«Так настало для всего государства, — говорит Соловьев, — омрачение, произведенное духом лжи, произведенное делом темным и нечистым, тайком от земли совершенным». Вдобавок пошли немедленно слухи о спасении царя Дмитрия в ночь на 17 мая. Царь Василий, чтобы отклонить грозившую беду, велел с большим торжеством перенести тело царевича Дмитрия из Углича в Москву, где и причислили царевича к лику святых. Но и это не воздействовало: опасные слухи о спасении царя не только нe прекратились, но еще усилились. Уже 17 мая Михаил Молчанов, один из убийц Федора Годунова, скрылся из Москвы в Литву, и на пути, близ Москвы, распускал слух, что царь спасся, а в отдаленных местах — что он сам царь Димитрий, спасающийся из Москвы; москвичи же, вместо него, убили другого человека.

Царь же Василий принялся «на рысях» ублажать бояр. Не уставая повторять, что старшинство «породы» дает право на старшинство власти, он тотчас принялся возрождать старые боярские обычаи, то есть подтверждать права боярства. Это он сделал в своей крестоцеловальной записи, в коей царь признал, что не волен казнить своих холопов, то есть отказался от того воззрения, который так резко выставил Грозный и потом принял Годунов. Опалы вели к переходу родовых земель в казну государя, что более всего тревожило бояр. Дума добилась четкого указания на то, что Василий Шуйский без боярского суда не может отбирать вотчины, дворы и пожитки у братьев опальных, их жен и детей. Царь обещал не слушать наветов, строго наказывать лжесвидетелей и доносчиков, дать стране справедливый суд. Запись ублаготворила князей-бояр, да и то не всех, но она не могла удовлетворить второстепенное боярство, мелкий служилый люд и массу населения, ибо черных людей царь мог казнить без бояр «по суду и сыску».

После коронации Василий Шуйский выслал Юрия Мнишека, «царицу» Марину и их многочисленную свиту в Ярославль. Но русские приверженцы свергнутого Расстриги внушали царю больше опасений, чем «главнокомандующий» Мнишек. Бывшего правителя Самозванца Василия Рубца Масальского лишили чина главы Дворцового приказа и отослали на воеводство в глухую порубежную крепость Корелу. Боярина и оружничего Богдана Бельского отправили в Казань. Не устоял и главный думный дьяк Афанасий Власьев. Он был сослан в Уфу. (Шуйский чересчур страшился умных людей, кои вызывали у него подозрение; даже громадные заслуги Власьева перед Московским царством не помогли Афанасию Ивановичу остаться в Москве. Столица лишилась одного из самых преданных людей Отечества).

Князь Катырев Ростовский был отправлен воеводой в Новгород, и в том же 1606 году, верстая дворян и детей боярских, умер от язвы.

С Романовыми, Нагими и прочими представителями второстепенного боярства он хотел ладить, но этого ему не удалось. Чтобы не делал Шуйский, всё было против него: по Москве разбрасывались подметные письма о том, что Дмитрий жив и скоро вернется, Москва волновалась. 25 мая Шуйскому пришлось уже успокаивать чернь, которую поднял против него Петр Никитич Шереметев. На южных окраинах государства разгорался пожар. Лишь только там стало известно о событиях 17 мая, как поднялась Северская земля, а за нею (как и предсказывал Катырев) все заокские, украинные и рязанские места; движение перешло на Вятку, Пермь, Астрахань…

Смута разрасталась, перейдя в грандиозное восстание Ивана Исаевича Болотникова.

16 мая Федор Михалков, посланный отцом и Катыревым, помчал в Переяславль Залесский и Ярославль, дабы уведомить эти города об убийстве Григория Отрепьева и созыве Земского собора.

20 мая Жак Маржарет был вызван к царю Шуйскому, кой наградил его щедрым подарком и… приказал удалиться во Францию. Новый царь не рискнул оставить подле себя авантюрного иноземца.

Василий Пожарский принял самое деятельное участие в восстании москвитян 17 мая. Не засиделся он на Серебрянке, хотя и Демша и Надейка упрашивали его, как можно дольше оставаться на починке, ведая о его судьбе. Но сердце Василия рвалось в Москву, поближе к Ксении, и он вновь прибыл в стольный град в обличье нищего, вступив в город с ватагой калик перехожих.

