В кабинет секретаря райкома, где обычно проходили заседания, он вошёл уверенно, размахивая папкой с докладом.

Внимательно осмотрев членов бюро, Кубриков не заметил даже малейших признаков, что работой промхоза недовольны. Все лица давно знакомы, каждого члена бюро он знал по имени и отчеству, с каждым не однажды встречался по делам службы. Разве этот суховатый и неразговорчивый Григоренко нашёл какие-нибудь неполадки (такая уж у него обязанность!), так нет, вроде особых замечаний в ходе проверки не было, да и какое предприятие не имеет хоть маленькие, да недоделки. На ошибках ведь учимся!

— Прошу, товарищ Кубриков! Пятнадцать минут вам на доклад, — сказал простуженным голосом секретарь райкома Измайлов и положил перед собой листки бумаги.

— Маловато пятнадцать минут, Григорий Васильевич. У меня доклад на сорок минут, — заметил Кубриков и спохватился, вспомнив, что секретарь райкома не любил пространные доклады и сам всегда выступал коротко и конкретно. — Но я постараюсь уложиться…

— Постарайтесь! Положение дел в промхозе нам известно.

Кубриков начал говорить громко и уверенно, откладывая в сторону листы доклада и выбирая из них только то, что, как ему казалось, показывало деятельность промхоза в лучшем свете.

— С планом мы шли на уровне: в сентябре — сто шестьдесят один процент, в октябре — сто двадцать девять, в декабре — сто шесть с половиной, в январе… Годовой план закончили на сто пятьдесят четыре процента. Как говорится, план лежал краеугольным камнем во всей деятельности промхоза… — Тихон Антонович говорил больше пятнадцати минут, не забыв упомянуть и о создании звероферм в колхозах района, и о решении начать работы по умножению запасов ондатры. В заключение Кубриков высоким тоном, точно давая клятву, сказал:

— Я ответственно заявляю, что сделаю всё, чтобы и впредь промхозу итти только… — подходящего для такой торжественной минуты слова в лексиконе не нашлось, и он уже более тихо добавил: — На уровне.

Кубриков сел на стул и, вытирая платком вспотевший лоб, осмотрел присутствующих, соображая, какое впечатление произвёл его доклад.

Члены бюро будто не замечали Тихона Антоновича. Заведующий сельхозотделом Пекарев, коренастый сибиряк, с вечным румянцем на щеках, которого знал Кубриков ещё по совхозу, где тот работал агрономом, облокотившись на стол, задумчиво смотрел куда-то мимо него; заведующий отделом пропаганды и агитации Васильчиков что-то машинально чертил карандашом на листке бумаги; председатель райисполкома Перов переговаривался вполголоса со вторым секретарём райкома Беспятовым; Кубриков даже забеспокоился: «Слушали ли они его доклад?»

Однако эти опасения оказались излишними. Лишь только Измайлов спросил: «К товарищу Кубрикову вопросы будут?», как Пекарев сразу же очнулся от задумчивости.

— Есть. Хотелось бы знать: имеются ли в промхозе передовики?

— Передовики? Как же можно без передовиков.

— Назовите.

— Назвать? Могу назвать. Вот, например, Благинин, Щепников, — Кубриков силился восстановить в памяти и другие фамилии передовых охотников, о которых говорил когда-нибудь парторг, но так и не мог вспомнить. Пришлось сознаться, — Больше не помню. Упустил в доклад записать.

— А как с соревнованием? — спрашивает заведующий отделом пропаганды и агитации.

Кубриков почувствовал, как кровь прилила к лицу. Вот ведь спрашивают то, чем мало интересовался и не сообразил узнать, идя на заседание, у Жаворонкова. Думал, что больше будут интересоваться производственными делами, планом.

— Соревнуемся, как же! — только и нашёл что сказать Кубриков. — Это по части Жаворонкова.

— А разве директор не должен заниматься соревнованием?

— Нет. Но…

Вопросы следуют один за другим. И с каждым новым Кубриков чувствует, что той самоуверенности, с какой он шёл на заседание, с какой делал доклад, остаётся всё меньше и меньше. Он только теперь понял, как мало знает о людях, о делах руководимого им промхоза. А тут ещё Пекарев, как назло, выкапывает такие ехидные вопросы. Ну что бы помолчать, ведь раньше и работали вроде в одном совхозе и жили прямо по-дружески. А тут спрашивает: «А какую помощь оказывает директор охотникам Быстринского участка в развёртывании работ по размножению ондатры?» Ну что тут сказать, когда этим как следует не занимался?

