Исполнитель, холуй, подголосок,

Сочинитель армейских острот.

Был он русым, а сделался рыжим,

Ибо мода теперь такова.

Был новатором, стал нуворишем,

И к тому же не помнит родства.

Всё опошлить готов – анекдотчик:

Мол, стояли на том и стоим...

Любит он впечатлительных дочек,

Но погубит примером своим.

Что же это такое творится –

Пересуды, приёмы, чины.

Жён писательских скорбные лица

Повседневностью удручены.

Эталоны развенчаны – липа,

Мельтешенье, натуга, апломб.

Милых Муз на банкеты Олимпа

Перестал поставлять Аполлон.

* * *

Множество затейливых игрушек –

Буратин, матрёшек и петрушек,

Не жалея времени и сил,

Мастер легкомысленный придумал,

Души в плоть бунтующую вдунул,

Каждому характер смастерил.

Дёргает за ниточку – и сразу

Буратины произносят фразу,

А матрёшки пляшут и поют,

Сверхурочно вкалывают, ленятся,

Жрут антабус, друг на дружке женятся

Или же разводятся и пьют.

Мастер! Ты о будущем подумай!!

Что тебе труды твои сулят?!

У одной игрушки взгляд угрюмый,

А другая опускает взгляд.

На тебя они влияют плохо,

Выщербили полностью твой нож.

Ты когда-то был похож на Блока,

А теперь на Бальмонта похож.

Пахнет миндалём, изменой, драмой:

Главный Буратино – еретик,

Даже у игрушки самой-самой

Дёргается веко – нервный тик.

На ручонках у неё экземой

Проступает жизни суета.

Драмой пахнет, миндалём, изменой,

Приближеньем Страшного суда.

Выглядит игрушка эта дико,

Так и тараторит во всю прыть.

Тщетно уповает Афродита

Мастера в продукцию влюбить.

Поклонился бы земным поклоном

И, ножа сжимая рукоять,

Стал бы он самим Пигмалионом,-

На колени не перед кем стать.

Прощание с Кармен

Мы встретимся?

Быть может... Но не скоро...

Темны, как ночь, цыганские дела...

Кармен, Кармен! Любовь тореадора!

Как хорошо, Кармен, что ты ушла!

Теперь-то я припомню всё подробно,

Как ты плясала, веер теребя,

Притоптывая маятно и дробно,

Всё время отрешаясь от себя.

Как из меня хотела сделать франта,-

Но, вопреки роскошествам тряпья,

Претила мне такая контрабанда

И суетность цыганская твоя.

Ты помнишь ту последнюю корриду,

В кровавой пене пегие бока?

Тебе казалось,

Больше я не выйду

Со шпагой и мулетой на быка.

Донашиваю всё, что подарила,

Всё то, чем покорила,

Завлекла,-

И пегий бык опять заходит с тыла,

Чтоб выбить пикадора из седла.

В загривок шпагу наискось продену

И уцелею всем смертям назло,-

И пусть из-за барьера на арену

Глядят контрабандисты тяжело.

Они тебя глазами раздевали

И недоумевали от души.

Красавица?

Быть может... Но едва ли...

Вот камни в серьгах, правда, хороши!

А там всё так же море бьёт...

А там всё так же море бьёт

По дамбе гулкой и щербатой.

Но ты не та и я не тот,

Какими были мы когда-то.

И всё же это я

опять,

Оглохнув от морского гула,

Иду, как будто время вспять

Легко и круто повернуло.

И ты, в обличье молодом,

Нетвёрдо, как под коромыслом,

Удерживаешься с трудом

На камне узком и осклизлом.

Всё так же в дамбу бьёт прибой

Неистощимыми волнами.

И всё же это мы с тобой,

Мы –

Следующие за нами.

Неистощимо бытие:

И волны, и загар на коже

Такой же, как у нас, такой же

И у него и у неё.

Мои ровесницы увяли,

Пообветшала жизнь моя.

И под ногой

На перевале

Нагая, жёсткая земля.

Но, возникая вновь из пены,

Тебе на смену, в свой черёд,

По ходу действия, на сцену

Вдоль дамбы женщина идёт.

Она, ликуя всей утробой,

Всё той же движется тропой,

Раскачиваясь между злобой

И бабьей жалостью слепой.

И потому необходимо

Глазами, сердцем и умом

Узреть в о в н е

Всё то, что зримо,

В о в н е,

А не в себе самом.

И ведать, как пришли к победе

Титаны и богатыри

По ходу греческих трагедий,

Где мир в о в н е,

А не внутри.

Прервал дневник на полуслове,

Живу не по календарю –

И отрешённей и суровей

На собственную жизнь смотрю.

Голос Руставели у стен Крестового монастыря

(Из Ираклия Абашидзе)

Зачем

богоотступничество

мне

В вину вменяют

И грозят расплатой,

Когда на свете

о моей вине

Ты ведаешь один,

Мой Бог распятый?

Расселин горных

Образ неземной,

Поверженных во прахе — утешитель,

Обиженных — укромная обитель,

Страды великой

Незакатный зной.

Ты -

Свет во тьме,

Пролитый щедрой чашей

С небес на землю...

Там и здесь — един

Ты -

Верой обретённая крепчайшей

Причина высочайшая причин.

От колыбели и до дней последних

И перейдя последнюю межу

Я — твоего завета исповедник —

Всем существом тебе принадлежу.

Всё, что во мне созрело,—

Слово, Дело,

Всё, что зачахло,

Каждое зерно,—

Тобой,

Неотвратимо и всецело,

В меня однажды было внедрено.

Благодаря твоей всевышней власти,

Аз есмь не зверь...

не зверь...

но Человек...

В дороге долгой

Одолел напасти

И заблуждений горестных избег.

Учение твоё — превыше правил...

Ты,

наставляя жить не по злобе,

Спас от греха, на правый путь направил

Небесным откровеньем:

«Бог в тебе...».

И если в чём-то я ошибся всё же,—

О прегрешеньях суетных моих

Ты, Вездесущий,

узнавал не позже,

Всеведающий,

ведал в тот же миг.

Не знаю, похулишь или похвалишь,—

Лишь твоему подсуден я суду,

Судья всевышний мой,

И от тебя лишь

Великодушья и прощенья жду.

Мой разум и сознанье

Высшим даром

Я почитал, не ведая вины,

Ибо они

Из всех существ

Недаром

Лишь человеку только и даны.

Ты поклоненья требовал слепого,

Коленопреклоненья одного,—

Но только мысли, воплощённой

в слово,

Я поклонялся, веря в естество.

О, если в замысле твоём высоком

Я человеком был,

О, если ты

Однажды взвесил совершенным оком

Мои несовершенные черты,

И если ты

Печаль и радость —