Катырев вновь укрыл его в своих хоромах, в коих обретался и Федор Михалков. Федор поведал другу о посещении Маржарета, о последних событиях в Москве.

— Выходит, заваруха близится, и Маржарет наш молодец, — порадовался Василий. — Уж скорее бы скинуть Расстригу!

Пожарскому не терпелось покончить с Самозванцем, который долгое время домогался царевны, а затем насильно удалил ее в Чудов монастырь, так и не добившись любви со стороны Ксении. Да как она могла полюбить такого уродца?! Он и мизинца не стоит царевны. Прохиндей!

Когда над Москвой загремели набатные колокола, Василий побежал на Красную площадь, куда сбегались сторонники Василия Шуйского и ничего не знавшие о заговоре посадские люди. Они кричали:

— Почему сполох?

Шуйский, Голицын и Татищев, разъезжавшие на конях, отвечали:

— Литва хочет перебить бояр и овладеть Москвой. Бейте Литву!

Москвитяне, вооружившись тем, что попало под руку, — рогатинами, топорами, саблями, ружьями, — кинулись к домам, где проживали польские паны с их челядью.

Василий же, ведая об истинной причине сполоха, остался вместе с двумя сотнями заговорщиков боярской верхушки. Вскоре разгоряченная толпа ворвалась через Фроловские ворота в Кремль и, миновав Спасскую улицу, Ивановскую и Соборную площади, ринулась к дворцу. Пожарский оказался в самом центре событий, а именно в Житном дворе, где оказался Самозванец в окружении стрельцов.

— Отдайте нам Расстригу! — закричали приверженцы Шуйского.

Но стрельцы не только решительно отказались выдать «царя», но и произвели несколько выстрелов. Несколько человек были убиты. Неожиданный отпор вызвал смятение в толпе, она готова была отступить, но только не Василий Пожарский.

— Остановитесь, православные! Неужели позволим беглому чернецу и дале царствовать?

Василий Шуйский, оказавшийся неподалеку от Пожарского, одобрительно глянул на него и, привстав с седла, обратился к своим сторонникам:

— Неужели вы полагаете, что спасетесь бегством? Самозванец не такой человек, дабы мог забыть малейшую обиду. Он всех нас погубит в жестоких муках. Задушите же опасного змия, пока он еще в яме. Не то — горе нам и детям нашим!

Но стрельцы вновь вскинули на толпу пищали и мушкеты. И тогда Василий Пожарский горячо воскликнул:

— Православные! Идем в Стрелецкую слободу и перебьем их жен и детей, коль они не хотят выдать Вора и обманщика! Идем!

— Идем! — запальчиво отозвалась толпа.

Василий решил взять стрельцов на испуг: никаких жен и детей, конечно же, он и убивать не полагал, но его призыв поколебал служилых людей. Они посоветовались между собой, и отошли от Самозванца. Его тотчас схватили и внесли во дворец.

Дворцовые покои, еще недавно блиставшие великолепным убранством, были, теперь забрызганы кровью и грязью. В передней комнате находилось несколько телохранителей взятых под стражу. При виде их Расстрига прослезился и протянул одному из них руку, но не в силах был вымолвить ни слова.

Все стеснились вокруг обессиленного и окровавленного Самозванца, издеваясь над ним и допытываясь, точно ли он сын царя Ивана Грозного.

— Все вы знаете, — отвечал Лжедмитрий, — что я царь ваш, истинный сын Ивана Васильевича. Отведите меня к матери и спросите ее, или выведите меня на Лобное место и дайте объяснится с народом.

Шуйский перекосился. Затягивать допрос было бесцельно, а дать возможность Самозванцу обратиться с Лобного места к народу, было бы крайне рискованно.

Тем временем москвитяне, заполонившие весь царский двор, возбужденно спрашивали, что говорит царь, и когда сторонники Шуйского ответили, что царь винится в самозванстве, с разных концов понеслись яростные возгласы:

— Смерть Расстриге!

— Бей его!

Для заговорщиков, находившихся во дворце, этого сигнала было достаточно. Василий Пожарский выхватил саблю и напродир полез к Самозванцу, дабы лично расправиться со своим лютым врагом. Но его опередил купец Мыльников…