— Дева Мария, что это? — испуганно приподнялась с перины царица.

Самозванец окликнул Басманова.

— Глянь, боярин.

Басманов вернулся с побелевшим лицом.

— Бунт, государь!.. Упреждал, сколь раз упреждал. Не внял моим советам, — рывком распахнул окно. — Слышь, государь?

— Смерть еретику! Смерть Вору!..

Лжедмитрий судорожно глотнул воздуху и кинулся к алебардщикам.

— Стража! Никого не впускать! Защитите своего государя, и вы получите по тысяче злотых. Заприте ворота!

Но алебардщиков было слишком мало. Озверелая толпа лезла вперед, бухала из самопалов и пистолей. Стражники попятились к государевым покоям, а народ бежал по переходам и лестницам.

Петр Басманов, схватив царский палаш, побежал навстречу.

— Стойте, православные! Побойтесь Бога! Не делайте зла государю. То — помазанник Божий!

Один из заговорщиков, пробившись через оробевшую стражу, подскочил к Басманову.

— Врешь, прихвостень! Выдавай Вора!

— Сам вор!

Басманов сверкнул палашом и разрубил заговорщику голову. Толпа ринулась к боярину. Алебардщики взбежали наверх, оставив мятежникам Басманова.

Тут подоспели Василий Голицын и Михайла Татищев. Басманов норовил усовестить бояр:

— Остановите толпу! Одумайтесь, и царь щедро наградит вас!

— Не от Расстриги награду получать! — воскликнул Михайла Татищев и пырнул Басманова длинным ногайским ножом. Басманов рухнул под ноги толпы, его поволокли вниз по лестнице и сбросили с Красного крыльца.

Самозванец, размахивая мечом, выступил вперед:

— Я вам не Борис Годунов! Прочь из дворца!

Дворянин Григорий Валуев выбил из рук Самозванца меч. Обезоруженный царь отступил в покои. Алебардщики закрыли вход, но по дверям застучали топоры.

Лжедмитрий перешел с телохранителями в опочивальню и в отчаянии закричал:

— Измена во дворце! Почему вас так мало? Где остальная стража? Вашими алебардами курицы не зарубить. Где пистоли и ружья?

Дверь зашаталась под ударами топоров. Самозванец, в поисках спасения, побежал к опочивальне царицы.

— Мятежники во дворце! Прячься, Марина!

Маленькая изящная царица с визгом вылетела из покоев. Самозванец же заперся в умывальне, но и здесь не нашел спасения: гневно орущая толпа приближалась к его последнему укрытию. Лжедмитрий ступил к открытому окну. Внизу, вдоль дворцовой стены, алели на солнце крашеные подмостки, срубленные для свадебных торжеств. Поодаль на Житном дворе и у Чертольских ворот расхаживали караульные стрельцы.

«Выхода нет, надо прыгать. Стрельцы не оставят меня в беде», — смело подумал Самозванец и прыгнул из окна. Норовил угодить на подмостки, дабы по ним спуститься во двор, но сорвался. До земли было не менее пятнадцати саженей. Лжедмитрий, сломав ногу и разбив грудь, бездыханно распластался на земле. Его поднял один из алебардщиков, ливонский дворянин Фирстенберг.

Подбежали стрельцы, признав государя, отлили водой и оттащили к разрушенным хоромам Бориса Годунова.

Самозванец, придя в себя, тихо и просящее молвил:

— Вы всегда мне были верными слугами. Заступитесь и в сей горький час. Я выдам вам жалованье за три года вперед и пожалую вас вотчинами изменников бояр. На том мое государево слово.

То была поистине царская награда.

— Защитим, государь. Побьем изменников!

Служилые понесли Самозванца во дворец, где вовсю буйствовала толпа. Шуйский еще накануне выпустил из темниц лихих людей, напоил вином. Теперь они рушили и разоряли государев дворец, искали Лжедмитрия и Марину.

Царица спряталась среди придворных польских фрейлин и московских боярышень. Здесь же был юный камердинер царицы Ян Омульский. Он встал с обнаженной саблей возле закрытых дверей и храбро произнес:

— Не бойтесь, государыня. Я не позволю черни войти в ваши покои.

В двери ломились бывшие колодники. Фрейлины и боярышни испуганно сгрудились вокруг Марины. Слышался рев, угрожающие выкрики:

— Тут еретичка! Круши!

Двери зашатались. Марину бил холодный озноб. Сейчас московские варвары ворвутся в опочивальню и убьют ее. О, Боже!

