— Всегда буду вам обязан за родственное отношение к сыну моему, да продлит аллах течение дней ваших и овеет доброй славой детей ваших и внуков, — ответил Шамиль.

Царица снова заговорила:

— Слава Иисусу, что пришел конец вражде между горцами и нашим народом. Вы найдете в России покой и будете осыпаны почестями, — сказала она.

Мария Федоровна повела необычного гостя по роскошным залам дворца. Видя, что Шамиль краснеет и низко опускает чалмоносную голову при виде обнаженных статуй, Мария Федоровна стала показывать ему диковинки. Она подвела его к серебряному шесту над камином, на котором сидел петух из чистого золота с яркими перьями из эмали, рубиновым гребнем и бриллиантовыми глазами. Когда подошел имам, заведенный петух, разинув золотой клюв, закукарекал. Шамиль не поверил глазам своим, думая, что петух живой. Он рассматривал его со всех сторон и ощупывал. Пораженный диковинкой, он воскликнул:

— Хвала тому, кто умеет подчинить вещи могуществу разума, и тому, кто дает преимущество в умении сынам Адама над остальными тварями!

После обхода царских палат Мария Федоровна пригласила Шамиля на обед. Пить он не стал, даже лимонад. Взоры присутствующих часто обращались к необычному гостю. Имам не смущался. Он не держал нож в правой руке, а вилку в левой, но в своем поведении за столом был так естественно сдержан, аккуратен и скромен, что старая царица, не выдержав, сказала:

— Право же, у этого вождя диких туземцев могут поучиться изысканным манерам некоторые великосветские мужи.

Вечером Шамиля и его близких пригласили посмотреть балет. За ними приехал Сабуров — директор императорских театров. Он поместил горцев в свою ложу. Взоры всех зрителей обратились к этой ложе. Хаджияв и остальные, смущаясь от всеобщего внимания, прятались за бархатный занавес.

— Что вы ведете себя как стыдливые девушки? — сказал им Шамиль, который восседал на виду и, ничуть не смущаясь, разглядывал мужчин в военных мундирах. На сцене шла «Катерина». Шамиль смотрел совершенно спокойно, как будто видел спектакль в сотый раз. Затем показали одно действие из балета «Пери».

Когда на сцене появились полуобнаженные красавицы гарема, Шамиль смущенно опустил взор, а его приближенные захихикали.

— Не умеете себя вести, — строго заметил он. — Если вам стыдно смотреть на этих бесстыдниц, приложите к закрытым глазам бинокли и делайте вид, что вы смотрите.

Сам же не закрыл глаза, а через бинокль продолжал следить за действом. Когда представление закончилось, Богуславский спросил Шамиля:

— Вам понравилась последняя сцена?

— Не совсем, — ответил Шамиль. — Я читал когда-то в книгах и представлял себе гарем султана именно таким. Но только я ни за что не поверю в то, что владыка османского престола может так прыгать, изгибаться и увиваться возле своих танцующих наложниц. Допустимо ли, чтобы такая высокопоставленная особа, как султан, с такой страстью пустился в пляс? — На лице Шамиля застыла ироническая улыбка. — Мне кажется, не следует убивать в людях чувство стыдливости показом обнаженных тел, как не следует унижать достоинство правителей, выставляя на всеобщее обозрение сокровенные тайны личной жизни, делая высочайшую особу предметом насмешек. Я могу поверить, что всякие блудницы могут увеселять султана, но сам он при здравом рассудке не пойдет на то, что вы показываете народу.

Большое удовольствие Шамилю доставило посещение фрегата «Штандарт», принадлежащего царской семье. Он не столько удивлялся роскоши императорской каюты, сколько механизмам, заставляющим двигаться судно. Да и по морю он плыл впервые в жизни, несмотря на то что много раз бывал на берегу величественного Каспия. Бескрайние просторы воды вызывали в нем чувства беспомощности и приниженности, как и перед недосягаемой синевой небес. В душе он не только окончательно сдался, но и преклонился перед разумом русских, когда, приплыв в Кронштадт, увидел лес мачт над плавучими дворцами. Неизгладимое впечатление произвел на Шамиля Инженерный замок. Управляющий, генерал-майор Кауфман, встретил его у входа со свитой. На лестницах и у дверей залов их приветствовали воспитанники училища, академисты, офицеры и чиновники департамента. Его водили по комнатам, где стояли макеты крепостей, разных оборонительных сооружений и орудий. Здесь он не только задавал вопросы, но без удивления, с видом знатока рассматривал, оценивал все в смысле применения в условиях гор и равнин.

