И опять беспорядочные мелкие дымки, свист и жужжание свинца, крики устрашений и невыносимой боли, стоны и храп, скрежет и лязг смертельных схваток последнего боя.

Словно разбуженный этим шумом, проснулся Гуниб. Замелькали люди за гребнями скал, за обрушенными стенами, на завалах, потрясая оружием. Началась беспорядочная стрельба по штурмующим смельчакам из кремниевых ружей и пистолетов. В ответ раздались винтовочные выстрелы. Солдаты карабкались по склонам рывками, прячась за уступы, валуны, пригибаясь и сливаясь с землей. Человек сорок апшеронцев вырвались вперед под каменистый навес, куда не попадали пули мюридов. Подсаживая друг друга, поддерживая на плечах и спинах поднимающихся по уступам слева от тропы, маленький отряд апшеронцев хотел выбить мюридов из завалов, устроенных у входа в селение. Но солдаты были замечены. На них столкнули град камней.

— Киньте туда же и эту пушку, пусть причинит хоть какой-нибудь вред, чем стоит без дела, — скомандовал имам.

Пушка и камни с шумом и грохотом покатились вниз, увлекая тела изувеченных солдат. К обрывистым краям, склонам горы Верхнего Гуниба подбегали женщины и дети. Высоко подняв камни над головой, они бросали их вниз и быстро исчезали, посылая громкие проклятия гяурам.

Солдаты все-таки прорвались к аулу. Завязалась рукопашная схватка на придорожной окраине. Женщины с оголенными шашками бросились на помощь мужчинам.

И вдруг из Гуниба к извилистому спуску галопом подъехал всадник с белым флагом. Словно по мановению могущественной руки прекратился бой и застыли противники друг перед другом. Это был парламентер имама Юнус. Радостное «ура-а-а!» понеслось снова по горам и долинам. Конь под Юнусом, вздрогнув, стал. Юнус подумал, что этот крик радости связан с его появлением, но, к его великому удивлению, лица всех обратились к дороге, которая вела к березовой рощице. Юнус тоже посмотрел в ту сторону и увидел группу всадников в белых и голубых мундирах, на которых сияли золотые и серебряные эполеты и погоны. «Это, видимо, едет высшее начальство», — подумал Юнус и не ошибся.

Громкое «ура» возвестило о прибытии на Гуниб главнокомандующего фельдмаршала князя Барятинского. Он остановился в березовой роще, в полуверсте от аула. Барон Врангель подъехал к войскам, окружившим Гуниб. Генерал Кесслер, указав на парламентера Шамиля, сказал:

— Изволит спрашивать об условиях сдачи.

— Условий никаких! Безусловная капитуляция! — решительно ответил Врангель.

Переводчик Кесслера, передавая ответ командующего Юнусу, добавил:

— Если не поторопитесь, войска войдут в аул.

— Я передам имаму, — сказал Юнус и, повернув коня, поскакал к мечети.

Когда наступила критическая минута в схватке, Гази-Магомед, заметив, что отец что-то говорит Юнусу, поспешил к нему. Юнус быстро отошел от имама, забежал во двор и через минуту появился на коне с белым флагом. Гази-Магомед не поверил своим глазам.

— Отец, что это значит?

— Разве тебе не понятно? Это значит — я сдаюсь, — спокойно пояснил Шамиль.

Гази-Магомед растерянно, с недоумением взглянул на отца:

— Тебя уговорили?

— Нет, я сам так решил. Тогда я не внял голосу живого, теперь решил уступить просьбе мертвого.

Гази-Магомед испугался слов отца. Он подумал с ужасом, что тот сошел с ума.

— Папа, я не понял тебя, — сказал Гази-Магомед, опускаясь на колени перед Шамилем.

— Сын мой, — тихо заговорил Шамиль, — я не смыкал глаз несколько ночей. В эту последнюю, оставшись один в мечети, я молился долго, в надежде на провидение, жаждая услышать голос божий через уста пророка, чтобы он наставил на путь, дал совет, протянул руку помощи. Вдруг забылся на миг в каком-то легком приятном полусне. И явился мне образ покойного Джамалуддина, ясный и легкий, как радость. Я услышал голос, чистый, как молитва. «Отец, умоляю тебя, примирись с русскими», — сказал он и тут же исчез, словно испуганный последовавшим орудийным залпом.

Я открыл глаза и увидел свет восходящего дня. Да будет так, если это божья воля.

В это время, широко распахнув дверь мечети, вошел Юнус. Он был взволнован, голос его дрожал.

