Из Рагузы в Ливорно кораблик бежит.

В настроенье предерзостном, с умыслом твердым

Граф Орлов на борту, как ему надлежит,

Усмехается, шпагою бьет по ботфортам.

Вот задача! Удастся ль ему заманить

В золоченую клетку живую жар-птицу,

Обнаружить, где слабо натянута нить,

И жестокой рукой за нее ухватиться?

Что за тварь! Сколько масок, имен, титулов

У Азовской княжны, у принцессы Кавказской…

Берегись, Алексей свет-Григорьич Орлов,

Не сплошай, не прельщайся арабскою сказкой!

Если, скажем, в чаду любострастных утех

Государыня-матушка Елизавета

От иных фаворитов, от этих иль тех,

Нажила дочерей, не сжила их со света,

Если это воистину внучка Петра

Разыскала связных, с Пугачевым списалась,—

Что ж, монархиня наша изрядно хитра,

От каких пугачей на веку не спасалась!

Что бы ни было, выдержит, выдюжит граф!

Он недаром воспитан в интриге придворной.

И, червонную кралю у всех отыграв,

Не сыграет вничью в городишке Ливорно.

В молодые года и беда не беда.

Значит — верить в удачу свою удалую,

Значит — руку на шпажный эфес и айда —

Ворожить, обвораживать напропалую!

Дело слишком туманно. Любой оборот

Поначалу возможен… Сбегая по трапу,

Миновал он две улочки, встал у ворот,

Подмигнул, приказал дожидаться арапу.

Говорят — хороша. Говорят — ни гроша

У нее за душой, а безумствует шало.

В европейских столицах бесстыдно греша,

Устрашала дворцы, а сердца сокрушала.

Он вошел. И услышал французскую речь.

Говорит она весело, бегло и кругло.

Он пытается в дивных очах подстеречь

Робость, хитрость, надежду… Не дрогнула кукла.

Говорит о бумагах, делах, векселях…

О былых оскорбленьях, о новых бесчестьях.

Обожал ее немец, забыл ее лях…

Сколько всех обожателей? — Право, не счесть их.

Хороша ли? — Божественна! — Сдастся ли? — О!

Тут огонь! Как бы тут самому не влюбиться…

И он с кресла внезапно встает своего,

И грызет черный ноготь смущенный убийца.

А она? А она — так стройна, так странна,

Так нежданна-негаданна, так вожделенна…

Перед ним островная возникла страна,

Лебединое диво, спартанка Елена.

Он склонился, прижал треуголку к груди

И, как дочери царской, поклон ей отвесил.

И ушел. Что бы ни было там впереди,—

Он ушел, потрясен, заколдован, невесел.

На скуле его шрам. На отчаянный лоб

Злобным временем врезана злобная складка.

По-другому для них приключенье могло б

Обернуться. Служить государству не сладко.

Государство. Скала. Камень-Гром. А змея

Под копытами конскими всё еще вьется!

Вот она, распроклятая служба моя —

Скверным словом такая по-русски зовется!

— Не горюй, граф Орлов! Может быть, ты и гад,

Да не сдохнешь по милости нашей монаршей.

Мы с тобою сквозь время летим наугад.

Мы есмы на биваке, на вахте, на марше.

Мы есмы! В каждой щелочке мы завелись,

Шебаршим в сундуках и елозим по душам.

Коли нам присягал, на колени вались, —

Твою честь окровавим, а совесть задушим!

— Но постой! Разве я крепостной у тебя?

Разве есть надо мною управа какая?

Разве, шпагу сломав и карьер загубя,

Я не собственной кровью своей истекаю?

Он не спал до зари и не знал, чем помочь —

Крепкой водкою иль огуречным рассолом…

Вот уже миновала короткая ночь…

Он встает в настроенье отменно веселом.

Он пропустит свиданье. Иначе нельзя.

За него поработает чья-нибудь сила —

Итальянцы, поляки, прелаты, князья…

Он дождется того, чтоб она пригласила!

