К потолку наискосок,
Поднимается весёлый,
Упоительный вальсок.
И под вальс весёлой Вены,
Шаг не замедляя свой,
Парами –
в передвоенный,
Роковой, сороковой.
За Ладогой
Владимиру Лившицу
Снится мне, что машину с водой
У землянки оставил на стуже.
Это дело чревато бедой,
Всё равно что испортить оружье.
Гнал машину за Ладогу, в тыл,
На сиденье промёрзшем елозил.
Ах ты господи, воду не слил,
Неужели движок разморозил...
Мне комбатом совсем не за так
Эта самая ездка обещана.
Если выбьет заглушку – пустяк,
Хуже – если на корпусе трещина.
По настилу к машине бегу.
Моросянка. Бусит как из сита.
Коченеет мой газик в снегу,
А вода, как положено, слита.
Возле печки валюсь досыпать, -
Но, пристроясь к сердечному стуку,
Возникает в землянке опять
Тот же сон, - хорошо, что не в руку.
В блокаде
Входила маршевая рота
В огромный,
Вмёрзший в тёмный лёд,
Возникший из-за поворота
Вокзала мёртвого пролёт.
И дальше двигалась полями
От надолб танковых до рва.
А за вокзалом, штабелями,
В снегу лежали – не дрова.
Но даже смерть – в семнадцать – малость,
В семнадцать лет – любое зло
Совсем легко воспринималось,
Да отложилось тяжело.
На всякий случай...
Сорок пятый год
перевалил
Через середину,
и всё лето
Над Большой Калужской ливень лил,
Гулко погромыхивало где-то.
Страхами надуманными сплошь
Понапрасну сам себя не мучай.
Что, солдат, очухался? Живёшь?
Как живёшь?
Да так. На всякий случай.
И на всякий случай подошёл
К дому на Калужской.
- Здравствуй, Шура!-
Там упала на чертёжный стол
Голубая тень от абажура.
Калька туго скатана в рулон.
Вот и всё.
Диплом закончен.
Баста!..
Шура наклонилась над столом,
Чуть раскоса и слегка скуласта.
Шура, Шура!
Как ты хороша!
Как томится жизнью непочатой
Молодая душная душа,-
Как исходит ливнем сорок пятый.
О, покамест дождь не перестал,
Ров смертельный между нами вырой,
Воплощая женский идеал,
Добивайся, вей, импровизируй.
Ливень льёт.
Мы вышли на балкон.
Вымокли до нитки и уснули.
Юные. В неведенье благом.
В сорок пятом... Господи... В июле.
И всё лето длится этот сон,
Этот сон, не отягчённый снами.
Грозовое небо
Колесом
Поворачивается
Над нами.
Молнии как спицы в колесе,
Пар клубится по наружным стенам.
Чёрное Калужское шоссе
Раскрутилось посвистом ременным.
Даже только тем, что ты спала
На балконе в это лето зноя,
Наша жизнь оправдана сполна
И существование земное.
Ливень лил всё лето.
Надо мной
Шевелился прах грозы летучей.
А война закончилась весной,-
Я остался жить на всякий случай.
Море
- Что приключится дальше?
- А не всё ли
Тебе равно?
- Не скрытничай. Ответь!..
Твои ресницы, жёсткие от соли,
И смуглых щёк обветренная медь.
И море, море, море – перед нами.
За выщербленной дамбой грохоча,
Играет буря
чёрными волнами,
И догорает в маяке свеча.
Но ты сказала:
- Тот, кто может плавать,
Тому на этом свете не страшна
Ни тихая, обманчивая заводь,
Ни штормовая, дикая волна.
И в тот же миг
волны возвратной сила,
Угрюмо оттолкнувшись от земли,
Меня с любимой вместе в море смыла,
И мы поплыли оба, как могли.
И, больше неподвластные прибою,
Плывущие без отдыха и сна,
Волны возвратной
жертвы мы с тобою –
Нас не пускает на берег она.
Не знали мы,
что счастье только в этом –
Открытом настежь море –
не мертво,
Что лишь для тех оно не под запретом,
Кто не страшится счастья своего.
Мы к берегу стремились
что есть силы,
Обетованной жаждали земли,
Мы обрели,
нашли
покой постылый
И на погибель счастье обрекли.
Мы выплыли с тобой
на берег Юга
И возле скал зажгли костры свои
Так далеко-далёко друг от друга,
Что речи быть не может о любви.
Сбеги ко мне тропинкою пологой!
Найди меня в густеющей тени,
И серо-голубые с поволокой
Твои глаза
навстречу распахни!
Я подорву дороги
за собою,
Мосты разрушу,
корабли сожгу –
И, как седой десантник после боя,
Умру на незнакомом берегу.
Во имя жизни
и во имя песни,
Над выщербленной дамбою прямой,
Волна морская,
повторись,
воскресни,-
Меня с любимой вместе
в море смой!
Черкешенка
Был ресторанный стол на шесть персон
Накрыт небрежно. Отмечали что-то.
Случайный гость за полчаса до счёта
Был в качестве седьмого приглашён.
Она смотрела на него с Востока,
Из глубины веков, почти жестоко,
Недоумённо:
«Почему мой муж,
Прославленный джигит, избранник муз,
Такое непомерное вниманье
Оказывает этому вралю,
Который в ресторане о Коране
Болтает,- мол, поэзию люблю?!»
Во всеоружьи, при законном муже,
Полна недоуменья:
«Что за вид
У странного пришельца!
Почему же
Прекрасный муж к нему благоволит?!
Затем ли бился Магомет в падучей,
Чтобы теперь какой-нибудь нахал
Святые Суры на удобный случай,
Для красного словца приберегал?
И стоит ли судить такого строго,
Когда не верит это существо
В тот факт, что нету бога, кроме бога,
И только Магомет пророк его».
Потом она приподнялась и встала.
Пустынно стало. Обезлюдел зал.
А странный гость остался
И устало
Ещё коньяк и кофе заказал.
Музы
Скорбь на лицах писательских жён.
...А казалось, он Байроном будет,
В людях лучшие чувства разбудит,
Оказалось же – просто пижон.
Был он светел и свят, как ребёнок,-
А теперь (Ну и пусть! Ну и пусть!!)
Продавщицы из комиссионок
Знают вкусы его наизусть.
Боже, как он бездарен и плосок,
Как он пыжится – лопнет вот-вот.