— «Никаких условий, безусловная сдача» — ответили они, — сказал Юнус, глядя в глаза имаму.

У входа за спиной Юнуса застыли боевые друзья и соратники имама в ожидании ответа. Они знали давно, что дело проиграно, всему конец, но конца жизни никто не желал. Какая она ни есть, эта жизнь, тяга к ней подсознательна и удивительно велика, особенно когда погаснет гнев, уляжется пыл и предстанет перед глазами необъятный мир с чудесами природы, с бесконечным вопросом: «Что будет завтра?»

— Хорошо. Я сейчас пойду к ним. Смиримся с тем, что суждено, — сказал Шамиль, поднимаясь.

Вздохи облегчения услышал он вокруг, и только на глазах одной Шуанат увидел слезы. Младшие дочери хотели кинуться к нему, но люди удержали девочек.

Выйдя из мечети, Шамиль остановился. Сыновья подошли к нему. Подняв руку, он задержал их.

— Вы останетесь здесь с женщинами и детьми.

Хаджияв, опередив Шамиля, побежал вниз и, подойдя к переводчику, сказал:

— Имам согласился сложить оружие. Он идет сюда.

— Он поступает благоразумно, — сказал по-аварски полковник Лазарев.

В торжественной тишине застыли колонны солдат. Вытянулись офицеры. Но Шамиль не появлялся. Солнце клонилось к закату.

— Может быть, имам нарочно оттягивает время, чтобы скрыться под покровом тьмы, — шептали друг другу солдаты.

Но вот, поднимаясь из руин, показалась темная толпа мужчин. Лишь на некоторых папахах белели чалмы. Это было сборище страшных оборванцев с черными от порохового дыма лицами, заросшими щетиной до глаз. Бешметы и черкески, полы которых были подняты, висели клочьями. Рукава засучены до локтей. Некоторые босы и без головных уборов. Только дорогое оружие и суровые взгляды поблескивали холодным огнем. На фоне заходящего солнца они были похожи на те груды развалин, стены которых цепко держались за фундамент. Лишь один среди них выделялся чистой одеждой, гордой осанкой, твердой поступью и внешним спокойствием. Правая рука его, как всегда, покоилась на рукоятке кинжала. Никто из русских не усомнился, что это имам Шамиль.

— Идет, идет, — шепотом пронеслось по рядам.

Но у самого выхода из аула толпа горцев вместе с имамом вдруг исчезла. Мертвая тишина ожидания воцарилась вокруг. Полковник Лазарев, не выдержав, поднялся вверх по тропе и, подойдя к крайней сакле, сказал по-аварски:

— Мужчины, просим вас не задерживаться.

Юнус, поднявшийся вместе с полковником, юркнул за обломок стены сакли и тут же показался вновь.

— Нет причин для беспокойства, вот они, — сказал Юнус.

Первым появился Шамиль, за ним Салих, который вел оседланную лошадь. Следом шли сорок мюридов имама.

Полковник Лазарев, хорошо знавший историю Кавказа, невольно вспомнил кладбище кырклар — сорока воинов, арабов, которые пали под стенами Дербента во главе с полководцем, насаждавшим ислам в Дагестане.

Вдруг опять, словно по команде, грянуло радостное «ура». Шамиль остановился. Салих с трудом удержал рванувшегося в сторону коня. Муртазагет Магомед гоцатлинский, приблизясь к имаму, шепнул:

— Не вздумай повернуть обратно, спасения там не будет. Лучше я убью стоящего впереди гяура, — гоцатлинец кивнул на Лазарева, — и тогда начнем последний газават.

Полковник, заметив смущение на лице Шамиля и гнев в глазах муртазагетов, сказал, обратившись к имаму:

— Видишь, с какой радостью приветствуют тебя русские солдаты…

Салих подвел к имаму коня. Шамиль, несмотря на свои шестьдесят лет, с ловкостью молодого джигита сел на него и стал спускаться по тропе.

Русские полки были выстроены в две колонны. Соратники окружили имама плотным кольцом. Наверху, у развалин Гуниба, стояла небольшая толпа уцелевших жителей и приближенных имама. Слышался плач женщин. На душе у Шамиля было тяжело. Путь от Верхнего Гуниба до осколка скалы в березовой роще, на котором сидел главнокомандующий фельдмаршал Барятинский, расстояние в полверсты было самым трудным в его жизни. На плато Нижнего Гуниба полки стояли в один ряд. На небольшом расстоянии от березовой рощи полковник Лазарев предложил Шамилю спешиться. Имам сошел с коня.