К потолку наискосок,

Поднимается весёлый,

Упоительный вальсок.

И под вальс весёлой Вены,

Шаг не замедляя свой,

Парами –

в передвоенный,

Роковой, сороковой.

За Ладогой

Владимиру Лившицу

Снится мне, что машину с водой

У землянки оставил на стуже.

Это дело чревато бедой,

Всё равно что испортить оружье.

Гнал машину за Ладогу, в тыл,

На сиденье промёрзшем елозил.

Ах ты господи, воду не слил,

Неужели движок разморозил...

Мне комбатом совсем не за так

Эта самая ездка обещана.

Если выбьет заглушку – пустяк,

Хуже – если на корпусе трещина.

По настилу к машине бегу.

Моросянка. Бусит как из сита.

Коченеет мой газик в снегу,

А вода, как положено, слита.

Возле печки валюсь досыпать, -

Но, пристроясь к сердечному стуку,

Возникает в землянке опять

Тот же сон, - хорошо, что не в руку.

В блокаде

Входила маршевая рота

В огромный,

Вмёрзший в тёмный лёд,

Возникший из-за поворота

Вокзала мёртвого пролёт.

И дальше двигалась полями

От надолб танковых до рва.

А за вокзалом, штабелями,

В снегу лежали – не дрова.

Но даже смерть – в семнадцать – малость,

В семнадцать лет – любое зло

Совсем легко воспринималось,

Да отложилось тяжело.

На всякий случай...

Сорок пятый год

перевалил

Через середину,

и всё лето

Над Большой Калужской ливень лил,

Гулко погромыхивало где-то.

Страхами надуманными сплошь

Понапрасну сам себя не мучай.

Что, солдат, очухался? Живёшь?

Как живёшь?

Да так. На всякий случай.

И на всякий случай подошёл

К дому на Калужской.

- Здравствуй, Шура!-

Там упала на чертёжный стол

Голубая тень от абажура.

Калька туго скатана в рулон.

Вот и всё.

Диплом закончен.

Баста!..

Шура наклонилась над столом,

Чуть раскоса и слегка скуласта.

Шура, Шура!

Как ты хороша!

Как томится жизнью непочатой

Молодая душная душа,-

Как исходит ливнем сорок пятый.

О, покамест дождь не перестал,

Ров смертельный между нами вырой,

Воплощая женский идеал,

Добивайся, вей, импровизируй.

Ливень льёт.

Мы вышли на балкон.

Вымокли до нитки и уснули.

Юные. В неведенье благом.

В сорок пятом... Господи... В июле.

И всё лето длится этот сон,

Этот сон, не отягчённый снами.

Грозовое небо

Колесом

Поворачивается

Над нами.

Молнии как спицы в колесе,

Пар клубится по наружным стенам.

Чёрное Калужское шоссе

Раскрутилось посвистом ременным.

Даже только тем, что ты спала

На балконе в это лето зноя,

Наша жизнь оправдана сполна

И существование земное.

Ливень лил всё лето.

Надо мной

Шевелился прах грозы летучей.

А война закончилась весной,-

Я остался жить на всякий случай.

Море

- Что приключится дальше?

- А не всё ли

Тебе равно?

- Не скрытничай. Ответь!..

Твои ресницы, жёсткие от соли,

И смуглых щёк обветренная медь.

И море, море, море – перед нами.

За выщербленной дамбой грохоча,

Играет буря

чёрными волнами,

И догорает в маяке свеча.

Но ты сказала:

- Тот, кто может плавать,

Тому на этом свете не страшна

Ни тихая, обманчивая заводь,

Ни штормовая, дикая волна.

И в тот же миг

волны возвратной сила,

Угрюмо оттолкнувшись от земли,

Меня с любимой вместе в море смыла,

И мы поплыли оба, как могли.

И, больше неподвластные прибою,

Плывущие без отдыха и сна,

Волны возвратной

жертвы мы с тобою –

Нас не пускает на берег она.

Не знали мы,

что счастье только в этом –

Открытом настежь море –

не мертво,

Что лишь для тех оно не под запретом,

Кто не страшится счастья своего.

Мы к берегу стремились

что есть силы,

Обетованной жаждали земли,

Мы обрели,

нашли

покой постылый

И на погибель счастье обрекли.

Мы выплыли с тобой

на берег Юга

И возле скал зажгли костры свои

Так далеко-далёко друг от друга,

Что речи быть не может о любви.

Сбеги ко мне тропинкою пологой!

Найди меня в густеющей тени,

И серо-голубые с поволокой

Твои глаза

навстречу распахни!

Я подорву дороги

за собою,

Мосты разрушу,

корабли сожгу –

И, как седой десантник после боя,

Умру на незнакомом берегу.

Во имя жизни

и во имя песни,

Над выщербленной дамбою прямой,

Волна морская,

повторись,

воскресни,-

Меня с любимой вместе

в море смой!

Черкешенка

Был ресторанный стол на шесть персон

Накрыт небрежно. Отмечали что-то.

Случайный гость за полчаса до счёта

Был в качестве седьмого приглашён.

Она смотрела на него с Востока,

Из глубины веков, почти жестоко,

Недоумённо:

«Почему мой муж,

Прославленный джигит, избранник муз,

Такое непомерное вниманье

Оказывает этому вралю,

Который в ресторане о Коране

Болтает,- мол, поэзию люблю?!»

Во всеоружьи, при законном муже,

Полна недоуменья:

«Что за вид

У странного пришельца!

Почему же

Прекрасный муж к нему благоволит?!

Затем ли бился Магомет в падучей,

Чтобы теперь какой-нибудь нахал

Святые Суры на удобный случай,

Для красного словца приберегал?

И стоит ли судить такого строго,

Когда не верит это существо

В тот факт, что нету бога, кроме бога,

И только Магомет пророк его».

Потом она приподнялась и встала.

Пустынно стало. Обезлюдел зал.

А странный гость остался

И устало

Ещё коньяк и кофе заказал.

Музы

Скорбь на лицах писательских жён.

...А казалось, он Байроном будет,

В людях лучшие чувства разбудит,

Оказалось же – просто пижон.

Был он светел и свят, как ребёнок,-

А теперь (Ну и пусть! Ну и пусть!!)

Продавщицы из комиссионок

Знают вкусы его наизусть.

Боже, как он бездарен и плосок,

Как он пыжится – лопнет вот-вот.