Через несколько дней Шамиля и его приближенных из гостиницы перевели в отдельный особняк, поскольку «Знаменская» превратилась в самое шумное место города. Но и в особняке не было покоя от любопытных. И сюда все время под всяким предлогом шли люди, особенно отставные офицеры и рядовые, когда-то служившие на Кавказе и участвовавшие в сражениях с воинами Шамиля. Одних пропускали, другим оставалось довольствоваться случайными встречами с имамом.

В один из вечеров к Шамилю пришел казанский татарин Казимбек, ученый-арабист. Шамиль согласился встретиться с ним. После приветствий Казимбек, усевшись на ковре напротив Шамиля, сказал:

— Имам, татары, живущие в этом городе, говорят, что такому человеку, как ты, благоразумнее было бы принять смерть от руки врагов или собственного оружия, чем сдаться и примириться с гяурами.

— Может быть, ты и ваши люди правы, — ответил Шамиль. — Но ведь вы тоже мусульмане, почему же ты и те, кто тебе это говорил, раньше меня и моего народа примирились с русскими и добровольно поселились среди них?

Казимбек молчал.

— И почему, если вам плохо здесь, среди русских, терпите, выносите унижения и притеснения с их стороны? Я же могу поклясться аллахом, что, вынужденный волею судеб сдаться врагу, шел готовый встретить смерть и покончил бы с собой, если бы кто-либо с их стороны посмел унизить мое достоинство. До сих пор ни большой, ни малый, ни солдат, ни генерал, ни сам царь не обидели нас. Они не унизили нас ни явно, ни тайно, ни днем, ни ночью. Что остается делать пленникам, если бывшие враги подают руки, снимают перед нами шапки, приглашают в гости, с почтением предлагая лучшее место, изысканную пищу и питье? Даже в часы, когда мы хотим совершить молитву, они освобождают места и без любопытства оставляют одних. Все это, конечно, из-за щедрот аллаха. Пойми, Казимбек, мы ведь тоже люди. Ласковое обхождение любят скотина, собака, кошка. Я ведь не безумец, чтобы кидаться как зверь на тех, кто обращается ко мне с приятными и добрыми речами. Может быть, тем они хотят скрасить положение пленных на чужбине, но разве это не благородство? Многие из них говорят: «Мы любим тебя за хорошие качества характера и достойные похвалы свойства, которыми прославился среди человеческого рода и стран мира». Они это говорят мне, пленнику, от которого не зависят. Я верю в искренность их речей и начинаю теперь понимать, за что мой покойный сын полюбил Россию больше родины. Да простит его за это аллах, ибо я любовь к родным горам пронесу нерушимо до конца, через всю жизнь.

Полковник Богуславский старался как можно больше показать Шамилю того, чего он не видел в жизни и не мог видеть в далеких горах Дагестана и Чечни. В один из дней он повел в зверинец всех. Гази-Магомед, Хаджияв и остальные, цокая языками, восклицали: «Вах!» «Тамаша!» — с нескрываемым любопытством и удивлением разглядывали львов, тигров, пантер и прочих страшных зверей. Шамиль же все время крутился у клеток, где сидели обезьяны, подходя к ним то с одной, то с другой стороны.

— Шамиль-эфенди, знаешь, кто это? — спросил Богуславский, показывая пальцем на орангутанга.

— А ты знаешь? — спросил Шамиль в свою очередь.

— Ну конечно знаю, — с улыбкой ответил полковник и добавил: — По-вашему это животное называется маймун — обезьяна.

— Это вовсе не животное, а человек. Он относится к нехорошему племени, которое проклял аллах и изменил его так, что образ людской сделался в них едва заметным, — объяснил Шамиль.

Тактичный полковник не стал возражать. В это время сторож зверинца, проходя мимо, показал Богуславскому рака, которого вытащил из водоема. Богуславский взял его за клешню и, поднеся к Шамилю, спросил: