Разом —
Дал мне вкусить на праведном пути,—
То я желал
Раскрепощённый разум,
Освобожденье мысли
Обрести.
Нежней молитвы и мощней хорала
Вошло желанье это в бытие.
Избави бог, чтоб жизнь меня карала
За это вот желание моё!
Но если ты желанье это всё же
Сочтёшь за грех, помыслив о плохом,
То где тогда, не ведаю, о Боже,
Граница меж грехом и не грехом?!
Не осуждай меня...
Из дальней дали,
Недугами согбен, полуживой,
Пришёл к тебе, поникнув головой,
Колени преклонив,
Проситель твой
От имени желанья и печали.
Зачем
богоотступничество
мне
В вину вменяют
И грозят расплатой,
Когда на свете
о моей вине
Ты ведаешь один,
Мой Бог распятый?!
Голос Руставели в Белой Келье
(Из Ираклия Абашидзе)
Кем ты была, Тамар?..
Стенаньями без края
И плачем без границ...
О чём печаль твоя?
Ты — божество,
ты — свет,
который, догорая,
Зашёл за горизонт
земного бытия.
Была ли солнцем ты,
светилом полудённым?
Не знаю...
Но была,
воистину была
И голосом души,
и безысходным стоном,
Истоком стольких слёз
без счёта и числа.
И в тот же самый час,
как ты смежила веки,
Жизнь кончилась моя,
окутал душу мрак,—
И дар моей любви
угас,
угас
навеки,—
Светильник догорел,
огонь души иссяк.
Но если был я жив
и если верил свято
В добро и красоту,
в свершенье и в порыв,
Любовь
звалась моим
дыханием
когда-то, -
Любовью был я жив,
любовью был я жив.
И если мысль в моей
душе,
как на скрижали
Начертана была,
цель жизни обнажив,—
И мысль моя и цель
любовь обозначали,—
Любовью был я жив,
любовью был я жив.
И если путь торил
до смертного предела,
В деянье претворял
души бессмертный пыл, -
По имени любви
звалось любовью дело,—
Деяние моё...
Любовью жив я был.
Не ведает никто,
где истины обитель,
Пристанище,
дворец,
пещера,
кров,
жильё.
Но истины ничуть
я, грешный, не обидел
Тем, что любовь считал
пристанищем её.
Что я теперь?
Сосуд,
осушенный на пире,
Способный лишь звенеть,
зияя пустотой,
Или древесный ствол,
который подрубили
Под корень
на скале
высокой и крутой.
Кто я теперь?
Скала,
с отвесных круч
в ущелье
Поверженная ниц
обвалом
наповал.
И чем ещё жива
душа
в усталом теле?
Остаток тайных сил
исчерпался, пропал.
В растерзанной груди
нет сердца.
Немотою
Объяты небеса.
Земля, как ночь, слепа.
У жизни на краю,
перед могилой стоя,
Дивлюсь, как тяжела
последняя стопа.
Отсюда не слышны
назойливые речи
Тех, кто винил меня
в безбожии за то,
Что я любил тебя.
О, это бессердечье,—
В сравненье с ним само
безбожие —
ничто.
Пусть, как и ты, Тамар,
путь продолжать не в силе,
Умру, перешагнув последнюю черту.
Пусть, как и ты, Тамар,
Могилу — в безмогилье,
затерянный в ночи,
Навечно обрету.
Пусть времени река
течёт неистощимо,
Колоколами тризн
вторгаясь в торжество.
Пусть шествуют века
и поколенья
мимо
Сокрытого от глаз
приюта моего.
Кем ты была, Тамар?..
Стенаньями без края
И плачем без границ...
О чём печаль твоя?
Ты — божество,
ты — свет,
который, догорая,
Зашёл за горизонт
земного бытия.
* * *
Отненавидели и отлюбили,
Сделались тем, чем когда-то мы были,
И пребывали бесчувственно вплоть
До сотворенья из глины, из пыли –
Трогать нельзя ничего на могиле,-
Не исчезает бессмертная плоть.
В землю угрюмо потуплены взгляды.
Падают листья, и Муза поёт,
И появляется из-за ограды
Чёрный, весёлый, кладбищенский кот.
Чернигов
Была в Чернигове когда-то
Кривая улица.
Над ней
Дома сутулились горбато,
Перемогая бремя дней.
Вид этой улицы был кроток,
Движенья невысок накал.
Лишь стук извозчичьих пролёток
В дома чуть слышно проникал.
Пустого флигеля хозяин
Вернулся с первой мировой,
Вконец раненьями измаян
И от контузий сам не свой.
За ставнями, ломая руки
И принимая веронал,
Извозчичьих пролёток стуки
И шорохи он проклинал.
На мостовой
от дома к дому,
Вдоль тротуаров и дворов,
Он постелить велел солому
По указанью докторов.
Ему избавиться от хвори
Помог соломенный настил.
Хозяин выздоровел вскоре
И в шумный Киев укатил.
От той соломы на панели
Теперь не сыщешь и следа.
Так люди в старину болели,
Так жили
в давние года.
Вильнюс
Вильнюс, Вильнюс, город мой!
Мокрый воздух так целебен,-
Так целителен молебен,
Приглушённый полутьмой.
Поселюсь в тебе тайком
Под фамилией Межиров.
Мне из местных старожилов
Кое-кто уже знаком.
У меня товарищ есть
Из дзукийского крестьянства:
Мужество и постоянство,
Вера, сдержанность и честь.
В чём-то он, должно быть, слаб.
Но узнать, в чём слабость эта,
У литовского поэта
Только женщина смогла б.
Прародительница, мать,
Ева, Ева, божье чадо,
Ты дерзнула познавать
То, чего и знать не надо...
Сыро в Вильнюсе весной,
Летом, осенью, зимой,
Но целебен воздух твой,
Вильнюс, Вильнюс, город мой!
Телефон
Провожают в путь поэта,
В путь без рытвин и без ям,
Ретушь резкого портрета
С чёрным крепом по краям.
В конференц и прочем зале,
Занавесив зеркала,
Всё покойнику сказали,
Что душа его ждала.
С каждым словом лик туманней,-
Запечатлевай, спеши...
Людно в зале заседаний,
В кабинетах ни души.
Сквозь рыданья, всхлипы, стоны,
Поначалу одинок,
Сквозь Шопена
Телефонный
Пробивается звонок.
Он
Из Секретариата,
Со второго этажа,