— Упустил из виду. Думал составить мероприятия, да не успел. Всё на план жал…

А вопросов всё больше и больше, непредвиденных и неприятных, от которых появилось такое чувство, будто около твоего носа, надоедливо жужжа, крутится комар и ты его никак не можешь поймать.

Наконец, все вопросы были исчерпаны, но и выступления участников заседания не принесли успокоения.

Первым выступил Григоренко, прямо заявив, что живую работу с людьми директор промхоза подменил голым администрированием, назвал даже человеком, оторвавшимся от коллектива, кабинетным работником, вспомнил случай, когда Кубриков заставлял бухгалтера дать телеграмму в область с завышенными процентами выполнения плана; Васильчиков упрекнул за то, что он, Кубриков, не помогает развёртывать соревнование на участках, не учится; Пекарев и тот не преминул сказать, что все ценные начинания в промхозе проводятся без участия директора. И что особенно возмутило Тихона Антоновича, так это выступление Жаворонкова. Рассказав о работе Быстринского участка, об инициативе Прокопьева, решившего во всех колхозах района организовать зверофермы, о борьбе охотников за «мягкое золото», он в заключение заявил: «Успехи были бы значительно лучше, если бы директор поддерживал инициативу передовиков, а не вставлял палки в колёса» (так прямо и сказал: «Если бы директор не вставлял палки в колёса». Вот уж не ожидал!) — вспомнил случай, когда Кубриков не разрешал продавать лисиц на потомство для колхозных звероферм, и ещё добрых десять минут говорил о других недостатках.

Рассеянно слушая последующие выступления, Тихон Антонович думал о Жаворонкове. «И что за человек? Вместо того, чтобы показать промхоз в лучшем свете (а ведь есть о чём сказать: план-то выполняется!), так нет, недоделки выпячивает. Смотрите: вот, мол, мы какие, самокритикой занимаемся… И что с Прокопьевым носится. Ценная инициатива! Зверофермы в колхозах организует! Подумаешь, героизм!»

Кубриков почувствовал, как злость на Прокопьева, на Жаворонкова и на всех выступавших здесь, будто ёж, колючими иголками шевелится в глубине души.

После всех выступал секретарь райкома. Кубриков смотрел на Измайлова, на его невысокую коренастую фигуру, на правильные черты лица, на седину висков и думал: «Этот с плана начал, сразу видать, понимающий человек», но вдруг насторожился.

— Что план выполняется, это хорошо. Но план без перспектив — омертвевший костяк, — говорил Измайлов. — Если ты сегодня даёшь сто процентов, завтра должен дать больше, послезавтра удвоить, а это можно сделать тогда, когда создашь для этого условия, накопишь резервы. А в вашем деле, товарищ Кубриков, тем более никак без этого нельзя. Поднажмут охотники как следует, так через два года всех зверей повыловят. А тогда что? Законсервировать промыслы и ждать, когда зверьки снова наплодятся, а стране нужна пушнина. Мы этого допустить не имеем права. Надо помнить слова товарища Сталина, которые он говорил на первой Всесоюзной конференции работников промышленности: «Нельзя по-старому оборачиваться на старых источниках накопления. Чтобы обеспечить дальнейшее развёртывание промышленности и сельского хозяйства, нужно добиться того, чтобы пустить в дело новые источники накопления, ликвидировать бесхозяйственность…» Вы же этого не помните. Обольстились успехами, живое руководство подменили бумажками, потому и перестали смотреть в будущее. А мы вас предупреждали. Хотелось бы спросить вас: обеспечиваете ли вы своим руководством выполнение поставленных перед промхозом задач, не отстали ли вы от жизни?

Кубриков медленно поднялся со стула, лицо покрыли красные пятна.

— Не знаю… — ответил он. — Задачи мы выполняли. С планом у нас… В передовых по области числились. В пример другим ставили. Вот только Дружников, перловцы, того… обогнали.