Исчезли страхи, и на душе установилось успокоение, вернулась твердость для исполнения благой цели.

Мария Федоровна земно поклонилась обители и уверенно пошла к вратам.

Ксения несказанно утешилась появлению своей бывшей верховой боярыни. Она прямо-таки кинулась на грудь Марии Федоровны, не сдерживая счастливых слез.

— Как я рада тебя видеть, боярыня, как рада!

— И у меня по тебе вся душа изболелась, государыня царевна. Привыкла к тебе, как к родной дочери.

Когда радость от встречи слегка унялась, Ксения, потупив очи и явно смущаясь, справилась:

— Что с Василием, матушка боярыня?

— С Василием? — переспросила Мария Федоровна, и вспомнила, как всей душой рвался сын на Москву, дабы быть поближе к царевне. Едва его угомонила.

— С ним все хорошо, государыня царевна, но на Москве ему показываться нельзя.

— Почему, боярыня?

Пришлось Марии Федоровне все рассказать, после чего Ксения с затаенной грустью молвила:

— Значит, он опять на Серебрянке?.. Пресвятая Богородица, как бы мне хотелось там очутиться!

— На все воля Господня. Может, и такое приключится, если обитель покинешь.

— Сие уже невозможно, боярыня. Быть мне до смертного дня черницей-келейницей.

— Не скажи, государыня царевна. Человек предполагает, а Бог располагает.

Мария Федоровна исподволь начинала подходить к самому важному вопросу.

— Вот была бы ты царицей, то бы непременно посетила Серебрянку. Допустим, по пути в Троицкую обитель.

— Ну конечно бы посетила, боярыня. Но сие только в грезах привидится.

— Отчего в грезах? Вот Расстригу с трона выпроводим, и возвращайся во дворец. И не просто царевной, а русской государыней.

— Шутишь, боярыня.

Мария Федоровна близко ступила к царевне и посмотрела на нее проникновенным взглядом, тем самым взглядом, кой всегда означал для Ксении, что боярыня хочет молвить что-то важное и серьезное.

— Чутко выслушай меня, государыня царевна, но не торопись со своими заключениями. Разговор наш будет обстоятельный. Давай-ка присядем…

Глава 23

ТАЙНЫЙ СОВЕТ

Катырев-Ростовский остался доволен беседой княгини Пожарской с Ксенией Годуновой. Царевна, хоть и с большим трудом, дала согласие. Теперь следует собрать нужных людей, дабы договориться, в какой мере принимать участие в заговоре Василия Шуйского и как помешать ему, захватить царский трон.

Для тайного совета нашелся и повод: именины Михаила Петровича. Собрались люди «ростовского корня», чье родство пересекалось в том или ином колене и чьи имена в той или иной мере прославили державу: Петр Иванович Буйносов-Ростовский, Григорий Михайлович Темкин-Ростовский, Иван Андреевич Брюхатый-Ростовский, Сергей Дмитриевич Хохолков (из рода Брюхатых), Терентий Васильевич Касаткин-Ростовский. Все — потомки Рюриковича, но из угасших родов, отодвинутых столичной знатью на задворки. Все — ярые противники Лжедмитрия и Василия Шуйского. Всех охотно поддерживали московские и городовые дворяне, ибо каждый побывал в воеводах и имел ратные успехи. Не доставало на совете Афанасия Власьева, но Катырев счел нужным не рисковать «канцлером»: Лжедмитрий и так косо смотрит на «ростовское гнездо». Самым последним на «именины» прибыл бывший именитый смоленский воевода Иван Никитич Михалков, один из добрых друзей Михаила Катырева.

После заздравной именной чарки Катырев начал совет. Был на нем и Федор Михалков, кой временно скрывался в хоромах князя. Еще неделю назад о сыне изведал Иван Никитич, извещенный Михаилом Петровичем.

— И чего он у тебя в доме ошивается? — осерчал Иван Никитич. — Федька и вовсе свой родной очаг забыл. То его Власьев к ляхам отрядил, то по иным делам где-то запропастился, а ныне у тебя прячется. И что за сын непутевый? Связался с этим Васькой Пожарским — и теперь никакого покоя родителям.

Но пенял на сына недолго, когда обстоятельно потолковал с Катыревым.

— Ты не шибко брани Федора. Он с Василием Пожарским великое дело для Руси сотворил. Дьяк Власьев их на зело велемудрое дело надоумил. Ни татары, ни турки на Московию не полезли.

— Да ведаю, ведаю. Заходил ко мне Афанасий Иваныч. Но сын, прежде всего, должен родителя уведомить, а ведь он, неслух, словом не обмолвился.

Однако в душе Иван Никитич остался доволен своим Федькой: не худо, когда сын из немалых испытаний с честью вышел, не посрамил род Михалковых.

— Пусть пока у меня поживет. Я его своим дальним сродником слугам представил. Сам ведаешь: из дому ему и шагу ступить нельзя, так что потерпи, Иван Никитич…

Во время совета Федор не проронил ни слова, а когда в покоях остались отец и Михаил Петрович, он высказал:

— Жак Маржарет ведает внешней дворцовой стражей, кою составляет целая рота немецких наемников с мушкетами и саблями. Взять их будет нелегко. Маржарет подобрал отменных воинов.

— Ты прав, Федор, но что ты предлагаешь?

— Надо сделать так, чтобы в час нападения на царский дворец немецкая рота отсутствовала.

— Суждение прекрасное, Федор, но не выполнимое, — сказал Катырев.

— Этот француз, изрекают, получает от Расстриги большие деньги, вдвое больше, чем от Бориса Годунова. Никчемная затея, — отмахнулся Иван Никитич.

— И все-таки, батя, надо попытаться.

— Уж не ты ль к нему собрался? — усмехнулся отец.

— Я, батя. Мы с Василием не худо с Маржаретом сдружились, а он не раз сказывал, что ради друзей, готов пойти на любой риск. Так — де принято у гасконцев. А если ему еще посулить и тугой кошелек, то он сделает свое дело наверняка.

Катырев и Михалков какое-то время обдумывали слова Федора, а затем Михаил Петрович, пощипав, широкие табачные усы, с улыбкой произнес:

— А что, Иван Никитич, может, поможем Василию Шуйскому свалить Расстригу? Глядишь, и нам лишний козырь. Да еще какой!

— Козырь немалый, но ты ж сам говорил: Федьке ни шагу из дому. Да и как ему повидать Маржарета? Не к дворцу же идти.

— Я придумал, батя. Маржарет живет в Немецкой слободе. Я знаком с его слугой Эмилем. Он подскажет, когда в доме появляется его хозяин. А в Кукуй меня довезет в колымаге Михаил Петрович.

— А ведь, кажись, дело придумал твой Федька, Иван Никитич. Я в Кукуй давно собирался к одному купцу.

— Но чтоб из колымаги не высовывался! — погрозил кулаком сыну Михалков.

Глава 24

ОКАЯННЫЕ ЛАТИНЯНЕ

Жалованье дворянам и подготовка к войне с татарами опустошили казну, но Отрепьев решил довести свою задумку до конца.

Громадные деньги имелись у монастырей, и Лжедмитрий взял у них около сорока тысяч рублей, но и этих денег оказалось недостаточно. Вторая попытка пополнить казну за счет монастырей не увенчалась успехом: отцы церкви воспротивились посягательству на их богатства. Достаточно и того, что они прощали Самозванцу его связи с католиками и протестантами.

Помолвка Отрепьева с Мариной Мнишек подлила масла в огонь. Марину честили как еретичку и требовали, чтобы польская «девка» приняла крещение по православному обряду. Но патриарх Игнатий, «лизоблюд расстриги», не поддержал пастырей. Льстивый грек, во всем угождая Самозванцу, ограничился миропомазанием.

Недовольство Самозванцем нарастало. Особенно оно умножилось, когда тот задумал по указке римского папы и Сигизмунда поход через степь на юг в Крым и далекую Турцию.

Церковь, видя растущее влияние иезуитов при Лжедмитрии, стала опасаться за свое положение и поддержала Шуйских.

Самозванец никакой опоры в Русском государстве не нашел. Вся его надежда была лишь на шляхту и иезуитов, но и с ними начались у Лжедмитрия трения. Шляхта требовала от него выполнения данных посулов, а Римский папа напоминал об обещании обратить в католичество русский народ.

Чтобы владычествовать на Руси, Самозванец просил панов умножить польскую ратную силу. Скоро был найден благовидный предлог для ввода польского войска в Москву — предстоящая свадьба Лжедмитрия с Мариной Мнишек. Но пан Мнишек все оттягивал отъезд дочери, стараясь высосать из русской казны как можно больше денег. Самозванец передал Мнишеку триста тысяч злотых и пятьдесят — его сыну, вскоре Мнишеку было послано еще двадцать тысяч рублей. Тесть начал брать в долг товары у московских купцов, занимать у них деньги, требуя от зятя все им оплачивать.