Бушевал по трактирам, забыл, хоть убей,

У какой поутру очутился девчонки,

На дворе монастырском кормил голубей,

Сторговал у монахов хрустальные четки.

Дальше — хуже! В порту, передернув туза,

Простака обыграл, генуэзца-купчину.

И прошибла Орлова шальная слеза,

Вышел к морю под ливень, завыл беспричинно.

— Граф Орлов! Это обыкновенная жизнь

Так сложилась, как, стало быть, ей подобает.

За штурвал, за ременную лямку держись,

В три погибели гнись, коли жизнь пригибает.

Ты управился в Ропше в ту страшную ночь

С коронованным дурнем,

                                   Петрушкой-голштинцем —

Захотел государыне юной помочь

И прельстил ее сердце кровавым гостинцем.

Всё нечисто на свете! У каждой весны

Есть изнанка и слякоть, и снова заносы.

Петербург и Ливорно — различные сны:

Здесь амурная пылкость, а в Питер — доносы.

И пошло, и пошло! Он легко разузнал

Всю ее подноготную и подоплеку.

Уже в Царское с нарочным послан сигнал,

Что плененье особы весьма недалеко.

Кавалькада вельмож провожала двоих,

Амазонка в седле красовалась прелестно.

И в берете с пером пролетала как вихрь —

То ли мальчик шальной, но ли эльф бестелесный.

Нынче званый прием. Завтра опера. Там

Кафедральный собор, и орган, и молебен.

Нет конца развлеченьям, границы — мечтам.

Каждый день ей отрава и каждый целебен.

Вся Россия в ее кулачке!.. Вот она —

Золотая, хмельная, в бокале хрустальном,

Не страна, а глоток ледяного вина,

Вот за этим столом, а не за морем дальным!

Итальянцы поют, а поляки кричат:

«Vivat русская Елисавета Вторайя!»

Это пена и пыль, это пепел и чад,

Это адово пекло, — не надо ей рая!

………………………………………

Было утро. Был полдень в ярчайшей красе.

И на борт корабельный взошла самозванка.

Всё как надо! Поляки на пристани все.

Всё сбывается — вплоть до воздушного замка,

Вплоть до жаркой любви сумасброда того,

Ей отдавшего сердце, и руку, и шпагу.

Граф Орлов, Аполлон, полубог, божество!

И с очей она стерла соленую влагу.

Барабанная дробь. Мощный пушечный залп.

Кверху флаги взвились. Поднят трап у причала.

Это он самолично салют приказал

В честь нее! И «спасибо» она прокричала.

Только что-то в глазах и в наклонах голов

Моряков и солдат ей почудилось… Где он —

Божество, полубог, Аполлон, граф Орлов,

Где полуденный ангел, полуночный демон?

Мчится легкий кораблик на всех парусах

Мимо мысов песчаных и пены прибрежной.

Полдень жарок и сух. Караул на часах.

Время остановилось…

                                  Вразвалку, небрежно

Подошел капитан, тронул шляпу рукой,

Жвачку выплюнул черную, — швед, англичанин?

«Где мой спутник?» — «Ваш спутник? Простите, какой?»

— «Граф Орлов…» Но в ответ ледяное молчанье.

Сколько длится молчанье? Мгновенье иль век?

Она вздрогнула, вспыхнула, тут же сдержалась,

Ибо этот нелепый и злой человек

Не досаду внушил ей, одну только жалость.

Покачнулся он туловом тучным слегка —

То ли пьян, то ли просто бочонок из трюма —

И угрюмо коснулся ее локотка.

«Вашу руку, сударыня!» — буркнул угрюмо.

— Где же ты, Алексей, оглянись же, вернись!

Что мне делать, ответь, Всескорбящая Матерь!

…По крутой винтовой он ведет ее вниз,

Мимо тюков с товарами, пушечных ядер.

Винным смрадом разит из безгубого рта:

«В Петербурге придется ответить за всё нам!

Не трудитесь стучать. Ваша дверь заперта».

…И снаружи орудует ржавым засовом.