— Сдайте, пожалуйста, оружие, — сказал Лазарев.

— У нас лишают права ношения оружия только по суду… Я прошу пока все оставить при мне, — ответил Шамиль.

— Оно вам больше не пригодится, — заметил полковник.

— А может и понадобится в том случае, если кто-нибудь посмеет оскорбить или унизить меня, — сказал Шамиль.

— Что вы тогда сделаете? — улыбаясь спросил Лазарев.

— Воткну кинжал в собственное сердце, — ответил Шамиль.

Лазарев промолчал.

— И еще одна просьба к вам — уберите этих лицемеров, я не хочу видеть их. — Шамиль указал на Даниель-бека, Кебеда-Магому и других изменников, которые стояли среди всадников дагестанского конного полка.

Просьба Шамиля была удовлетворена, всадников конного полка прикрыли колонной пехоты.

На расстоянии тридцати шагов от главнокомандующего приближенных Шамиля задержали. Но Юнус решительным рывком, оттолкнув конвоира, пошел за имамом. Никто не осмелился удержать бритоголового, босоногого телохранителя, решительный вид которого предупреждал: «Поберегись!»

Фельдмаршал Барятинский сидел на камне, в окружении блестящей свиты, состоящей из генералов и полковников. На расстоянии нескольких метров от него Шамиль остановился. Он молча отстегнул от пояса шашку и, протягивая ее главнокомандующему, сказал с достоинством:

— Возьмите. Двадцать пять лет тому назад, избрав имамом, меня опоясали ею, благословляя на газават. Пленнику гяуров не удержать меча ислама отныне.

Барятинский встал, протянул руку. Грянули звуки оркестра, исполнявшего императорский марш «Двуглавый орел». Барятинский сказал:

— Почтенный имам, вы не приняли условий, ранее предложенных, не изволили добровольно явиться ко мне в лагерь, потому я вынужден был явиться за вами сам.

— Поистине, не так-то легко после тридцатилетней войны явиться с повинной к противнику. Если мне будет дарована жизнь, я навсегда покину этот край, поселюсь в Аравии и предамся молитвам, — сказал Шамиль.

— Ваша участь теперь зависит от царя. Будем надеяться на его великодушие, — ответил Барятинский.

В тот же день в Петербург на имя государя императора была отправлена депеша: «Гуниб взят, Шамиль пленен». На донесении Барятинского было так же кратко начертано: «Слава тебе, господи, и честь и слава тебе и всем нашим кавказским молодцам. Божией милостью Мы, Александр II, Император и самодержец Всероссийский, царь польский, великий князь финляндский».

Глава шестая

Шамиль с четырьмя десятками верных сподвижников под конвоем был доставлен в лагерь царских войск. Имаму была отведена отдельная палатка с походной койкой, раскладным столом и стулом. В палатке зажгли сальную свечу. Принесли ужин. Шамиль не стал есть. Он только пил простую студеную воду, пил много и молился.

Когда совсем стемнело, к нему явился полковник Лазарев со штабным писарем. Шамиль сидел на полу, расстелив бурку. Лазарев сказал:

— Надо написать письмо тем, кто остался на Гунибе, чтобы они утром пришли к нам.

— Дайте карандаш и бумагу, я напишу, — согласился имам.

Писарь положил на стол бумагу, чернила, перо. Шамиль сказал:

— Подайте мне, мы не привыкли делать что-либо сидя за столом.

Положив блокнот на колено, имам написал по-аварски: «Мир вам, любимые сыновья, жены, дочери, родственники и все остальные люди, преданные мне! Когда я ехал к стану врагов, думал, что меня здесь ждет казнь. Ни страх, ни робость не вселились в мою душу, ибо на этом не кончается наш путь… Я только попросил напиться и помолиться в последний раз. Но к великому удивлению, благодаря милости аллаха, меня приняли достойно, ни в чем не унизили, а, наоборот, оказали почести. Поистине эти русские далеки от зла в условиях мира, как и мы. Не бойтесь их, доверьтесь вполне, ибо они тоже есть люди, созданные единым творцом. Завтра же поутру постарайтесь явиться сюда с теми, кто желает до конца быть со мной. Да хранит вас аллах!

Покорный судьбе Шамиль».

27 августа в десять часов утра в лагерь явились сыновья Шамиля Гази-Магомед, Магомед-Шафи, жены, дочери, зятья и семьи тех, кто был взят в плен с имамом. Встречу родственников с пленными разрешили. Шамиля с семьей поместили в большой палатке рядом с палатками Барятинского и Врангеля. Палатка была увешана дорогими коврами, на полу лежали бархатные подушки, шелковые матрацы. К Шамилю приставили повара-мусульманина.

