В зал доходит глуховато,

Чуть заметно дребезжа.

Продолжается работа,

Не скудеет жизни пыл.

Ах, не вовремя же кто-то

По вертушке позвонил.

Подошла к развязке драма,

Плачет женщина навзрыд.

С интервалами

Упрямо

Телефон звонит, звонит.

Вот второй вступил и третий,-

Призывают горячо,-

Много дел на этом свете

Не доделано ещё.

Слышат, как загомонили

Телефоны на столе,

Под землёй во мгле Вергилий,

Беатриче на земле.

И наперекор Плакиде,

Перервав последний сон,

На гражданской панихиде

Сквозь Шопена – телефон.

* * *

Всё то, что Гёте петь любовь заставило

На рубеже восьмидесяти лет,-

Как исключенье, подтверждает правило,-

А правила без исключенья нет.

А правило – оно бесповоротно,

Всем смертным надлежит его блюсти:

До тридцати – поэтом быть почётно

И срам кромешный – после тридцати.

Аттракцион

Стена вертикальная снится,

Кривые рога «Индиана»,-

Толпа в отчужденье теснится,

Искатели сверхидеала.

Труба вострубила Седьмая –

И женщина в небе возникла,

По правилам цирка снимая

Глушители у мотоцикла.

Чтоб выхлопом резким палима,

Удесятерённым раскатам

Внимала толпа – и от дыма

Ни зги на манеже дощатом.

Луна у неё под ногами

И дюжина звёзд над короной,

И на мотоцикле кругами

По правилам аттракциона.

Стена под колёса ложится,

Бледнейшие щёки запали,-

Безумная женщина мчится

Зигзагами по вертикали.

В резиновый руль мотоцикла,

Как в мякоть, впечатались руки.

Привыкла,

привыкла,

привыкла

Не плакать от боли и муки.

Привычка,

привычка,

привычка,

И выгод немало к тому же.

А где-то ползёт электричка,

Везёт подмосковного мужа.

Он тот безымянный, который

Следил в отчужденье за гонкой.

В авоське припас помидоры

Жене, и к тому же законной.

Он подал на станции нищим,

Все шишки собрал по дороге,-

Чтоб дуть в самовар голенищем

И соду глотать от изжоги.

Он спит. Затекает десница

Под тяжестью наспанной выи.

Стена вертикальная снится,

Рога мотоцикла кривые.

Шахматист

А у Мощенко шахматный ум -

Он свободные видит поля,

А не те, на которых фигуры.

Он слегка угловат и немного угрюм, -

Вот идёт он, тбилисским асфальтом пыля,

Высоченный, застенчивый, хмурый.

Видит наш созерцающий взгляд

В суматохе житейской и спешке

Лишь поля, на которых стоят

Короли, королевы и пешки.

Ну а Мощенко видит поля

И с полей на поля переходы,

Абсолютно пригодные для

Одинокой и гордой свободы.

Он исходит из этих полей,

Оккупации не претерпевших,

Ибо нету на них королей,

Королев и подопытных пешек.

Исходить из иного - нельзя!

Через вилки и через дреколья

Он идёт - не по зову ферзя,

А по воле свободного поля.

Он идёт, исходя из того,

Что свобода - превыше всего, -

И, победно звеня стременами,

Сам не ведает, что у него

Преимущество есть перед нами.

* * *

Нисходит и к нам благодать временами –

И тёща меня угощает блинами.

Но даже, но даже, но даже, но даже

В такую минуту, в такую минуту

Стоит злоумышленник тайный на страже,

Усмешку таит, угрожает уюту.

Гримасы он корчит на диво смешные,

И смотрят мне в спину глазищи большие.

Зашёл со спины, за спиною таится,

И можно подумать – он тёщи боится,

А может, боится меня самого,

А тёща – блины выпекать мастерица,

А он ничего не боится на свете,

Он чист и наивен, как малые дети,-

И всё-таки люди боятся его.

Блины разрумяные принесены,

Шипит раскалённого сала обмылок,

А он притаился, зайдя со спины,

И нежной травинкой щекочет затылок,

Хохочет в преполошённом дому.

Безвестен и голоден, честен и пылок,-

Спасибо, спасибо, спасибо

Ему!

Роден

Покинув неприютную обитель,

Где статуи продрогли нагишом,

В проулке жил роденовский Мыслитель,

В Лебяжьем переулке небольшом.

Пил водку, запивал её рассолом,

Натужно думал о добре и зле,

О гнёте справедливом, но тяжёлом,

О равенстве и братстве на земле.

Шла женщина в проулке под капелью.

Была весна. Мыслитель ощутил

Повадку позабытую кобелью,

Предшествующую

припадку сил.

Не то чтобы душа помолодела,-

Но отрешённо, жадно и темно

Всем телом эта женщина глядела

В его давно не мытое окно.

И, упиваясь зрячестью слепой,

Следил Мыслитель не без интереса

За взглядом, отрицающем собой

Наличье социального прогресса.

Обзор

Замри на островке спасенья

В резервной зоне,

Посреди

Проспекта –

И покорно жди,

Когда спадёт поток движенья.

Вот мимо запертых ворот,

Всклокоченный и бледный некто,

По левой стороне проспекта,

Как революция, идёт.

Вот женщина

Увлечена

Ногами длинными своими.

Своих прекрасных ног во имя

Идёт по улице она.

Браслет

Затейливой резьбы

беззвучные глаголы,

Зовущие назад

к покою и добру,-

Потомственный браслет,

старинный и тяжёлый,

Зелёный скарабей

ползёт по серебру.

Лей слезы, лей...

Но ото всех на свете

Обид и бед земных

и ото всех скорбей -

Зелёный скарабей

в потомственном браслете,

Зелёный скарабей,

зелёный скарабей.

Штраф

Мир везде и всюду одинаков,-

Изнывая от его щедрот,

Баранаускайте через Краков

По центральной улице идёт.

Все грубы и наглы.

Чем же, кем же

Утешаться к тридцати годам

Баранаускайте, манекенше,

Разъезжающей по городам?

Здесь и там, то в Праге, то в Варшаве,

Все они грубы и наглы.

Но

Баранаускайте вправе, вправе

Тем же отвечать. И пить вино...

И –

В вечерний шёлк полуодета,

А точнее – полунагишом –

Краковская гейша с тенью гетто

На лице красивом и большом,