход.

У избушки машина остановилась, к ней подошёл дед Нестер, о чём-то поговорил с приехавшими и махнул рукой в сторону пристани.

Первым увидел машину Прокопьев.

Никак райкомовская машина, — сказал он Жаворонкову.

— Похоже, что она. Кто бы это мог быть? — замутил Жаворонков и, обращаясь к суетившимся у лодок охотникам, добавил: — Отставить полный вперёд!

Машина подкатила к пристани и, сделав разворот, остановилась. Из неё легко выскочил секретарь райкома Измайлов. За ним не выпрыгнул, а скорее грузно вывалился незнакомый человек, громоздко-сутулый, с насмешливыми глазами на широком лице и небольшим клинышком рыжеватых волос, будто случайно приклеившихся к подбородку. Человек был одет по-дорожному: в полуболотные сапоги, поношенный плащ и неглубокую шапку, какую обычно носят речники.

— Ну, пушники, принимайте гостей! — весело воскликнул Измайлов и, посмотрев на нагруженные лодки, заметил: — Сезон-то кончился, куда же собрались?

— Новый сезон открываем, Григорий Васильевич, ответил Прокопьев.

Измайлов, обходя охотников, пожимал каждому руку, перебрасывался шутками. Стоявший в стороне приезжий человек удивлялся: «Почти всех знает по имени и отчеству. И в каком бы селе ни остановилась машина, его везде встречают как близкого».

— А ведь говорят, Тимофей Никанорыч, обставил тебя твой дружок, Василий Терентьевич, — заметил Измайлов, здороваясь за руку со Шнурковым.

— Не-ет, — самодовольно улыбнулся Шнурков. — Мы ить, Григорий Васильевич, быстринские. А о быстринских ещё раньше говаривали: двужильные. Нас не возьмёшь!

— Как же вы это к нам, в такую пору? — спросил Жаворонков, подходя к секретарю и протягивая руку.

— В какую?

— Да ведь в колхозах весенний сев начинается. Знаю, вам сейчас и передохнуть-то некогда.

— Это верно, — признался Григорий Васильевич. — Да ведь и у вас сев начинается. Ондатровый… И гостя вам привёз. Знакомьтесь: профессор Лаврушин…

— Вениамин Петрович, — просто досказал тот.

Охотники с любопытством рассматривали учёного.

Филька Гахов толкнул Тимофея и шепнул:

— Вот он какой!

— Ничего особенного. Сама простота, никакой представительности, — также шёпотом ответил Тимофей Фильке.

Профессор перезнакомился со всеми и, обращаясь к Прокопьеву, спросил:

— Значит, начинаем?

— Начинаем, товарищ профессор.

— Вениамин Петрович, — поправил Лаврушин и засуетился, — Так что ж мы стоим, надо ехать… Я сейчас, сейчас, только вещички свои из машины вытащу.

— Да куда же вы? — забеспокоился Прокопьев, — Ведь вам отдохнуть надо. За дорогу, наверное, натряслись.

— Ну, нет, дорогой заведующий, — сердито поднял брови Лаврушин. — Я не отдыхать приехал, а работать. Запомните: работать! Я люблю сразу окунуться в самый водоворот, — и, выхватив из машины рюкзак, наполненный до отказа, подошёл к секретарю райкома, разговаривающему с Жаворонковым.

— Я ещё буду у вас, Григорий Васильевич. До скорой встречи!

— Обязательно. Жду. Желаю успеха!

— Спасибо! — сказал Лаврушин и направился к пристани.

— Вот в эту пожалуйте. Мне поручили… — Не без гордости заметил Тимофей, показывая профессору на свою лодку, и подумал: «Неугомонный какой-то, ершистый! Этот под зонтик не полезет».

Секретарь райкома с Жаворонковым подошли к машине и присели на подножку.

— Всё ли успели подготовить? — спросил Измайлов, наблюдая, как от берега одна за другой отходят лодки с охотниками.

— Как будто бы всё, — ответил Афанасий Васильевич, также смотря на вытянувшийся лодочный караван.

— Настроение у людей?

— Бодрое. Искорка вспыхнула, теперь не потушишь.

— Но если не раздувать огонёк, может заглохнуть.

— Понятно.

— А как Кубриков?

— Что как? — не понял парторг.

— Будет ли из него настоящий директор?

Афанасий Васильевич задумался, ещё раз перебирая в памяти все дела директора. До этого не раз приходил к выводу, что Тихон Антонович плохой руководитель, собирался сходить в райком партии и прямо сказать: Кубриков не на своём месте. Его нужно снимать. Но всякий раз колебался. И не потому, что не хватало смелости, нет, и не из-за боязни потерять доброе расположение к себе Тихона Антоновича, а всегда казалось, что не всё сделал для того, чтобы он стал на правильный путь. Да и теперь, когда прямо поставлен вопрос, ещё трудно как-то ответить.

Да, хорошего у Кубрикова было мало, разве только стремление к выполнению плана. Может быть, и это стремление было вызвано не чувством ответственности за порученный участок работы, а желанием скрыть за высокими процентами свою бездеятельность? Да, больше было плохого, и едва ли он сумеет преодолеть укоренившиеся привычки. Вспомнился случай, когда ездил с Кубриковым в Перловский промхоз. И что же? Вместо того, чтобы перенять опыт работы у Дружникова, Тихон Антонович встал на лёгкий для него и вредный для государства путь, решив заняться очковтирательством. Да ладно, бухгалтер дал ему отпор, рассказав об этом парторгу и выступив на одном из партийных собраний…

— Ну, что? — снова спросил Измайлов.

— Кубриков не на своём месте, — наконец сказал Жаворонков. — Будущего он не видит, без перспектив живёт. Получается так: корабль спущен в море, курс дан, а штурман, вместо того чтобы на мостике быть, больше в кубрике отсиживается. Корабль того и гляди наскочит на мель и застрянет.

— Мне тоже так думается, — заметил Измайлов и про себя решил: «Правильно мыслит и душой не кривит, как некоторые, боясь отношения с начальством попортить. Хороший партийный работник растёт».

Они ещё долго беседовали о делах промхоза, о людях участка. Собираясь уезжать, секретарь райкома сказал Жаворонкову:

— Чаще информируй о делах. Потребуется что — поможем. А курс держи правильно, чтобы на мель не наскочить.

«Есть держать курс!» Жаворонкову захотелось по-военному отчеканить секретарю райкома, но машина, выбросив из выхлопной трубы клубок дыма и взвихрив грязь, рванулась в степь.

Кубрикова пригласили с отчётом на заседание бюро райкома партии. До этого инструктор сельхозотдела Григоренко несколько дней пробыл в промхозе, просматривая планирование, отчётность, съездил на все производственные участки, беседовал с промысловиками. Кубриков был уверен, что всё сойдёт гладко, тем более месячные задания участками систематически перевыполнялись, а доклад был, как ему казалось, так искусно составлен, что и комар носа не подточит (недаром около недели с утра до глубокой ночи он просиживал за ним!).