В день прибытия из Гуниба последних пленников в лагере русских состоялся парад в честь победы. В ответ на поздравления главнокомандующего полки один за другим дружно кричали «ура». После парада на берегу Койсу состоялось молебствие. Воины славили Христа Спасителя за победы, дарованные русской державе; желали долголетия государю, затем был дан праздничный обед победителям и побежденным. Обещанные за Шамиля десять тысяч рублей были розданы частям, штурмовавшим Гуниб.

На серебряных и позолоченных фаянсовых блюдах Шамилю и остальным подавали плов, шашлыки на вертелах, восточные сладости, фрукты.

Впервые за много месяцев полуголодного существования наслаждаясь яствами, Хаджияв говорил:

— Клянусь аллахом, после этого и смерть покажется приятной!

Только один Шамиль, как всегда, был равнодушен и умерен в еде.

После обеда к имаму явился переводчик — кумык из Аксая. Это был полковник царской службы, звали его Алибеком. Он сказал:

— Меня прислал главнокомандующий князь Барятинский, чтобы сосчитать всех членов твоей семьи.

— Они все здесь, считай, — ответил имам, скрывая внутреннее волнение.

Заметив опечаленное лицо Шамиля, Алибек успокоил:

— Самый главный из русских начальников человек очень хороший. Он прославился у нас не только храбростью, но и добротой. Барятинский хочет преподнести вашим женщинам подарки.

Шамиль успокоился.

На другой день полковник Алибек явился вновь в сопровождении двух денщиков, которые принесли на больших подносах драгоценности. В сувенирных коробочках на фоне черного бархата сверкали украшения. Двум женам Шамиля преподнесли золотые часики с цепочками, усеянные алмазами. Дочерям и невестке — бриллиантовые кольца и броши. Имаму Шамилю главнокомандующий подарил соболью шубу, а барон Врангель — коляску.

Даниель-бек не без иронии заметил, обратившись к Кебед-Магоме:

— Право же, чтобы окружить себя вниманием и почестями, лучше оказаться побежденным…

Полковник Лазарев собрал всех военнопленных:

— Кто из соратников имама желает сопровождать его в Россию?

Из толпы выступили оба сына имама, Хаджияв, Салих, Юнус, Мухаммед-Тахир, муртазагеты Абдул-Керим и Тауш. Последний считался лучшим кулинаром в имамате. Остальным приближенным и сподвижникам имама, согласно приказу главнокомандующего, была дарована свобода с указанием места постоянного поселения в пределах Дагестана.

На рассвете следующего дня Шамиль и все, кто решил следовать за ним, были отправлены в Темир-Хан-Шуру. Их сопровождал дивизион драгун и батальон пехоты. Только Магомед-Шафи по просьбе отца был оставлен с семьями.

По пути следования жители придорожных аулов выходили навстречу имаму и со слезами провожали его. Чем-то страшным представлялась горцам далекая Сибирь, куда, по их предположению, увозили имама. И сам Шамиль не сомневался в том, в мрачных красках представляя суровый край вечных снегов, дремучих лесов и глухих степей.

Страшное напряжение последних дней, небывалые переживания сломили его силы. Он ослаб. Сильный жар обжигал тело и душу. Он ехал не реагируя ни на что. Все были обеспокоены, торопили коней.

В Шуре Шамиль был уложен в постель, гарнизонные лекари окружили его вниманием и заботой. Через пять дней он поправился. Горцев повезли дальше. Все жители Темир-Хан-Шуры вышли провожать имама. Некоторые шли до Халимбек-аула. После отъезда Шамиля в Темирханшуринскую крепость были привезены семьи во главе с Магомедом-Шафи. Следом явился Даниель-бек. Он подал прошение на имя главнокомандующего, в котором писал: «Милостивый государь, светлейший князь Александр Иванович! Терзаемый мыслью о судьбе моей дочери Каримат, обращаюсь к Вам с просьбой избавить ее от мучений и упреков в доме мужа Гази-Магомеда, сына Шамиля. Прошу не высылать ее из родного края, ибо там ей может грозить смерть от одиночества и тоски. Она была невольно выдана замуж и фактически являлась не женой, а аманаткой имама, который считает теперь меня виновником многих бед. Если их нельзя развести, то хотя бы на время оставьте ее на родине. Я дам расписку с обещанием возвратить ее позже в дом мужа».