Марина юркнула под колокол-юбку своей грофмейстерины. Двери упали. Ян Омульский бесстрашно двинулся на колодников, но его тотчас уложили тяжелой дубиной.

— Где царь и его латинянка? Сказывайте, сучки! — грубо прогудел лохматый, с рваными ноздрями верзила.

— Мы не знаем, где царь. Как видите, его здесь нет. Царица же еще ночью уехала к своему отцу Юрию Мнишеку, — ответила гофмейстерина.

— Врешь, стерва, знаешь! — рявкнул все тот же детина. — А ну, робя, хватай женок!

— Хватай! — отозвалась толпа. — Ляхи наших жен и дочерей не щадили. Силь латинянок!

Молодые фрейлины «были донага ограблены; их поволокли, каждый в свою сторону, как добычу, словно волки овец». Не тронули лишь старую гофмейстерину.

Мало погодя на женскую половину явились бояре.

— Буде непотребничать, ярыжники! Буде! — загремел дородный Василий Голицын.

Толпу едва уняли. Вынырнувшую из-под юбки царицу увели в дальние покои.

— Православные, царь сыскался! Стрельцы от Житного двора несут! — заслышались выкрики.

Стрельцы доставили Самозванца к Красному крыльцу.

— Бей христопродавца! Бей Вора! — завопили колодники и люди Шуйского.

Стрельцы тесно обступили царя, ощетинились бердышами и пищалями.

— Осади! То не Вор, а истинный государь. Осади!

Но толпа упрямо лезла на стрельцов; те пальнули из пищалей, человек пять-шесть лихих рухнули замертво. Толпа — вспять.

Бояре замешкались, глянули на Василия Шуйского.

«Все дело спортят, неслухи!» — подумал князь и спустился с Красного крыльца.

— Кого под защиту взяли, служилые? Еретика Гришку Отрепьева!

Стрельцы уперлись — в три дубины не проймешь. Народ увещевают:

— Осади! Не кинем царя батюшку!

Долго препирались, ни из хомута, ни в хомут. Но тут кто-то выкрикнул из толпы:

— Православные, стрельцы еретику продались! Айда зорить стрелецкие дворы!

Служилые заколебались: народ в ярь вошел, возьмет да и порушит Стрелецкую слободу. Отступно молвили:

— Бес с вами, выдадим вам государя.

К Лжедмитрию ступил Василий Шуйский.

— Господь не захотел, чтобы подлый еретик терзал Московию. Власть твоя закончилась, Расстрига!

Гришка Отрепьев понял, что пришел его смертный час. Опираясь на рогатый посох и поглядывая на Шуйского, он поднялся.

— Пощадил я тебя, Васька, да напрасно. Жаль, не смахнул башку твою злокорыстную. Ну, да и тебе, прохиндею, не царствовать.

К Самозванцу подскочил московский купец Савватей Мыльников.

— Да что с ним толковать, еретиком? Таких царей у меня хватает на конюшне. Благословим польского свистуна!

Выстрелил в Отрепьева из ружья.

Самозванца и Басманова раздели донага, обвязали веревками, волоком потащили из Кремля на Красную площадь и бросили в грязь посреди торговых рядов. (Год назад на этом самом месте Самозванец хотел обезглавить Шуйского).

На площадь сбежались тысячи москвитян. Теснота, давка!

Шуйский приказал:

— Киньте Расстригу на прилавок. Петька же Басманов пущай на земле валяется.

На Боярской думе Василий Иванович молвил:

— Надо подвергнуть Расстригу торговой казни.

Бояре согласно закивали бородами. К телу Самозванца явился палач и принялся стегать его кнутом. Подле стояли бояре и приговаривали:

— То — подлый Вор и богохульник Гришка Отрепьев. То — гнусный Самозванец!..

Из дворца доставили безобразную «харю» (маску) и бросили ее на вспоротый живот Отрепьева. В рот сунули дудку.

— Глянь, народ православный! — восседая на коне, кричал Василий Шуйский. — Еретик и чародей Гришка заместо иконы поклонялся оной харе, кою держал у себя в спальне. Тьфу, поганец!

Дворцовая трагедия завершилась, но на московских улицах продолжалась бушевать борьба. Вооруженные москвитяне осаждали дворы, где проживали поляки, и сурово расплачивались с этими пришельцами за перенесенные от них насилия, за оскорбление своих жен и дочерей.