Голосом поставленным и резким,

Яркой краской увеличив рот,

Перепутав польское с еврейским,

Голубые песенки поёт.

Крупная, по-женски обжитая

И вполне здоровая на вид,

О любви и нежности мечтая,

По ночам тоскует и не спит.

Вот и разрушается здоровье,

Неполадки в теле молодом,-

И струя ветхозаветной крови

Через сердце движется с трудом.

Для чего ей новых мод шедевры,

Синей тушью подведённый взгляд,

Если не выдерживают нервы

И почти без повода шалят.

Лишь одна осталась ей свобода –

Вспоминать свою былую прыть

И, не соблюдая перехода,

Медленно проспект переходить.

Милиционеры, не зевайте,

Поскорей свистки пускайте в ход,-

Переходит Баранаускайте

Улицу не там, где переход.

Красные чулки и чёрный шарф,

Сумочка из кожи крокодила,

Баранаускайте платит штраф,

А квиток к витрине прилепила.

Поплевала на него – и шлёп,

Так и припечатала квиточек,

Чтобы отучить, отвадить чтоб

Всех, до приставания охочих.

* * *

В руинах Рим, и над равниной

Клубится дым, как над котлом.

Две крови, слившись воедино,

Текут сквозь время напролом.

Два мятежа пируют в жилах,

Свободой упиваясь всласть,-

И никакая власть не в силах

Утихомирить эту страсть.

Какая в этом кровь повинна,

Какой из них предъявят счёт?

Из двух любая половина

Тебе покою не даёт.

Монолог художницы

Воду в ступе устав толочь,

Все теории сбуду оптом,-

Абстрагироваться невмочь,-

Верят женщины

только опытам.

Эмпирический метод прост:

Посадить натурщицу в угол,

Раздобыть бумагу и холст,

Масло, кисть, карандаш и уголь.

Опыт!

Верой в тебя живу.

Даже смерть осознать – и тут ты

Помогаешь мне, когда рву

Неудавшиеся этюды.

* * *

Подкова счастья! Что же ты, подкова!

Я разогнул тебя из удальства -

И вот теперь согнуть не в силах снова

Вернуть на счастье трудные права.

Как возвратить лицо твоё степное,

Угрюмых глаз неистовый разлёт,

И губы, пересохшие от зноя,

И всё, что жизнь обратно не вернёт?

Так я твержу девчонке непутёвой,

Которой всё на свете трын-трава,-

А сам стою с разогнутой подковой

И слушаю, как падают слова.

Объяснение в любви

...И обращается он к милой:

- Люби меня за то, что силой

И красотой не обделён.

Не обделён, не обездолен,

В поступках - твёрд, а в чувствах - волен,

За то, что молод, но умён.

Люби меня за то хотя бы,

За что убогих любят бабы,

Всем сердцем, вопреки уму,-

Люби меня за то хотя бы,

Что некрасивый я и слабый

И не пригодный ни к чему.

Иркутск

Оказывается,

плечо

От груза делается шире.

Оказывается,

ещё

В Москве – Сибирь, Москва – в Сибири.

О них была не просто весть...

Оказывается,

в Марине

Сибирь вместилась вся как есть,

От кротости и до гордыни.

Большак неровен. Гать из брёвен,

Тайга, глухая как Бетховен.

В Иркутск – через Иркутск Второй –

Через мосты над Ангарой.

А позади - Ангарск. Он спрятан

За хвойной завесью ветвей.

Сибирский город без церквей –

Богоотступник – Братску брат он.

Валун прибрежный, камень донный –

Иркутск – вразброс и наобум,

Над Ангарой нагромождённый,

Ну, и для рифмы – Аввакум.

Надёжно обжитой тремя

Столетьями кровосмешений,

Куражится Иркутск весенний,

Кривые улицы прямя.

Не зря меня сюда манило,

Притягивало и влекло:

Иркутск в холодное стекло

С твоим прищуром смотрит зло,-

Вот мы и встретились,

Марина...

Памяти ушедшей

Эта женщина жила,

Эта женщина была,

Среди сборища и ора

Потолкалась и ушла.

Как со сборища когда-то,

Озираясь виновато,

Ускользнула без следа,-

Так из жизни – навсегда.

В мнимо-видимый успех

Разодета и обута,

Так ушла она, как будто

Обмануть сумела всех.

* * *

Спокойно спал в больших домах в Москве,

Но вдалеке от зданий крупноблочных,

В Литве — была бессонница и две

Собаки для прогулок заполночных.

По Вильнюсу бродя то здесь, то там,

Два поводка натянутых ременных

Держал в руке — и вывески на стенах

Читал при малом свете по складам.

По Вильнюсу, примерно в тот же час,

Двух собачонок женщина водила.

Бессонницу свою заполнить тщась,

Со мной болтала искренне и мило.

Мы не знакомы с ней по существу,—

Но именно она, уверен в этом,

Навеки осветила мне Литву

Бессонниц наших двуединым светом.

* * *

Люди, люди мои! Между вами

Пообтёрся за сорок с лихвой

Телом всем, и душой, и словами,-

Так что стал не чужой вам, а свой.

Срок положенный отвоевавши,

Пел в неведенье на площадях,

На нелепые выходки ваши

Не прогневался в очередях.

Как вы топали по коридорам,

Как подслушивали под дверьми,

Представители мира, в котором

Людям быть не мешало б людьми.

Помню всех – и великих и сирых,-

Всеми вами доволен вполне.

Запах жареной рыбы в квартирах

Отвращенья не вызвал во мне.

Все моря перешёл.

И по суше

Набродился.

Дорогами сыт!

И теперь, вызывая удушье,

Комом в горле пространство стоит.

Расстоянье – не наша забота,-

Нам о времени думать пора.

От Иркутска до Братска полёта

Ангарою – часа полтора.

Перешли через море и сушу,

И загвоздка всего лишь в одном:

В том, что времени мало на душу

Населенья на шаре земном.

Богословы ударились в ересь,

А сильнейшие в мире умы

В математико-физику въелись,

Изучают поверхность Луны.

Человеческий разум порочен,

Биологией он пренебрёг.

Жизнь – блаженство, но краткое очень,-

Надо, люди, продлить этот срок.

Тесен жизненный срок и недолог

По сравненью с пространством Земли.

Опровергни Эйнштейна, биолог,

Время жизни раздвинь и продли!

Тбилиси. Цех